Раздался голос вахтенного начальника линкора:
— На катере, стать на выстрел![61]
— Ну, господи помилуй, пришли! — со вздохом сказал Иона Осипыч.
Виктор знал, что Костин-кок говорит так лишь в минуты особенно сильного волнения.
НА «ГРОЗНОМ»
Вахтенный на срезе и люди на борту линкора наблюдали такую картину: сначала по узкому бревну выстрела, не спеша и почти не прикасаясь к тросу, важно проплыл высокий полный мужчина. Вахтенный у трапа дал дудку не без уважения, так как понял, что перед ним старослужащий, умеющий вести себя на корабле. Затем промелькнул ловкий, как обезьянка, мальчик, и вахтенный отметил его появление на линкоре таким коротеньким свистком, будто вовсе и не свистнул. Последним на выстрел поднялся человек в слишком коротких брюках и слишком длинном бушлате. Он сделал по дереву несколько шагов, что-то вспомнил, повернулся и крикнул:
— Слушайте, слушайте! Не вздумайте переворачивать чемодан! Он этого не любит. И не уроните его. Этого он тоже…
Оптик покачнулся, но, вместо того чтобы уцепиться за трос, схватился за очки, и, если бы не помощь вахтенного, это кончилось бы аварией. Наверху засмеялись и сейчас же замолчали. Оптик сказал Ионе Осипычу:
— Нас встречает весь линкор… Очень, очень приятно!..
Действительно, на юте было людно. Моряки пользовались стоянкой, чтобы подышать свежим воздухом: ведь на больших кораблях в походе бывает так, что люди машинных специальностей не покидают низов целыми днями.
Пассажиры поднялись на палубу и доложились вахтенному начальнику, который стоял у самого трапа, держа руку у козырька. Оптика он почтительно назвал профессором, Костину вежливо сказал: «Вас ждут!», а на Виктора только покосился: он уже узнал от Ионы Осипыча, что юнга находится при нём.
Новоприбывшие вступили в число обитателей линкора «Грозный», и каждый получил свою долю внимания.
От кучки зрителей отделился молодой полный командир и направился к Ионе Осипычу:
— Заждались мы вас, товарищ Костин! Дела у нас серьёзные…
Это был ревизор Ухов — помощник командира корабля по хозяйственной части.
Иона Осипыч солидно ответил ревизору:
— Разве я не понимаю? Мчался к вам со скоростью миноносца.
Оптику кто-то говорил басом:
— Как вы умудрились опоздать, профессор? Мы разыскивали вас через службу связи.
— Тысяча и одна ночь! «Водолей», «Быстрый»… Теперь я знаю весь флот. Какие стёклышки я вам привёз!..
Виктор подошёл к Костину-коку. Стоя у борта, Иона Осипыч вполголоса разговаривал с ревизором.
— Погуляй, погуляй немного, — сказал ревизор.
А Костин добавил:
— Не уходи далеко, Витя. Сейчас вниз пойдём.
Хорош Костин-кок! Вот теперь видно, что на него рассчитывать не приходится: секретничает с ревизором и даже не вспоминает о красных флажках. Ну и не надо! Он сам отыщет Скубина, сам найдёт Митиного брата Остапа и попросит его помочь разыскать того краснофлотца.
Виктор подошёл к люку,[62] над которым шумел надуваемый ветром брезент. Широкий наклонный трап уходил вниз. Его ступеньки были покрыты толстым ковром, а леер,[63] обтянутый красным бархатом, кончался внушительными золотыми кистями. Такого великолепного трапа юнга ещё никогда не видел. Ему захотелось потрогать бархатный леер и золотые кисти, но он не сделал этого и тихонько спустился по трапу. Внизу было очень светло и тепло. На переборках блестела свежая белая краска, на палубе лежали дорожки из красивого линолеума. Он осторожно сделал несколько шагов.
Возле свёрнутого знамени и железного ящика с красной печатью стоял неподвижный, как статуя, краснофлотец в полной караульной форме. Он строго смотрел на юнгу; его глаза будто говорили: «Здесь нельзя околачиваться! Шагом арш!»
Виктор ещё осторожнее двинулся дальше. Возле железной двери, прикрытой бархатной портьерой, стоял другой краснофлотец, но без винтовки. Он сказал юнге:
— Не шуметь! В салоне идёт совещание.
Мальчик с уважением посмотрел на дверь и на цыпочках пошёл прочь. Озабоченный командир с портфелем под мышкой наткнулся на Виктора. Этого командира нагнал другой, с какой-то картой в руках, и озабоченно проговорил:
— Да скорее же, скорее! Нарком ждёт…
Так вот куда попал Виктор! Здесь, в двух шагах от него, находился нарком! При одной этой мысли юнга заволновался и весь ушёл в зрение и слух. А вдруг откроется одна из дверей в коридоре, выйдет нарком и увидит Виктора? А Виктор отдаст честь. А нарком скажет: «Как служишь?» А Виктор ответит: «Служу трудовому народу!» Да нет, он ничего-ничего не сможет ответить. Вот уже и сейчас в горле пересохло, по сердцу стучит барабанная палочка, а язык прикушен. Плохо, что нет Мити. С Митей было бы не так страшно.
Ни одна дверь не открывается, в коридоре пусто, и только шумят, гудят вентиляторы, чуть-чуть пахнет линолеумом, машинным маслом, железом — пахнет кораблём.
Виктор шёл медленно, оглядываясь и примечая дорогу. Коридор кончился. Мальчик очутился перед овальной дверью, ведущей в какое-то полутёмное помещение. Там никого не было. В следующем отсеке на круглой банкетке[64] стояло закутанное в чехол орудие, выставившее ствол в амбразуру,[65] за борт. Брезент закрывал амбразуру неплотно, в зазоры дышала сырость, но всё нипочём было двум краснофлотцам; они спали тут же, на банкетке. Третий краснофлотец сидел за столом и, низко наклонившись, спал. Он даже не поднял глаз на Виктора. Значит, можно было идти дальше. И когда перед юнгой открылась ярко освещённая коммунальная палуба — главная площадь громадного корабля, глаза сказали своему хозяину:
«Ты можешь кукситься сколько угодно, а мы будем смотреть. Здесь интересно…»
Каблуки застучали, и Виктор пустился в путешествие по линкору, обдумывая, как бы поумнее приступить к поискам флажков, и повторяя про себя фамилии Скубина и Гончаренко.
ЖЕЛЕЗНЫЙ ГОРОД
Виктор родился и вырос в городке под Москвой. Правда, городок был маленький, тихий, но всё же это был город. Последний год он провёл в Кронштадте, а зимой Фёдор Степанович возил Виктора на несколько дней в Ленинград, и мальчик видел многоэтажные дома и широкие улицы. Словом, Виктор был горожанином, и это ему пригодилось. Он пошёл, куда повели ноги, и вскоре почувствовал, что он сам себе хозяин, только не надо мешать людям и не надо показывать, что ты новичок на линкоре. Со стороны можно было подумать, что юнга куда-то спешит по срочному делу.
Впрочем, ведь дело у него действительно имелось: флажки! Он найдёт их непременно, только сначала осмотрит линкор, освоится с ним, а потом дёрнет какую-то ниточку, и всё развяжется, как морской узел, который крепко держит и легко отпускает.
Глаза ведут вперёд, вперёд по железному городу. Это особый город. На его улицах и площадях никогда не бывает ветра, но всё время течёт, меняется воздух, пахнущий железом и машинным маслом. Везде поют, гудят вентиляторы, и скоро о них забываешь. Улицы и площади города никогда не видят солнца, но везде много электрического света, не знающего, что такое облака и туманы. В этом городе есть «дома» — каюты и кубрики, и почти все они открыты, потому что население города — одна семья. В этом городе всё время кипит жизнь, потому что линкор всегда должен быть готов к бою — и днём и ночью, и в штиль и в шторм, и в будни и в праздники.
Виктор видел людей за работой.
Командир, читая на ходу какую-то бумажку, откыл железную дверь, на которой была табличка «Радиопост», и Виктор мельком увидел лампы, наполненные странным, дрожащим фиолетовым светом. Дверь закрылась. Жаль!
Два краснофлотца в серых робах проверяли какой-то механизм, рассматривали шестерёнки, рычаги.
Зашумела лебёдка. Она поднимала снизу, через широкий люк, тугие мешки, запудренные мукой, и старшина, наклонившись над люком, кричал человеку, управлявшему лебёдкой: «Ещё помалу! Ещё, ещё вира!»
Краснофлотцы подметали палубу и приказали Виктору: «Проходи, не мусори!»
Парикмахер, пристроившись в уголке за натянутой простынёй, шипел пульверизатором. Виктор почувствовал запах одеколона.
Возле корабельной лавочки толпились покупатели: разбирали папиросы, мыло, конфеты. Продавец, тоже моряк, расхваливал новый зубной порошок.
Откуда-то снизу донеслись голоса, стук. Юнга спустился в люк и с середины широкого трапа увидел большой кубрик. Сидя на рундуках,[66] поджав ноги по-турецки, люди чинили обмундирование и пели. За столом, окружённые зрителями, четверо играли в домино, ударяя большими медными костяшками по железному столу с таким грохотом, будто это был большой барабан. Не обращая внимания на шум, несколько моряков читали и писали.
Никому не было до Виктора дела, и он отправился дальше. В коридоре ему повстречались два краснофлотца. По-видимому, они шли из бани — распаренные, в отличном настроении.
— Сейчас загадаю, успеем ли мы напиться чаю, — сказал один из них, подмигнув Виктору, и стал перебирать пальцы, приговаривая: — Выпьем, не выпьем, выпьем, не выпьем, выпьем. Вышло дело! Пьём чай! Эй, юнга, иди к нам в компанию! Не хочешь? Сейчас проверю. Юнга не хочет чаю, хочет, не хочет, хочет, не хочет. Значит, юнга правду сказал. Смотри, пожалеешь, что не согласился. У нас на клотике[67] чай вкусный, с бимсами.[68]
Это было обидно. За кого он принял Виктора? За молокососа, который не знает, что такое клотик и бимсы?..
— Ты, юнга, откуда? Что-то не замечал я на линкоре салажат. Ага, вижу: из бригады траления и заграждения. Зачем пожаловал к нам?
Виктор воспользовался случаем и сказал: