— Что нового, товарищ Костин? — спросил вахтенный начальник Скубин, когда кок нерешительно остановился на пороге кают-компании. — Не нашли?
— Так точно, не нашёл, — ответил Иона Осипыч, снимая бескозырку. — Нигде нет… Как сквозь палубу…
Двое командиров, пивших чай в кают-компании, уже наполовину погружённой в темноту, встретили это сообщение молчанием. Потом артиллерист Ламин подвинул Костину стул и сказал:
— Садитесь, пожалуйста!
Кок, ничего не замечая, вертел бескозырку в руках.
— Смешно, — недовольным тоном проговорил Скубин, расстегнул верхний крючок воротника и снова с досадой застегнул его. — Не может пропасть человек на корабле. Забрался в кубрик и уже видит десятый сон.
— Был я в кубриках, спрашивал: нету.
— В каютах комсостава?
— Нет, я спрашивал командиров, — откликнулся Ламин. — Ничего…
— Тогда где же он? — спросил сам себя Скубин. — Впрочем, корабль велик. Во всяком случае, одно ясно: мальчик в низах. Я просил вахтенного начальника Суровцева поискать на верхней палубе. Вахтенные не нашли никого.
— Я встретил юнгу, когда шёл по плутонгам правого борта, — сказал Ламин. — Я привёл его в свою каюту, приказал ждать. Может быть, он испугался меня? Но вы не беспокойтесь, товарищ кок!
— Нет, натуманил я, — вздохнул Костин. — Вызвал он меня из камбуза… А я, видите ли, на больших противнях лук для холодного соуса на завтра поджаривал. А лук пригорать стал. Ну, и не получилось у нас разговора. Невнимательно я отнёсся. Можно сказать, плохо…
Он помолчал и добавил, ни к кому не обращаясь:
— Он мне за сына. Своего сына в девятнадцатом году потерял. А теперь этого не мог уберечь. Фёдор Степанович меня за такие штуки прямо разразит, и правильно сделает. Из-за лука — тьфу! — мальчика упустил.
Он хлопнул себя бескозыркой по колену, но уловил улыбку Скубина и, разведя руками, сказал:
— Ну, а горелый лук, извините, куда годится? Скажу не по секрету: холодный соус — блюдо деликатное. Я его кануном пускаю, чтобы до сервировки горечь вытянуло. Чуть что — горчить начинает. Насчёт лука много понимать надо…
Он махнул рукой и не объяснил, в чём заключается тайна лукового соуса.
Скубин посмотрел на часы и сказал:
— Через полтора часа на вахту. Надо бы отдохнуть, а разве тут отдохнёшь? Ах, чертёнок! Неприятнее всего то, что основная причина этого происшествия — красные флажки, а они — в ящике моего стола.
Иона Осипыч поднялся.
— Пойду искать. Вот… Всё время он меня уговаривал, успокаивал: «Погоди, мол, Костин-кок, погоди, дядя Иона, вырасту я, найду твоего сына». А я его самого из видимости потерял. Дела, господи помилуй!
Скубин вскочил, надел фуражку, распорядился:
— Вы ещё раз пройдитесь по палубам. Я поднимусь наверх: может быть, он забрался на мостик.
Отодвинув стакан, встал и Ламин:
— Я буду в своей каюте. Надо просмотреть набор моей статьи о завтрашних стрельбах. Завтра я именинник… Да!.. Если будут новости, прошу сообщить.
— Есть!
Большой никелированный чайник, который до сих пор чинно держался посредине стола, тоже решил прогуляться. Он лихо сдвинул крышку набекрень и деловито побежал к краю стола. Пустой стакан, встретившийся ему на пути, скатился на палубу и разбился. В кают-компании всё сдвинулось, в буфете забренчала посуда, на люстре звякнули стекляшки.
Моряки переглянулись.
— Перемена курса.
— Стали лагом[70] к волне.
— Теперь пойдёт веселье. Товарищ вестовой, уберите посуду!
В коммунальной палубе моряки расстались.
— Скверный мальчонка! — сердито бормотал вахтенный начальник. — Изволь расхлёбывать историю. Куда он мог деваться? Надо найти и так распечь, чтобы голова завертелась. Вместо того чтобы явиться ко мне…
Скубин взбежал по ступенькам командирского трапа, откинул брезент и быстро опустил голову.
— Ух, крепко! — проговорил он сквозь зубы. — Погодочка, погодка!
Ветер переполнил лёгкие, брызги заставили зажмуриться. Согнувшись, крепко ступая, Скубин направился к орудийной башне и лицом к лицу столкнулся с вахтенным начальником Суровцевым.
— Тебе повезло! — прокричал Скубин. — Такая погода!..
— Охотно уступлю тебе вахту через час двадцать две минуты, — ответил Суровцев. — Что тебе понадобилось в этом аду? Ты без дождевика…
— Что слышно? Юнги нету?
— Его нет наверху. Палубу накрывает волна… Я приказал привернуть грибы вентиляции, а то начало заливать каюты.
Вахтенные на юте вслушивались в шторм. Среди них были молодые краснофлотцы. Они удивлялись напору ветра, ударам волн, размашистой качке корабля.
— Во время поворота было особенно славно! — сообщил Суровцев. — Волны совершенно взбесились…
— Пусть побесятся, — ответил Скубин. — Помнишь, у Шекспира: «Дуй, ветер, дуй, пока твои не лопнут щёки!» Говорят, что барограф остановился. Погода должна смягчиться. А не пройти ли мне на бак?
— Не рекомендую. Промокнешь до нитки. Да и к чему? Там его ищут: один вахтенный ещё не вернулся…
Скубин дал глазам привыкнуть к темноте, различил за кормой линкора вдали тень корабля, шедшего в кильватер, разглядел даже, как ему показалось, один из миноносцев охранения и сказал Суровцеву:
— Ну, желаю закончить вахтить толково. Жаль, что ты не был на концерте. Выступление двух цыганок прошло замечательно. Но последним номером выступил колокол громкого боя и имел решительный успех.
Вдруг он стиснул руку Суровцеву с такой силой, что тот вскрикнул:
— Что ты?
— Там, на палубе! Слышишь?
Прежде чем Суровцев успел ответить, он бросился вперёд, навстречу волнам, которые одна за другой с тяжёлым плеском рушились на палубу штормующего линкора.
СЛУЧАЙ НА ВЕРХНЕЙ ПАЛУБЕ
Виктор составил правильный план возвращения в низы корабля, и, так как план был хорош, он решил, что дело немножко подождёт. Не мог же он равнодушно пройти мимо чудесного сооружения — мостика линкора! Он возвышался в темноте таинственной громадой, он притягивал к себе, манил, и юнга невольно поставил ногу на нижнюю ступеньку трапа.
На первом этаже мостика не было никого. Виктор поднялся выше и заметил тоненький лучик света. Сквозь щель приоткрытой двери он увидел каюту, где никого не было и всё же шла напряжённая работа. Работали приборы. Их было много. Они висели на переборках, деловито двигали усиками стрелок и чертили разноцветные линии. Один прибор — чёрный, колченогий, похожий на паука-косаря, — лежал на столе, впившись жалом-карандашом в карту залива. Виктор кое-что слышал о механическом штурмане, который сам отмечает путь, пройденный кораблём, и посмотрел на металлического паука с уважением. Возле карты стоял барограф. Он записывал погоду кривой линией на разграфлённой бумаге. Юнге так сильно захотелось войти в штурманскую будку, что пришлось пригрозить себе кулаком.
Угадывая чутьём дорогу в темноте, Виктор поднялся ещё выше. Здесь было царство сигнальщиков. Они стояли молчаливые. Послышался знакомый говорок профессора-оптика:
— Чудесно, чудесно! А теперь посмотрите в эти стёклышки. Да-да! Особо светосильные! Пробивают темноту, видят всё насквозь.
Виктор не хотел попадаться на глаза людям. Держась за мокрые поручни, он осторожно спустился вниз, с сожалением расстался с мостиком и ступил на палубу с наветренной стороны.
Спасибо ветру и брызгам! Он чувствовал себя прекрасно, глаза привыкли к темноте, ноги уверенно ступали по мокрой палубе, и ему всё ещё не хотелось возвращаться вниз, где так противно пахнет машинным маслом, а над головой висит железный потолок. Кроме того, вокруг Виктора всё изменилось, и сам юнга тоже изменился, стал совсем другим, как бывало, когда он начинал играть в пираты.
По палубе настоящего корабля идёт настоящий моряк, подставляя грудь настоящему шторму, гоп-гоп! Шторм гудит и кричит, но старый морской волк не боится его, гоп-гоп! Виктор сквозь зубы запел песенку, написанную Баклановым, но которую он считал почти собственным сочинением, так как подсказал Бакланову несколько слов:
Да здравствует Виктор, отважный юнга!
Корсар на фрегате «Сто чертей»!
Хозяин приливов, отливов, штормов,
Гроза всех проливов, заливов, портов!
Да здравствует, Виктор, отважный юнга!
Салют, виват, гип-гип, ура!
Тсс!
Отважному юнге грозила смертельная опасность! Он находился на палубе пиратского судна. Его могли поймать жестокие «пенители моря», привязать к грот-мачте[71] и расстрелять из мушкетонов или вздёрнуть на короткой верёвке высоко на рее. Нет, он всё-таки найдёт свои флажки и овладеет кладом пирата Кида, гоп-гоп!
Что за тень движется по палубе? Ну-ка, прижмёмся к орудийной башне, станем невидимыми, как те следопыты, которые могут исчезать по своему желанию. Попробуйте теперь найти Виктора! Он слился с темнотой и штормом. Он посмеивается.
К человеку, от которого спрятался Виктор, подошёл другой, громко спросил:
— Ну, что?
— Никого. Да и что ему здесь делать?
Люди разошлись в разные стороны: опасность миновала. Всё же надо было держаться настороже. Капитан обещал за голову Виктора целый камбузный котёл старинных испанских золотых монет. Но нелегко захватить юнгу. Во всяком случае, он дорого продаст жизнь. Череп за череп и удар за удар!
Виктор опустился на колени, приподнял брезентовый обвес коечных сеток[72] и закрылся им. Здесь было сухо и тепло. Ветер сильно нажимал на брезент, но не мог пробиться. Отличное место для засады! Он подстережёт врагов и — рраз! — набросится сзади и обезоружит.
— Хорошо, тепло…
Надо бы отправиться в каюту, где на переборке висит карточка его отца, но это подождёт… Это ещё немножко подождёт… Чуть-чуть подождёт… Ведь глаза так сладко слипаются…
Ветер всё громче барабанит по брезенту, вызывает на поединок. Как жаль, что нет Мити! Он бы помог Виктору в его опасном предприятии! Они гораздо скорее достали бы флажки, и… они бы играли в корсары… И Митя помирился бы с Костиным-коком… И они ели бы пирог «мечта адмирала»…