Карен была на шестом месяце, и теперь для поездки в центр, где располагался Фишер-билдинг, они с Майрой чаще пользовались скоростной автострадой; доктор Лерой измерил ей давление, вес, взял на анализ мочу и дал новые рекомендации по восприятию собственного тела. Потому что она видела, как меняется с каждой неделей, как страх уступает место удовлетворенности, когда она массирует себя, готовясь к кормлению грудью. Доктор Лерой заметил пятна у нее на бюстгальтере, хотя перед выездом Карен надела новый, и она смутилась. Выделения, призналась она, начались у нее месяц назад – вскоре после предыдущего осмотра, и это омрачало ее настроение не меньше, чем другие признаки беременности, поскольку напоминало о том, что в определенном – окончательном смысле она стала женщиной.
Доктор улыбнулся.
– Ну не расстраивайтесь вы так. Дело это совершенно обычное. И насчет груди не беспокойтесь. Вы восстановите форму. После грудного вскармливания происходят чудеса. Мне понятны ваши переживания – вернее, я принимаю их, не пытаясь понять. Через этот кабинет прошла не одна сотня женщин, но я никогда не старался осмыслить ощущения, связанные с деторождением.
После осмотра, когда Карен уже одевалась, он осведомился, как дела у Барни.
– Не так хорошо, как хотелось бы. Его одолевают приступы тошноты и слабости, и он все глубже уходит в себя.
– Он наблюдается у врачей?
– Врачи из центра здоровья, в компании, уверяют, что необратимых повреждений у нас нет. Барни называет их проститутками от медицины и не желает слушать их советы. А у врача, которого нам рекомендовал адвокат, совсем другое мнение – довольно пессимистическое, как вы, верно, догадываетесь. В общем, Барни никому из них не доверяет. Он не верит ни в докторов, ни в медицину… по-моему, он даже не верит, что я беременна. Как ни странно, моя сестра тоже не доверяет докторам. Она уверяет, что родить можно, только пройдя через боль, – по ее словам, это неразрывно связано с мирскими страданиями.
Лерой пристально на нее посмотрел.
– Надеюсь, вы не прислушиваетесь к ее глупостям.
– Я всегда прислушивалась к ней, когда мы были еще девчонками. По-моему, она думает, что я буду следовать всем ее советам без вопросов. А я думаю, что теперь мне хватит сил ей противиться.
– Хорошо. Прислушивайтесь к своей интуиции. Я отношусь с большим почтением к женщинам, знающим, как себя вести, когда они ждут ребенка. Особенно, – прибавил он, – когда они наблюдаются у хорошего акушера.
Карен радовали его беззаботность и вера в то, что все будет в порядке, – ей совсем не хотелось разделять мрачное настроение Майры по пути домой.
– Не ожидала, что ты настолько ограниченная, – сказала Майра. – Я-то всегда думала, что ты готова воспринимать новые идеи.
– О нет. Это ты у нас всегда как губка впитывала всякие новые идеи, ощущения и представления, – возразила Карен. – А у меня в голове были одни только свидания. И я с радостью наблюдала, как ты металась туда-сюда в сопровождении толпы воздыхателей.
– Похотливых воздыхателей, – уточнила Майра, глядя вперед. – Теперь-то я знаю, что всем им хотелось лишь одного – облапать меня где-нибудь в кустах или на заднем сиденье в машине. Они только притворялись, что интересуются моими делами.
– А ты думала, они евнухи? Ими руководили вполне естественные желания.
– Я никогда так не считала. Мне хотелось, чтобы они видели, что я не глупышка какая-нибудь. Хотелось, чтобы они разделяли мои мысли и мечты. О, какая же я была дура! Я чуть не умерла, но смерть ничто по сравнению с тем, что было со мной, когда я поняла: ведь они всего лишь притворяются, что верят во все это, а на самом деле им нужна только моя плоть. Но нашлись великие учителя, которые указали мне путь. Если бы ты только позволила мне донести это знание до тебя!
– А с чего это ты вдруг так прониклась ко мне по прошествии стольких лет?
– К тебе с Барни – к вам обоим. Потому что вы страдаете. И это первый шаг. Моя задача – постичь страдание. Прочитав про радиоактивное заражение, я сразу поняла – вам обоим выпало пережить некий опыт, который должен подготовить вас к восприятию этого знания. И я подумала – это благословение свыше, оно позволяет мне привести мою родную сестру и ее мужа в Братство.
Карен почувствовала, что Майра прощупывает почву, пытаясь угадать, как сестра отреагирует на подобный разговор. Майра приехала, чтобы заманить их в какую-нибудь новую религиозную секту; она была достаточно сообразительной (вернее, научилась быть таковой) и делала это не спеша, исподволь – так, чтобы их не спугнуть. Карен улыбнулась и покачала головой. В какой бы религиозной секте Майра ни состояла и какая бы у нее ни была на то причина, ее, Карен, это больше не интересует.
– У тебя нет такого чувства, что тебе нужна более глубокая вера?
– Теперь я все больше думаю о ребенке. Такой веры мне пока хватает вполне.
– Но ведь это только начало чего-то большего.
– Тогда позволь мне сперва начать. Я не из тех людей, что могут делать одновременно два дела. Не сбивай меня с толку. Мне и других забот хватает.
Майра молчала, и Карен пожалела, что огорчила ее. По возвращении домой Майра уединилась с книгой в своей комнате, а у Карен возникло сильное желание заняться уборкой. Она взялась за дело неистово, как будто только физический труд – чистка, полировка и подметание – мог дать ей ответы на все вопросы.
Позднее, тем же вечером, помогая Карен готовить обед, Майра вдруг спросила:
– А как насчет Барни? Я смогла бы ему облегчить страдания.
– Барни? Ты шутишь.
– Но ведь я действительно могу ему помочь. Многие художники, композиторы и писатели – а все они такие же творческие личности – вполне способны понять, что он переживает. Он не должен замыкаться в одиночестве. Если ты не возражаешь.
– Ну конечно, нет.
– Так от меня будет хоть какая-то польза, пока я здесь.
– У Барни есть свои, довольно строгие представления о религии и мистицизме. Он всегда решительно отвергал все, о чем ты говоришь.
– Ах, меня это не волнует, – сказала Майра. – Мои представления проистекают из вселенского источника. А он глубже любой религии или мистицизма. И омывает то, что имеет отношение к творческому духу, – любой художник это поймет.
Карен на мгновение смолкла, оценивая выражение глаз сестры.
– Я же говорила тебе, когда-то он был в тебя влюблен. Думаешь, это не помешает?..
– Это не имеет к делу никакого отношения, – резко выпалила Майра и чуть погодя, осторожно понизив голос, прибавила: – Ты стала куда красивее меня.
По тону Майры она поняла, что ее брак с Барни был чисто физическим. Карен вдруг задумалась, а не совершила ли она ошибку, – может, стоило попросить Майру оставить его в покое и перенацелить свое миссионерское усердие на кого-нибудь другого? Майра как будто испытывала себя – сможет ли убедить неофита; как будто она говорила – хоть я и уродина, все равно смогу вырвать его из твоего духовного мира.
– Хочешь, я уеду, – проговорила Майра.
– Вовсе нет. Ты же моя сестра. И чувствуй себя здесь как дома. Барни разумный взрослый человек. Я не претендую на его душу. Его мир – его работа. А мой – подготовка к родам. Если ты можешь ему чем-то помочь, я не вправе мешать.
Судя по разгоряченному лицу Майры, ошибки быть не могло. Карен показалось, что во время обеда Майра не сводила глаз с Барни. Неужели она сумеет его охмурить? Пока трудно было сказать, чем все обернется. Ладно, будь что будет, решила Карен, пусть она делает, что хочет.
– Я лягу пораньше, – сказала Карен. – У меня был трудный день.
Происходило что-то непонятное. За обедом Карен неотрывно наблюдала за Майрой, а Майра – за ним. Поначалу Барни подумал, что сестры собирались сообщить ему что-то насчет ребенка, но, поскольку за все время обеда ни одна из них не обмолвилась об этом ни словом, он решил, что Карен велела Майре о чем-нибудь его попросить. Но о чем? Карен дала это понять, сказав, что хочет лечь пораньше, и оставив их вдвоем. Скоро все выяснится.
Майра ушла в гостиную и села на диван, поджав под себя ноги.
– Барни, когда же ты покажешь мне свои работы, ну хоть что-нибудь?
– Не сейчас, – ответил он. – У меня еще ничего не закончено.
– Почему же?
– Я делаю то одно, то другое. Экспериментирую. И пока ничего не выходит. Меня все не устраивает – не то что раньше.
– А что такого, если я взгляну хоть одним глазком на то, что пока не доделано?
– Нет… знаю, это звучит глупо, только я не люблю, когда смотрят мои работы, пока они не закончены. Хватает одной одобрительной улыбки – и ты оставляешь все как есть, хотя можно было бы кое-что исправить. А бывает, один неодобрительный взгляд ввергает тебя надолго в депрессию.
Майру его слова, похоже, разочаровали, и он уже было согласился взять ее с собой в мастерскую. Помолчав немного, она вдруг подняла на него свои голубые глаза.
– Барни, с тех пор, как я здесь, нам почти не удавалось с тобой поговорить. Известно ли тебе, что случилось со мной после того, как я ушла тогда из дома?
– Почти ничего. Знаю только, что ты так и не вышла за него. Ваша матушка говорила, ты какое-то время пролежала в больнице, а после ударилась в религию.
– Как думаешь, я изменилась?
– Да, в некотором смысле.
– Я приехала не просто так, Барни. Тебе никогда не приходило такое в голову?
– Ты говорила, что приехала помочь.
– Но не только таким вот образом. А кое-чем еще, – сказала она, обхватив руками свои колени, словно хотела свернуться в клубок. – Я чуть не умерла там, в Сан-Франциско.
– Я этого не знал. Думал, ты с головой ушла в свои дела. Сколачиваешь какой-нибудь союз рабочих-мигрантов или антивоенное движение – что-то в этом роде.
– Сначала так оно и было. Но довольно скоро все пошло прахом. Флойд меня бросил и вернулся к своей жене. Я тогда была беременна, сидела на игле, и вот осталась совсем одна в захудалом гостиничном номере. В ту ночь я умерла.