Со скоростной автострады на Вудуардской развязке Барни хотел было свернуть к одному из баров по соседству с университетом – и вдруг понял, что дал маху. Ему там нечего было делать. Сам он уже давно не студент – и юные студентки его больше не интересовали. Тогда он повернул на юг и направился в центр Детройта. Там располагались уютная кафешка «У Тони», бары «У Лу Мартина» и «Багровый дворец». По крайней мере, кто-то из тамошних барменов и официантов наверняка вспомнит его по прежним временам. Волновали и воспоминания о девицах, частенько захаживавших в те места. Одна из них хоть на какое-то время могла отвлечь его от мыслей о Майре. На прошлой неделе он пытался взяться за работу, но его постоянно отвлекали фантазии о том, как он предается любовной страсти с Майрой. Может, вечерок с какой-нибудь девицей – незнакомой – и правда утолит его жгучую жажду плоти.
Когда Барни вошел в клуб, Тони Гриско сразу его узнал. Заведение было набито битком, и это навевало воспоминания о студенческих временах, задушевных разговорах и симпатичных девушках. Последние годы он частенько думал о старых местах: заглядывают ли туда его старые друзья-приятели и знакомые девчонки. Давненько же он с ними не виделся. Хотя, даже когда его брак трещал по швам, ему казалось, что встречаться с прошлым не стоит. Барни знал – Карен сильно расстроится, если узнает, что он был с другой женщиной. Впрочем, сейчас они не испытывали никаких чувств друг к другу – их связывала взаимная зависимость от того, что с ними случилось, и только, – и он был волен искать любовных утешений на стороне. Ему хотелось простого сладострастия – обыкновенного секса с незнакомкой. Внешних форм и физических ощущений – больше ничего.
Барни робко примостился за стойкой – подальше от шумной компании, словно боясь, что тело его не выдержит гнетущего напряжения. Он отказался от места, которое предложил ему Тони, потому что там было слишком светло, а от яркого света у него болели глаза, и он присмотрел себе стул в дальнем темном конце стойки. От красно-зеленых огней и сверкающих зеркальным блеском бутылок за барменской стойкой кругом полыхали радуги – они сливались и пересекались в матовой дымке (эти радуги видел только он – из-за глазного давления, предвещавшего скорое затуманивание зрения), образуя вокруг огней причудливо клубящиеся ореолы и скульптурные фигуры, слепленные из пространства и света. Надо будет попробовать воспроизвести эти радужные огни и назвать все это «Укромный уголок “У Тони”: Главная композиция».
– Что будешь пить, Барни?
Сощурившись и разглядев знакомые обводы шхуны на желтой бирке, он успокоился, убедившись, что смог-таки распознать неясные очертания кораблика.
– «Катти»[38] с водой.
Когда Тони подал ему заказ, Барни принялся ощупывать бокал пальцами, чтобы ощутить его скользкую округлую форму, оставившую влажный контурный след на гладкой поверхности стойки. Последнее время он нередко проделывал подобные опыты, пытаясь с помощью прикосновения угадывать предметы только по их форме и текстуре.
Пригубив из бокала, Барни удержал обжигающее спиртное во рту, прежде чем сглотнуть. Потом пригубил еще. И еще. Давненько он не позволял себе пить столько. Вскоре он разглядел девицу, одиноко сидевшую за столиком у стены, слева от него. Он видел ее, когда чуть наклонял голову и мельком бросал взгляд через свое левое плечо. Она не смотрела в его сторону, и, прищурившись, он мог сфокусировать зрение на ней. Глаз не отвести: слабая пергаментная бледность, оттененная чернотой волос, губная помада, ярко полыхающая на фоне матово-белой кожи. Чертовски, до пресыщения, очаровательная, в черной кружевной накидке на белых плечах. Она оглянулась на него – он улыбнулся, кивнул и жестом показал на бутылки позади барменской стойки.
– Тони, повтори той даме то, что она пьет.
Тони покачал головой и нахмурился.
– Пустое, – прошептал он, – эта пьянчужка не для тебя. Пожалей свое время и деньги.
Барни кивнул и улыбнулся. Тони судил по старинке, не ведая, что одинокому, пропащему бедолаге негоже проявлять разборчивость.
– Валяй-валяй! – велел Барни.
Тони пожал плечами, плеснул в стакан что-то из бутылки с полки и отнес выпивку к столу девицы. Вернувшись, он сказал:
– Она хочет, чтобы ты с ней выпил. Только потом не говори, что я тебя не предупреждал. Эта фифа может лакать всю ночь без передыху. С ней без штанов останешься.
Барни подхватил свой бокал и направился к незнакомке, протискиваясь сквозь теснящиеся тела. Подойдя ближе, он убедился, что еще недавно она действительно была красавицей. Сексуальность, женственность, гладкая кожа – все это манило его, заставляя забыть про Майру. Черные волосы, оттенявшие бледность ее кожи, поразительно напоминали ему прежнюю Карен (морщинки на шее, вокруг глаз и рта выделяли участки плоти, тронутые временем), однако она все равно казалась ему привлекательной, и это тешило его надеждами.
– В наше время мужчина не часто заказывает выпивку к дамскому столу, – сказала незнакомка. – Просто восхитительный жест! В наше время такое большая редкость. – Она поднесла руку к волосам, потом извлекла из пачки сигарету похожими на когти ногтями и наклонилась к нему прикурить. Задержав его руку в своих ладонях, пока прикуривала, она прибавила: – Какие красивые, длинные пальцы! Ты пианист?
– Скульптор.
– Художник! А с виду не скажешь. Художника представляешь себе с косматой бородой, в грязной хламиде и сандалиях, и несет от него так, словно он сроду не мылся. Только не в изящном черном костюме с галстуком. – Она поднесла пальцы почти к его лицу. – Да и лицо у тебя с виду такое гладкое. Скажем прямо, не как у всех этих хиппи и битников, погрязших в наркотиках, проповедующих свободную любовь и все такое.
Тут она пустилась в разглагольствования о том, что всех этих хиппи с баламутами-студентами, которые только и умеют, что шататься по демонстрациям, лучше бы выгнать из страны, потому что они подрывают демократию и свободное предпринимательство.
– Давай уйдем отсюда, – предложил Барни.
– Как, уже? Ты же только пришел. – Она царственно огляделась кругом и обвела зал взмахом руки. – Еще не вечер. Никто и не думает расходиться.
– А мне хочется уйти, – сказал он, поглаживая ее по руке.
– Какой гор-рячий молодой человек! И какой напористый. Не успел прийти, и тут же подкатил к даме. Мне нравится. Давненько ко мне так не подкатывали. Давай-ка еще по одной на дорожку.
Она влила в себя очередной двойной скотч, строя Барни глазки и прижимаясь коленкой к его колену, чтобы развеять его сомнения, после чего, наконец, позволила ему набросить на себя черную кружевную накидку. Барни почувствовал ее костлявую спину, острые, угловатые ключицы. А когда незнакомка поднялась, он с сожалением заметил, что она слишком уж худосочна.
– Ладно, страстный мой Ромео, – хихикнула она. – «Макдуф, начнем»[39].
В дверях она споткнулась – Барни мигом подхватил ее за талию и, отчетливо ощутив тощие ребра, выпиравшие у нее через скользкое шелковое платье, почувствовал отвращение. Он вдруг подумал, а не бросить ли ее где-нибудь, поскольку у него как будто пропало всякое желание обладать ею. Обычно его влекло к стройным женщинам, и все же резкий контраст в сравнении с располневшим телом Карен делал незнакомку куда более привлекательной. Уже темно, все случится быстро, а сексуальность незнакомки с лихвой возместит ее худобу. Если не зацикливаться на ее костлявости, напоминавшей ему вытянутые фигуры Джакометти[40], и такая сгодится.
Но не зацикливаться было невозможно, потому что, к чему бы Барни ни прикасался, он то и дело натыкался на ее локти, коленки и ребра, а когда она приникла к нему, его руки, оказавшись у нее за спиной, тотчас нащупали выпиравшие костяшки ее позвоночника, похожие на громадные бусины четок.
Жилище незнакомки помещалось в стоявшем неподалеку обветшалом многоквартирном доме. Когда они подходили к лифту, Барни увидел в зеркале ее отражение и тут же отвернулся, но, подумав, что когда-то она была молода и красива, решил, что будет любить этот смутный образ из ее прошлого.
Ее квартира, располагавшаяся на верхнем этаже, выглядела опрятной (она была оформлена, как он выражался, по «современному каталогу»), а благоухание свежих цветов даже приятно его удивило. На кушетке, среди разбросанных подушек, лежало с полдюжины дорогих на вид кукол. Через открытую в глубине дверь просматривалась спальня и розовое бархатное постельное покрывало, заваленное плюшевыми собачками, котиками, тигрятами и медвежатами.
– У тебя есть дети?
– Не говори глупости, – прыснула она. – Это все мое.
Барни снова захотелось сбежать, но незнакомка слегка потрепала его за подбородок и сказала:
– Налей себе чего-нибудь. – Она показала на бутылку и стаканы, стоявшие на выдвижном столике, и добавила: – А я пока переоденусь во что-нибудь поудобнее.
Жилище, каждое ее слово (даже включая выражение «что-нибудь поудобнее») подрывали его ожидания: ему казалось, что происходящее напоминает некий пародийный скетч. Ее одежда, черные кружева, нет-нет да и проглядывающие из-под платья, создавали впечатление, что он уже видел это раньше и знал, что будет дальше. (Неужели он был обречен всегда переживать одно и то же – проживать каждое событие с ощущением дежавю, скрывающим действительность?) Барни знал – сейчас она явится в прозрачном черном неглиже, разляжется на розовом бархатном покрывале среди своих плюшевых игрушек и позовет его, распахнув перед ним объятия. А когда он сольется с нею в порыве любовной страсти, что-то должно случиться. Но что именно – вспомнить он не мог. Барни насторожился, решив все прекратить, чтобы вконец не испортить впечатление о вечере. Он плеснул себе еще немного выпить, пытаясь оттянуть время: его тревожило смутное ощущение, что он чего-то забыл… и вот, через несколько минут она явилась в черном неглиже.