…я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле»[41].
Но отец ошибался. Главное – не отрекаться от себя, а обратить отречение вовне. Найти объект для ненависти. Какое имеет значение, Бог или человек причиняет тебе телесные муки? Все равно приходится думать, как жить дальше.
Миссия помещалась в старинном особняке из выщербленного, потрескавшегося красного кирпича; стены – где мелом, где красно-белой краской – были испещрены знаками и девизами вроде такого: ХРАНИ, ГОСПОДЬ, – под которым кто-то приписал: СТАВКА – 2 %. Массивные дубовые двери были во многих местах исполосованы ножом и продырявлены – может, это дело рук снайпера или национального гвардейца. Кто-то вырезал надпись: БОГ УЯЗВЛЯЕТ! – и Барни почувствовал родство с людьми, всю жизнь переносившими страдания, которые сам он только-только начал познавать.
Майра посоветовала ему закрыть в машине окна и запереть дверцы. Затем она позвонила в звонок – и через несколько мгновений дверь открыли. Перед ними стоял здоровяк без пиджака, кожа у него была покрыта белесыми чешуйчатыми струпьями.
– Заходите, заходите, сестра Майра. Добро пожаловать, мистер Старк!
Услышав, что к нему обратились по имени, Барни вздрогнул и отшатнулся от человека, распахнувшего перед ними дверь.
– Входите, пожалуйста! – мягким, низким голосом настойчиво предложил здоровяк. – Мы премного наслышаны о вас от сестры Майры. И с нетерпением ждем встречи с вами.
– Мне следовало подготовить его, – сказала Майра, – но я боялась – если скажу лишнее, он не придет. Барни, это брат Лука.
Брат Лука протянул ему свою покрытую струпьями руку. Заметив нерешительность Барни, он улыбнулся, но руку не убрал, ожидая, что тот ее все же пожмет. Майра тоже ждала, но Барни удерживал тот же страх, который, как он догадывался, испытывали его соседи, когда он с Карен проходил мимо, – страх, который чувствовал и его тесть в тот вечер, когда обменивался с ним рукопожатием… однако он все же заставил себя крепко стиснуть руку брату Луке.
– Проказа, на самом деле, штука совсем не заразная, – заметил брат Лука, угадав сомнения Барни.
Он провел их в комнату, единственным убранством которой служило огромное распятие, не подвешенное, а установленное на полу и прислоненное к стене, – фигура Христа, пронзенного сбоку копьем; из-под тернового венца сочится кровь, как и с пробитых гвоздями ладоней.
– Это же брат Авраам отлил! – воскликнула Майра. – А я и не знала, что он здесь, в Детройте.
– Он приехал на прошлой неделе. Это его последняя работа. Он закончил ее только пару дней назад.
Барни повидал немало изображений Христа – безмятежно спящего, обратившего взгляд к небу в молитве, опустившего глаза в благодарности, безропотно страдающего, – однако ничего подобного видеть ему еще не приходилось: эти поднятые вверх глаза навыкате, пробитые гвоздями руки, сжатые в кулаки, скорченное в агонии тело. Смотреть на такое было мучительно, даже сквозь пелену, застилавшую взор.
– Прикоснись! – сказал брат Лука.
Барни вдруг почудилось, что брат Лука схватит его за руку и потянет ее к телу, которое выглядело как настоящее, и он отпрянул. Однако брат Лука сам подался вперед, показывая пример. Фигура под его рукой закачалась и начала корчиться – словно живая. Майра аж вскрикнула.
– Его новая придумка. Синтетический каучук, студенистый на ощупь, хотя выглядит твердым как камень. Внутри – гибкая арматурная проволока. Прикоснись – сам увидишь.
Любопытство скульптора победило чувство отвращения. Барни прикоснулся к телу и почувствовал, что материал был подобран безупречно. Липкость создавала ощущение мертвой плоти, а колебания походили на корчи, как будто тело и правда силилось освободиться от гвоздей. Это было жутко и прекрасно.
Тут мимо кто-то промелькнул и, увидев их, вошел в комнату. Это был низенький, худощавый человечек, тоже без пиджака; у него было сильно вытянутое лицо и дрожащий двойной подбородок, который, казалось, мешал ему дышать, вынуждая клонить голову набок. В остальном же складывалось впечатление, что с этого лица и был отлит лик фигуры на кресте.
– Гляжу, вы рассматриваете мою резиновую скульптуру. Не могу выразить словами, как я счастлив встретиться с коллегой-скульптором. – Он вытащил из кармана руку и выставил вперед культю без запястья. Барни через силу обхватил его за толстый конец обрубка, а когда брат Авраам положил вторую свою руку на его ладонь, он заметил, что обе его руки были искалечены. На правой, чуть ниже предплечья, синела татуировка в виде номера. – У нас тут есть художники, а вот еще одного скульптора не хватает. И я был бы очень рад, если бы вы при случае взглянули на другие мои работы, более традиционные. Как видите, я поставил науку и технологию на службу искусству. Я еще в Лос-Анджелесе говорил сестре Майре, что впервые подумал о вас в связи с нашим Братством, когда узнал из газет, что с вами случилось и что вы скульптор. Я понятия не имел, что она вас знает. Как бы то ни было, сестра Майра поведала брату Луке обо всем, через что вам выпало пройти, и от имени остальных наших братьев я смею вас заверить, что мы готовы разделить это с вами. Знаю, ваша боль станет пожертвованием для нашей небольшой семьи.
Барни начал было возражать, но брат Авраам вскинул свою гладкую культю и успокоил его.
– Понимаю, я поторопился. Но, уверяю, только из самых лучших побуждений. И теперь передаю вас в более надежные руки, чем вот эти. – Он отошел в сторону, потом повернулся и прибавил: – Я и правда был бы рад поговорить с вами о наших профессиональных делах в самое ближайшее время. И о том, чем вы сейчас занимаетесь. Сестра Майра живописала брату Луке вашу композицию – кажется, «Жертвы»? Мне и самому очень хотелось бы на нее взглянуть. Думаю, у нас с вами немало общего.
Только после того, как он ушел, махнув на прощание своей костлявой культей, Барни, снова глянув на распятие, заметил на предплечье у Христа синюю татуировку в виде номера.
– Да, – проговорил брат Лука, опять угадав его мысли, – брат Авраам был скульптором в Германии во времена нацистских гонений на евреев. В концлагере один офицер заказал брату Аврааму свой бюст и пообещал, что пощадит его, если тот ему понравится. Брат Авраам выполнил заказ, а тот офицер посчитал, что ни один еврей не достоин такого таланта, и распял его. Но маленький скульптор не хотел умирать – тогда офицер решил подарить ему жизнь и велел снять его с креста, отрубив ему запястья… Так что, как видите, брату Аврааму пришлось учиться работать с новыми материалами и темами. А свои резцы и стеки он привязывает к культям ремнями.
– И каждый месяц брат Авраам посылает тому нацистскому офицеру фотографии своих работ, – прибавила Майра. – Сейчас тот фашист работает помощником директора школы где-то в предместьях Гамбурга и трясется от страха – боится, что брат Авраам его выдаст.
– Почему же он его не выдал?
Брат Лука с Майрой улыбнулись.
– Я знаю брата Авраама, – сказал брат Лука. – Он ни за что не пошел бы на такое. А почему – думаю, вам лучше узнать это самому. – Он положил руку на плечо Барни. – Вам еще предстоит много чего переосмыслить, дружище.
– Это просто наваждение какое-то, – признался Барни, – встретиться со всеми вами прямо здесь, в самом центре Детройта. Вы знаете меня как облупленного, а я и не ведал о существовании этого места.
– Мы себя не афишируем, – сказал брат Лука. – Необходимо особое стечение личных и исторических обстоятельств, чтобы человек оказался в Братстве. Ни одна живая душа не может прийти к нам, пока мы не будем нужны ей так же, как она нам. А до нас дошло – вы тот, кто нам нужен. Вопрос лишь в том, нужны ли вам мы?..
Когда они проходили мимо какой-то закрытой комнаты, Барни услышал звуки фортепьяно. Кто-то вымучивал назойливую, нестройную мелодию, до того неблагозвучную, что по всему его телу пробежала дрожь.
– Это брат Грегори сочиняет новый концерт. Когда-то он участвовал в программе космической подготовки, перед тем как попасть к нам, а сочинение музыки для него увлечение. Он находился в капсуле, которая неожиданно оказалась в радиационном поясе, когда возвращалась обратно на Землю. У вас с ним много общего. Но вы познакомитесь с ним в другой раз, когда он закончит сочинять.
Они проследовали за братом Лукой в библиотеку – там, на стенах, Барни увидел другие живописные работы в том же стиле, что и картины, выставленные в галерее: на них были изображены обычные предметы и фигуры обычных же людей с искаженными от нечеловеческого напряжения и невероятных усилий чертами, в окружении изломанных плоскостей. Брат Лука предложил гостю хереса, но Барни, когда он взял стакан, показалось, что там простая вода.
Брат Лука продолжал его увещевать:
– Только, пожалуйста, не подумайте, что вам придется заниматься тем, чем занимаемся мы, пока вы не решитесь стать одним из нас. Я ничего не имею против людей, употребляющих спиртное и мясо. Один из наших главных принципов – никогда не навязывать наши убеждения другим. Меня заверили, что это восхитительный херес. Попробуйте, прошу вас.
Они сидели и час с лишним говорили о живописи брата Луки и о том, как тяжело ему было работать, постоянно борясь с усталостью. И Барни казалось, что тут они с ним очень близки. Он и сам знал, каково это, когда тебя неотступно одолевает усталость.
– Для кого-то, – рассуждал брат Лука, – боль – это ключ к творческим свершениям. Разве можно отрицать созидательную силу страдания? Вспомним великие имена: Мильтона, Бетховена, Ван Гога и сотни других. Однако творчество ради боли не самоцель, а вход в Братство мучеников. Это все равно что жизнь младенца: рождается он сам по себе, а муки его матери всего лишь начало, вход в мир, так что для младенца начало, как, впрочем, и для человека вообще, это тоже превозмогание боли – многотрудное продвижение в правильном направлении, как при родах. Мы можем мысленно сосредоточиться на боли, использовать ее как путь к видению и таким образом – единению с мирозданием. Вне времени… вне всякого смысла…