Слушая ее горячие увещевания, он узнавал прежнюю Майру, какой она была четыре года назад и могла вовлечь его в любое дело, в любую затею, даже самую невероятную. Он догадывался, что вместе с новой верой она обрела способность вить веревки из страждущих мужчин так же, как раньше из тех, кто был в нее влюблен.
– Тебе нужно что-нибудь, кроме тебя самого, – продолжала она гнуть свою линию. – Так же, как Карен нужен ребенок. Разве не видишь? В одиночку мы ничто.
– Да, мне нужно, – помолчав сказал он. – Мне всегда была нужна ты.
– И слышать это не желаю.
– Как же мне верить тебе, если ты меня отвергаешь?
– Я говорю о вещах духовных, а не физических.
– Но я прежде всего существо физическое, а уж потом духовное. – Он схватил ее за руки и удерживал так, чтобы она не вырвалась. – Ты не можешь вести меня за собой, как слепого, если сама же опять меня отвергаешь. Да и как я могу вступить в ваше мученическое Братство, если ты боишься меня?
Майра вырвалась из его рук.
– Это совсем другое. Ты извращаешь смысл моих слов.
– Ты хочешь подпитываться моей болью, ничего не давая взамен.
– Я ничего не собираюсь тебе давать в этом смысле.
– Ты была мне нужна в этом смысле в колледже. Ты и тогда пудрила мне мозги, а когда я тянулся к тебе, ты совала мне всякие ротапринтные воззвания. Тебе надо было выходить за меня, а не убегать с тем профессором. Так вот, сейчас мне нужны не только слова, а кое-что покрепче. Если ты не питаешь ко мне никаких чувств, тогда уходи и оставь меня в покое.
Майра смотрела на него с отчаянием, не в силах оставить его.
– Барни, у тебя в голове все перепуталось, ты толкуешь наши давние отношения превратно. Твое желание сексуальной победы…
– Победы?
– …ложная химера. Призрачная иллюзия.
– Боже мой! Чем же, по-твоему, я занимался последнее время, если не пытался избавиться от иллюзий? Я всего-то хотел понять, можно ли выжить, не глядя на жизнь замутненными глазами брата Луки, уверяющего, что «такова жизнь, сломленная, бессильная, лишенная всякой надежды на счастье и благополучие».
– Но ведь надежда существует. Художник творит, не обращая внимания на страдания.
– Да, знаю, женщина тоже творит, превозмогая боль, когда рожает, но сначала должна быть физическая, плотская любовь, доставляющая удовольствие. И ты лжешь, предлагая мне творить без этой любви. Это бесплодная одухотворенность. О нет. Дай мне плотской любви, а уж потом я буду слушать тебя.
Барни снова схватил ее за руки, но в этот раз она не вырывалась. Только шептала слова протеста, когда он осыпал ее поцелуями и ласками.
– Барни, нет… пожалуйста. Я уже не красавица. Ты не можешь меня любить.
– Для меня ты все такая же красавица, – шептал он в ответ, заваливая ее на кровать и расстегивая на ней блузку. – А внешность обманчива, она меня не смущает.
– О боже, Барни… нет. Я не хочу. Это неправильно.
– Я мечтал об этом с тех пор, как впервые тебя увидел.
– Я уже не та, что раньше. Не надо.
Он сорвал с нее одежду, не обращая внимания на ее слабые протесты, и вот она уже сидела нагая, как Венера, которую он так часто ласкал, и пыталась прикрыться руками – такой он тысячу раз рисовал ее в своем воображении.
– Ты все такая же, – проговорил он, – и тело у тебя как у моей первой Венеры. Знаешь, а ведь я начинал ее, вспомнив, какой ты была тогда, на пляже.
– Ты не хочешь меня понять.
Он прикоснулся пальцами к ее губам.
– Словами тут не поможешь. Только этим…
Барни приложил руку к ее груди и поцеловал нежную кожу возле плеча. Он почувствовал, как грудь у нее сделалась тверже, – и вот, наконец, она обвила его шею руками и прильнула к нему.
– Но это нечестно по отношению к Карен. Она все узнает.
– Какая разница, – сказал он. – Между нами давно уже ничего нет. С тех пор, как случилась та авария.
– То-то и оно, – заметила она, взглянув на него вызывающе. – Ты хочешь воспользоваться мной как женщиной, чтобы утвердить свое мужское начало. Тебе нужно всего лишь временное удовлетворение.
– Черт возьми! – выкрикнул Барни, показывая на задернутую покрывалом скульптуру в углу. – Выходит, только поэтому я вылепил Венеру по твоему образу и подобию? Выходит, только поэтому я не мог придать ей лицо Карен, сколько бы ни старался уничтожить твое лицо, стереть его из памяти и начать все сызнова – с ее образа? Выходит, только поэтому ты снилась мне все эти годы – потому что мне было нужно всего лишь временное удовлетворение?
– Это… нечестно по отношению к ней, – слабо возразила Майра. – Ты принадлежишь Карен.
Он оттолкнул Майру мягко, но решительно и, целуя ее в губы, прошептал:
– Я всегда принадлежал только тебе.
Майра сжала бедра, продолжая сопротивляться.
– Это неправильно.
Она уперлась руками ему в грудь, боясь, что он возьмет ее силой. Потом ее бедра обмякли, и, точно по волшебству, холодная глиняная скульптура ожила от его прикосновения: «Восходящая Венера», порожденная его воображением, обрела под ним жизнь. Став не покорной и уступчивой, а требующей и ненасытной, как он сам, – такой, какой он ее представлял себе в своих былых фантазиях. Движения ее были настойчивые, гибкие, устремленные ему навстречу, ищущие ответной равнодействующей силы. Она пыталась взять процесс в свои руки, и он вдруг испугался, что выпустил наружу неуправляемую, безудержную энергию, – оживил Венеру, которая восстала с такой яростью, какой он от нее никак не ожидал. Это была борьба, как будто она старалась доказать, что подчинить ее не по силам ни одному мужчине на свете. Майра была сильная – и на мгновение Барни, ослабшему, показалось, что она одолеет его и оседлает сверху. Что-то внутри него хотело ей уступить, поддаться ее воле, но ему все же удалось совладать с нею – и он удерживал ее так до тех пор, пока они оба вконец не выбились из сил и не обмякли, после чего он попытался оторваться от нее.
Но Майра все равно требовала свое: она удерживала его, сжимая своими крепкими руками и ногами, пока не решила, что довольно. Она вздрогнула, вздохнула, выпустила его из объятий, будто отринув от себя, и принялась разглядывать его обнаженное тело.
– Ну что, чувствуешь себя богом? Доволен теперь?
– Ты это о чем? – Он прикоснулся к ее плечу, но она отстранилась. – Не юродствуй. Ты хотела меня так же, как я тебя. Ты все это время сдерживалась, как и я. И вот мы как будто снова возродились. Да уж, с тобой невозможно чувствовать себя одиноким.
– Не надо об этом.
– Будь ты со мной, я с радостью пошел бы в «мученики». Да хоть в легион к самому дьяволу.
Майра воззрилась на него.
– Не шути так.
– Отчего же так мрачно? Где же твое чувство юмора? Было так здорово! Давай лучше поговорим о борьбе полов…
– Грязнуля ты.
– Что ты сказала?
– И меня запачкал. Все вы, мужчины, грязнули. Вот ты и меня замарал. Тебе же этого хотелось? Овладеть мной и заразить своим грязным семенем. И как только меня угораздило оказаться здесь, в этом пристанище грязи и разврата!
Столь внезапная перемена испугала Барни – он попробовал успокоить ее, но она шарахнулась от него, схватила с его рабочего стола резец и замахнулась им, точно это был нож.
– Брось, Майра!
– Еще раз подойдешь, убью.
Барни отличался сообразительностью – и отшатнулся.
– Ладно, я больше не прикоснусь к тебе, если не хочешь. Но, черт подери, ты берешь то, что тебе нравится, и превращаешь все…
– Нравится? – злобно проговорила Майра. – Я всегда считала тебя другим, а ты такой же, как все остальные, – прикидываешься, будто веришь в то, во что верю я, и делаешь вид, что тебе это интересно, хотя на самом деле у тебя на уме было только одно – затащить меня в постель, попользоваться и унизить.
– Ошибаешься, – сказал Барни, досадуя, что все так обернулось. – И не надо меня дурачить. Тебе хотелось этого не меньше, чем мне. Может, тебе трудно себе в этом признаться, но, дорогая моя, ты сама пыталась одолеть меня и унизить. Последнее время ты только и делала, что испытывала на мне свою духовную силу, – на мне и на Карен.
– Неправда.
– Ты заявилась к нам, думая, что после аварии мы до того обессилели, что нами легко манипулировать.
– Чтоб тебе пусто было!
– Но благодаря беременности Карен стала только сильнее, а не слабее, как ты представляла себе свою сестру, натуру слабую и романтическую.
– Предупреждаю, Барни, хватит!
– И теперь ты злишься потому, что я оказался сильнее, чем ты думала, – настолько сильнее, что взял тебя вот так, запросто. Или, может, еще кто сподобился овладеть тобой точно так же? А твоему профессору хватало силенок удовлетворять тебя? Или ты всегда предпочитала быть сверху и оседлывала его, пока он не обрюхатил тебя и не посадил на иглу, чтобы избавиться от тебя.
Она швырнула в него резец – и тот чиркнул его по щеке.
– Теперь я понял свою ошибку, – сказал Барни, глянув на валявшийся на полу резец, а потом на окровавленную руку, которой он провел по своему лицу. – Я пытался запечатлеть тебя в глине. А надо было высечь в камне.
Майра спешно оделась и прошмыгнула мимо него вверх по лестнице.
Барни все так и сидел, стараясь остановить кровь и прислушиваясь к шагам Майры наверху. Надо было высечь ее из мрамора, трудно поддающегося материала, – с ним нужно было бороться, чтобы в конце концов одолеть. Жаль, что он поздновато это понял.
Чуть погодя он услышал, как открылась и закрылась наружная входная дверь, и увидел в подвальное оконце, как по дорожке идет Майра со своим фиброкартонным чемоданчиком; он провожал ее взглядом, пока она не скрылась из вида в дальнем конце улицы.
Барни подумал – интересно, что скажет Карен, когда узнает, что Майра ушла. Догадается ли, что между ними что-то произошло? Он подошел к лестнице. Но тут заметил, что все еще голый, и, вспомнив, как Майра спросила, чувствует ли он себя Богом, усмехнулся. «Будь я Богом, – подумал он, одеваясь, – влез бы в штаны обеими ногами одновременно».