— Вы все это время не теряли связь с Хью?
— Да, я с ним ужинала. Раза два-три. Он очень хороший кулинар. Живет в маленькой однокомнатной квартирке, в Стоук-Грин. Бедно, но уютно. Так вот он устроил на прошлой неделе вечеринку — у него был день рождения — и я пришла. Знаете, просто из вежливости. Наверное, мне следовало догадаться, что там будет и Робин, но я почемуто не подумала об этом. Честно говоря, меня занимали совсем другие мысли. Я говорила с ним всего несколько минут. А вы с ним встречались?
— Только в суде.
— На том заседании он очень нервничал. Впрочем, этого и следовало ожидать.
— А какой он? Как бы вы могли его охарактеризовать?
— Охарактеризовать?
— Да. Я хочу сказать, он действительно похож на человека, который пристает к детям?
Эмма впервые подалась вперед и посмотрела Алуну прямо в глаза, тоже впервые.
— Давайте внесем ясность, Алун, — Робин ничего не совершал. Нет смысла отвечать на ваш вопрос. Я полностью ему верю.
— Как вы можете верить человеку, с которым говорили всего несколько минут?
— У нас состоялась продолжительная официальная беседа. Я знаю все, что мне нужно.
— Тогда на чем вы намерены строить свою защиту? На его характере? Вы обращались к психиатру?
— Нет, конечно. В этом нет необходимости.
— Видите ли, у меня есть свидетель. И я считаю, что ваша позиция не очень-то убедительна.
— Кто это? Уж не отец ли мальчика? Но он же ничего не видел.
— Он видел достаточно.
— Я читала его показания. Они не выдерживают критики.
Алун улыбнулся — спокойной, заранее торжествующей улыбкой. Теперь уже он подался вперед и взял пустой бокал Эммы.
— Нам надо многое обсудить. Еще вина?
— Нет, спасибо.
— Хотите сохранить ясную голову, полагаю. Что-нибудь безалкогольное?
— Нет, спасибо.
— Ладно, я принесу вам апельсиновый сок. В крайнем случае, можете не пить.
Он ушел, а Эмма принялась за салат, но очень скоро едковатый вкус зеленых листьев показался ей отвратительным. В голове ее роились вопросы, но она не могла собраться с силами и обдумать хотя бы один. И это было странно, Эмма знала, что еще несколько месяцев назад подобное дело очень заинтересовало бы ее. Она не могла припомнить, когда чувствовала себя столь безжизненно; возможно, надо обратиться к врачу: несколько дней в голове какая-то тяжесть, не обычная головная боль, как она вчера пыталась объяснить Марку, а что-то вроде пульсирующей вялости, не позволяющей сосредоточиться. Так ведь приближаются критические дни, ответил Марк и, судя по всему, счел, что проявил чуткость.
— Вы выглядите усталой, — сказал Алун, мягко вкладывая бокал ей в руку. — Что-нибудь случилось?
— Неделя выдалась тяжелой. Может, решу во второй половине дня отдохнуть и поеду домой. Или что-нибудь в этом роде.
— Хорошая мысль. Ноги кверху, и сразу почувствуете себя лучше. Мы с Керри скоро уезжаем: две недели в Португалии. Когда вы с Марком в последний раз нормально отдыхали?
— Точно не помню. Значит, ваш главный свидетель — отец, верно?
— Да. Его версия событий… ну, вы сами читали. Он говорит, что сын зашел в кусты за мячиком, а Грант последовал за ним.
— Но ведь все было не так. Робин уже находился в кустах.
— Это он говорит. Да и зачем взрослому человеку заходить в кусты в семь часов вечера.
— Чтобы облегчиться, разумеется. И это объясняет, почему у него был «вороватый» вид, как наверняка выразился отец. Он весь день пил чай и кофе, причем не один.
— Не один.
— С другом. Пэрришем. Эдвардом Пэрришем, они знакомы по университету. Вы с ним связались?
— А, этот неуловимый мистер Пэрриш. Да, связался. И понял, что он с большой неохотой дает показания. Хотя его, наверное, вполне можно уговорить. — Алун сплел под столом длинные, тощие ноги, задев ноги Эммы. — Так вот, у нас есть факты. И факты, как вы справедливо заметили, допускают совершенно различные трактовки, учитывая их изначальную фрагментарность. В таком случае, раз мы, по всей вероятности, не можем добыть дополнительных фактов, то должны довольствоваться теми, что уже имеются в нашем распоряжении, и найти более надежную основу для их толкования. Вы согласны?
— Да, полагаю, что да. — Эмма только сейчас вспомнила, каким нудным умеет быть Алун. — Так к чему вы клоните?
— У нас есть показания мальчика. Не очень связные и не очень убедительные. Согласно его показаниям, человек в кустах был обнажен, и мальчик испугался. Кроме того, у нас есть версия Гранта и есть еще одна версия. Кому мы доверяем, вот о чем я веду речь: кто из этих людей больше всего заслуживает доверия?
— Я не встречалась с отцом.
— Я видел его несколько дней назад. Он мне позвонил и сказал, что уже после показаний в полиции вспомнил кое-какие подробности. Как выяснилось, эти подробности имеют не столь уж большое значение, зато я познакомился с ним самим. Из него получится очень хороший свидетель.
— Почему же?
— Этот человек — столп общества. Вне всякого сомнения. Во-первых, он руководит скаутами, то есть добр к детям. Во-вторых, он член местного отделения общества защиты животных, то есть добр к животным. Ревностный христианин, методист. Каждое воскресенье он раздает Библии. Он организовал дежурство в своем районе, он член клуба «Ротари», быть может, он даже масон. Его жена регулярно посещает собрания Женского института и является душой элитного кофейного клуба. Кроме того, они оба регулярно сдают кровь. Разве этого мало?
— И что это доказывает? Он семейный человек, а мальчик — его единственный ребенок. Тем больше причин переживать по поводу безопасности ребенка. Совершенно очевидно, что перед нами случай слишком острой реакции на безобидное и, по существу, комичное происшествие.
— На вашем месте я не стал бы использовать подобную тактику защиты. Мужчина обнажился перед испуганным ребенком, а вы называете это комичным!
— Он не обнажался! Он расстегнул брюки, только и всего.
— Знаете, возможно, вам сложно вести такого рода дело, Эмма, потому что у вас нет своих детей.
Эмма не нашлась с ответом. Чтобы скрыть смущение, она отпила апельсиновый сок, к которому до этого решила не притрагиваться. Эмма полагала, что Алун извинится, но, когда он снова заговорил, в голосе его по-прежнему слышались агрессивные нотки.
— Тогда расскажите мне о Робине. Я только что описал вам надежного и заслуживающего доверия свидетеля. А теперь вы расскажите, что такого особенного в вашем клиенте. Почему вы ему верите, несмотря на шапочное знакомство?
Эмма с трудом сглотнула, но голос ее, когда она сумела заговорить, звучал уверенно, хотя эдинбургский акцент угадывался отчетливее обычного.
— Ну, если хотите, я нашла его очень приятным человеком. Приятным и умным, очень умным. Да, у него депрессия. В его жизни сейчас черная полоса — и в работе, и во всем остальном. Он не сразу идет на контакт. Но если добиться этого, то вам воздастся сторицей. Он очень забавный, остроумный и… восприимчивый.
Алун выдержал еще одну стратегическую паузу, на этот раз с целью дать ей почувствовать, будто он ждет продолжения.
— Ну хорошо, Эмма, — сказал он наконец. — Действуйте, как считаете нужным. Надеюсь, у вас припасено в рукаве несколько козырей, о которых вы не желаете распространяться. Ваше право. Но поверьте, я задаю вопросы ради вашего же блага. Мне не хочется, чтобы вы обожглись на этом деле. Я хочу, чтобы вы абсолютно точно знали, с каким человеком имеете дело.
— То есть?
— Ну, например, — Алун указательным пальцем постучал по красному блокноту, — вы знаете, что Грант пишет? Вы знаете, что он воображает себя писателем?
— Да.
— А вы читали его произведения?
— Нет, и не вижу в том необходимости. Вряд ли они имеют доказательную ценность.
— Разумеется. Зато они могут на многое пролить свет. Этот блокнот нашли в кармане его пиджака в вечер совершения преступления… прошу прощения, предполагаемого преступления. Здесь один из его рассказов.
Эмма взяла блокнот и перелистала. Страницы были заполнены убористым, неровным почерком. Она закрыла книжицу и прочла название, которое Робин написал на обложке печатными буквами.
— «Везучий человек», — произнесла она. — Ну и что тут такого? О чем это?
— Мне не хотелось бы пересказывать содержание. Скажем так, в нем выведена весьма необычная личность, — ответил Алун и добавил: — Вы почти не прикоснулись к соку. Хотите, чтобы я принес вам другой?
— Не хочу. Этот я тоже не хочу.
Эмма встала. Внезапно она ощутила, что ей неинтересен ни красный блокнот, ни поиски истины в этом деле. Вместо этого она лучше поедет в Уорик и несколько часов проведет во дворе замка.
— Дело в том, — сказал Алун, допивая пиво, — что вам следует уговорить его признать себя виновным.
Эмма рассмеялась:
— Очаровательная попытка. Но ни он, ни я не собираемся сдаваться.
— Возможно, он вам не все рассказывал. Видите ли, Грант — довольно известная личность в этих местах.
— Известная личность? Что вы имеете в виду?
— Именно поэтому отец мальчика ко мне и приходил. Он видел Гранта прежде, но никак не мог вспомнить где именно. Вот почему он промолчал об этом в своих первоначальных показаниях. Каждое воскресенье он вывозит семью поиграть в шары на лужайке рядом с Бродвеем. В том числе и ребенка. Как выяснилось, Грант и раньше беспокоил его. Он наблюдал за ними. И он уже некоторое время приглядывался к малышу.
Эмма с подозрением смотрела на Алуна.
— Я не верю.
— Как хотите. Но мы еще раз могли бы сэкономить себе немного времени, вот и все.
Он проводил ее вверх по лестнице, и нелепое цоканье каблуков по деревянным ступенькам раздражало Эмму больше прежнего. Однажды кто-то сказал ей, что такие звуки кажутся мужчинам очень сексуальными, — возможно, это даже был Марк. Эмма постаралась как можно спокойнее пожать руку Алуну скользкую от пота; прощаясь, она произносила какие-то слова, совершенно не сознавая, что говорит. От солнца и выпитого вина кружилась голова и тянуло в сон.