дставить, и в прошлом мне приходилось… попадать в смертельные переделки. Но ведь ты разговаривал с хозяевами моих тел. Кто-то из них несчастлив? Кого-то из них обокрали и бросили голого умирать? Даже этого вполне достаточно, чтобы ты не мог не понимать… Ты знаешь, что я – неправильно выбранная цель.
Он ничего не говорил, даже не двигался. Сложив худые руки на впалой груди, я раздраженно прошипела:
– Ты считаешь, что имел моральное право. Все убийцы оправдываются подобным образом. И все равно, ты должен был убить только меня, но не Жозефину.
Что за нерешительность вдруг промелькнула в выражении его лица? Впервые проблеск мысли вместо чистой ненависти? Так сразу и не поймешь. Я слишком долго носила его лицо на себе, не особенно часто всматриваясь в него.
– Кто такой Галилео? – спросила я и заметила, как он перенес вес тела с одной ноги на другую, а затем обратно.
– Сколько прошло времени? – в свою очередь задал вопрос он. – Ведь всего несколько минут назад я застрелил тебя на станции «Таксим». Секунды не минуло, как ты была дворником в… не помню даже где. В каком-то другом городе. А сколько прошло на самом деле?
Я быстро прикинула.
– Пять дней. Но застрелил ты не меня.
– Но стрелял в тебя, – резко возразил он. – Именно в тебя, и большая трагедия, что погибла не ты.
– Но тебе приказали убить и Жозефину тоже.
– Да.
– Почему?
– Она заслужила смерть.
– Чем же?
– Ты прекрасно знаешь.
– На самом деле не знаю.
– Она убивала наших людей.
– Никого она не убивала, и мне не нравится, когда разговор начинает идти по замкнутому кругу.
Он потянул цепочку наручников – от злости, а не проверяя ее на прочность. Потом заметил:
– Тебе теперь должно быть хорошо знакомо мое тело.
– Еще бы.
– Как оно тебе? – спросил он, поворачиваясь, чтобы я могла снова рассмотреть его получше. – Ты могла оценить его с необычной точки зрения. Оно отвечает твоим запросам? У меня достаточно суровое лицо? А ноги подходящей длины? Нравится цвет волос?
– Суровое лицо не обязательно соответствует телу, которое к нему приложено.
– Я не могу представить себе его иным. Такое выражение придал ему я сам.
– Зато я могу, – усмехнулась я. – За собой ты ухаживал, это точно. И трудно сказать, пересек ли уже черту, где кончается забота о развитии мускулатуры и начинается пустое тщеславие. Меня заинтересовал шрам у тебя на животе. И тебе надо подумать об очках. (Его губы удивленно скривились.) Поверь совету опытного человека: тебе очень скоро понадобятся очки для чтения.
– Но у меня превосходное стопроцентное зрение!
Поразительно, как люди готовы гордиться обычным свойством, данным им от природы. Изумительно, насколько глубоко в них коренится убеждение в собственном совершенстве.
Я хотела положить руки на бедра, но в тесном купе сделать это было не так-то просто.
– Неужели ты хочешь произвести на меня впечатление? – спросила я. – Потому что, побыв некоторое время тобой, я поняла: ты из тех мужчин, которые любуются собственным телом. Но не надо глупостей, когда речь заходит о зрении. Уж мне ли не знать? В свое время у меня были катаракты, глазные инфекции, дальнозоркость, близорукость, а однажды я почти ослепла…
– Не ты! – оборвал он меня с сарказмом. – Не ты сама! У кого-то другого были проблемы со зрением, кто-то другой почти ослеп.
– Ошибаешься, – возразила я. – Многое пережила именно я. Мне доводилось приводить тела в зал суда, потому что они сами слишком боялись дать показания. А одно я даже уложила под общую анестезию – у этого дурачка была опухоль, требовавшая удаления, но его пугала больница и операционный стол. Так что можешь считать меня кем угодно, но не заблуждайся, отказывая мне в большом личном опыте.
Он пытался еще какое-то время сверлить меня угрюмым взглядом, нахмурившись, с напряженно поднятыми плечами, но теперь это выглядело уже нарочито, и он оставил стиль поведения, который со мной столь явно не срабатывал. Я присела на край нижней полки. Мои ногти были покрыты таким толстым слоем лака, что приобрели странную жесткость. У меня болела спина, ремень форменной юбки слишком туго обтягивал поясницу. Приложив руку к животу, я сделала неожиданное открытие.
– Ничего себе! Кажется, я… – Койл смотрел на меня с любопытством, заметив, как я ощупываю мягкую кожу, ощущая под ней нечто теплое. – Кажется, я беременна.
Колеса поезда стучали. Какое-то время никто из нас ничего не говорил. А потом Койла тихо затрясло, его плечи задергались, он коротко, но весело рассмеялся.
– Вот ведь черт! – простонала я.
Койл прекратил веселиться так же неожиданно, как и начал. За окном до самого горизонта тянулись недавно вспаханные поля. Полная луна сияла с безоблачного неба, обещая к утру ледяной ветер и заморозки на почве. Я еще раз приложила руку к животу и почувствовала, как в нем что-то шевельнулось, – и это был не желудок.
– Какое… странное ощущение, – сказала я.
– Так ты не знаешь, что такое рождение ребенка? – спросил Койл. – Думаю, тебе стоит попробовать хотя бы ради приобретения нового опыта.
Я скривилась:
– В моменты стрессов я порой совершала… необдуманные переходы. И хотя я уверена, что рождение ребенка действительно неоценимый опыт для женщины, все осложняет невозможность точного планирования перемещения. С одной стороны, можно с радостью ждать родов, потом еще восемнадцать лет воспитывать отпрыска у домашнего очага в счастливом семейном кругу, но ведь рискуешь оказаться и с другой стороны единого организма – младенцем, все еще связанным пуповиной с кричащей от боли и растерянности женщиной. Уверена, ты понимаешь, почему в таком случае эта идея сразу теряет всю свою привлекательность.
На лице Койла читалась только что пришедшая ему в голову мысль.
– А ты могла бы… перейти в зародыша человека?
– До чего же отвратительная по самой своей сути идея!
– Но ты ведь не пыталась.
– Нет, и не стану.
– И тебе никогда не хотелось?
– Ни в малейшей степени. У меня нет иллюзий по поводу радостей постепенного физического развития. Побывав в телах всех размеров, возрастов и форм, какие ты только можешь себе вообразить, я пришла к заключению: упражняй свои мышцы, если еще способен получать от этого удовольствие, не застуди спину и пользуйся электрической зубной щеткой.
– После десятилетий краж чужих тел это все, что ты поняла?
– Да.
– И давно ты стала призраком?
Он смотрел на меня ясным невинным взором.
– Очень хочется знать, правда? Лучше расскажите, откуда у вас шрам поперек живота, мистер Койл.
– Ты же знаешь, что это не моя настоящая фамилия.
– Занятно, но сей факт почему-то не кажется мне важным. А что до меня – то прошло уже несколько столетий. – Его глаза сверкнули изумлением, и я склонилась ближе, машинально все еще держась рукой за живот. – Несколько столетий, – повторила я под мягкое покачивание вагона. – Меня убили на улице Лондона. Буквально вышибли мозги. Но, лежа на мостовой, я успела ухватить своего убийцу за лодыжку. Я ненавидела его, боялась, ужасалась того, что он убил меня, но еще страшнее мне казалось умереть в одиночестве. Я нуждалась в нем, хотела, чтобы он остался рядом. А в следующую секунду я уже смотрела на свой труп. И меня арестовали за собственное убийство – вот ведь ирония судьбы, которую некому было оценить. Не слишком блестящее начало, сказать по правде, но жажда жизни, как всегда, оказалась сильнее всех других инстинктов.
– Кем ты была, когда тебя убили?
– Я была… – Слова застряли где-то в глубине горла… – Я ничего особенного из себя не представляла. А теперь о вас, мистер Койл. Откуда шрам?
Молчание.
– Галилео, – наконец произнес он, но на этом снова умолк.
Я ждала.
– Галилео, – сделал он новую попытку. – Он полоснул меня.
– Призрак?
– Да.
– Почему он это сделал?
– Я был последним, кто оставался на ногах.
– Где?
– В Санта-Розе.
– Ты уже не раз упоминал это название.
Он покачал головой и улыбнулся. Ему явно самому не верилось, что он ударился в откровенность. Сейчас было не время перебивать его.
– Ходили слухи… – пробормотал он. – Или, если угодно, это миф. С течением времени история обросла подробностями, стала выглядеть страшнее, чем была на самом деле. Но она все же по большей части правдива. Представь себе паром. Через Малаккский пролив, а может быть, через Балтику. Вдруг у судна отказывает двигатель. И пока пассажиры и экипаж ждут помощи, обнаруживают труп. Труп человека по имени… Впрочем, это не имеет значения. У него перерезано горло, кровь по всей палубе. Начинается паника, пока кто-то не заявляет: убийца никак не мог остаться незамеченным. Он должен был попасть в поле зрения камер наблюдения в окровавленной одежде. Начинаются поиски. И убийцу находят. Он прячется, съежившись в кабинке туалета, трясущийся от страха. И кровь покрывает его или ее – это мог быть кто угодно – руки, лицо, одежду. Мы поймали злодея, радуются они. И как только двигатель починят, мы доставим его на берег, в полицию. Но тут же обнаруживается еще один труп с выпущенными кишками, с выпученными глазами, с вывалившимся изо рта языком. Поднимается новый шум: мы не поймали настоящего убийцу, или, возможно, они действовали вдвоем. Паника только усиливается. На судне слишком мало членов экипажа и слишком много пассажиров, чтобы поддерживать порядок. Капитан отдает распоряжение, чтобы все пассажиры собрались в одном месте. Если никто никуда не уйдет, опасности больше не будет. Чем нас больше, тем безопаснее. Эта идея успокаивает, но только вскоре старший помощник капитана замечает, что все пассажиры, собравшиеся на палубе первого класса, мертвы. У некоторых кровь на руках, у других на лицах. Кто-то пытался откусить ухо своему соседу. Одни пытались бежать, кому-то это даже удалось, и лишь один остался стоять, усмехаясь прямо в видеокамеру, но потом и он взмахнул рукой на прощанье. Через несколько минут его тоже обнаружили мертвым. Прошло три часа, пока к парому подошло судно береговой охраны и механики починили двигатель. К тому времени семнадцать человек погибли, пятеро находились в критическом состоянии. А когда судебные медики изучили тела, то обнаружили на каждом следы чужой ДНК. Словно у каждого погибшего был свой, отдельный убийца. А на ноже обнаружили самые разнообразные отпечатки пальцев. Ты слышала эту историю? – спросил он, и его взгляд вернулся откуда-то из отдаленного пространства.