о шприцами и скальпелями. Потом закатала рукав, продезинфицировала впадину на сгибе локтя, потерла, чтобы выступила вена, и сразу ввела дозу снотворного. Жидкость показалась холодной, войдя в мое тело, но согревалась, растекаясь по нему. Я приковала себя к ближайшей батарее отопления, заложив обе руки за спину. Уте вытащила иглу, присела рядом со мной и спросила:
– Ну как, действует?
Я захихикала, сама не зная почему. Что-то похожее на улыбку промелькнуло в складках ее губ. А я никогда не видела, чтобы она улыбалась.
– Как я поняла, действует, – сказала она, вкладывая пальцы в мою ладонь. – Разрешите пригласить вас…
– На танец?
Ее голос, мои слова.
Я смотрела на Натана Койла, открывшего глаза. Затем сняла с него носок и вынула рулон клейкой ленты из сумки, засунула носок ему в рот и крепко замотала в тот самый момент, когда с его уст готовы были сорваться первые звуки – какая-то возмущенная реплика. Тело Уте показалось мне значительно старше, чем в то время, когда я впервые внедрялась в него. Ее коленки слегка хрустнули истончившимися хрящиками. Койл дернулся на полу, подтянулся к радиатору. Его глаза метались, но не могли ни на чем сфокусироваться. Он пытался издать нечто вроде рыка, но звук угас, так и не родившись.
– До встречи, – сказала я, глядя в его закатившиеся глаза.
На машине Уте я вернулась в город. У нее были совершенно чистые права, и нарушить их девственную чистоту казалось немыслимым. Это даже немного по-детски пугало. Получить в ее теле штраф за неправильную парковку и не заплатить было бы редкостной подлостью с моей стороны.
Я ощущала какое-то онемение в груди, тяжесть, которую не могла себе объяснить. Это была не боль, не дискомфорт, не холод, не раздражение, вызывавшее желание почесаться. И только уже добравшись до середины Шенхаузер-аллее, я поняла, что там пустота, оставленная хирургами, место, откуда вырезали плоть. Если бы я могла мысленно сосредоточиться, возможно, я бы целиком погрузилась в размышления над этим, но необходимость вести машину осторожно и не потревожить покоя бдительных и до крайности педантичных берлинских полицейских отвлекла мое внимание от окончательного понимания происшедшего с Уте. Она сама мне ничего не рассказала, и я не стану ее спрашивать.
Я припарковалась, чуть не доехав до района Панков, оставила ключ в замке зажигания и дождалась, пока с машиной поравнялся темнокожий бизнесмен. У него были короткие волосы, длинная рубашка, модные ботинки, и в момент, когда он проходил мимо, я спросила:
– Извините, не подскажете, который час?
Он невольно замедлил шаг, размышляя, стоит ли ему вообще обращать внимание на столь странный вопрос, но потом все же взглянул на часы, и моя рука коснулась его запястья для прыжка.
Уте заметно качнуло, и ей пришлось прислониться к своему автомобилю. Я бросила портфель на тротуар и ухватила ее за плечи, дожидаясь, пока она придет в себя.
– Давно… давно не виделись, – сказала она.
– С тобой все хорошо?
– Прекрасно. Да, просто отлично. Как у нас со временем?
– Более чем достаточно.
Она посмотрела на часы, наморщила лоб.
– Могу ждать ровно час, – сказала она, – если нужна тебе.
– Обойдусь. Главным было спрятать Койла.
– Это его настоящая фамилия?
– Нет, – ответила я. – Но приходится пользоваться ею.
Она окинула меня взглядом с головы до ног и спросила:
– Таков теперь твой стиль?
– Нет, – огрызнулась я, поднимая портфель. – Но, кажется, у меня ноги спортсмена.
…Аккуратная улочка, застроенная аккуратными домами. Аккуратная булочная, продающая аккуратной формы батоны с аккуратных лотков. Берлин – город, где умеют показать себя с лучшей стороны.
Я прошла несколько кварталов пешком до аккуратного желтого жилого дома, расположенного точно под прямым углом к перекрестку. Выложенная плиткой дорожка вела к синей входной двери мимо мусорных баков – отдельно для бумаги, для пластмассы и для металлических отходов с целью последующего правильного вторичного использования. Я просмотрела список фамилий рядом со звонками. Элис Майр не пыталась скрыть свою.
По стыкам плитки у меня за спиной застучали колеса. Я обернулась и увидела пожилую даму, катившую перед собой тележку с покупками, низко надвинув на лицо шляпу. Искривленный позвоночник заставлял ее держать голову почти горизонтально на уровне плеч. Я посторонилась, а она стала рыться в карманах в поисках ключа. Слегка содрогнувшись от предстоявшего неприятного ощущения, я дотронулась до ее руки.
Ненавижу быть старой. Резкий переход с крепких и легких ног на скрюченные артритом конечности порой чреват травмой. Я сделала шаг и чуть не упала, неправильно рассчитав центр тяжести и пропорции скелета. Потом шагнула еще раз, гораздо более осторожно, но почувствовала, как дрожь пробежала от коленей вверх по хребту. Зато моя левая рука уже нащупала в кармане связку ключей. Я достала их и увидела тощие пальцы, покрытые кожей, напоминавшей сушеный финик. Склонившись еще ниже, чтобы рассмотреть ключи, я ощутила резкую боль в спине, и до меня дошло: если я сейчас уроню связку, это будет настоящей катастрофой.
Совершенно сбитый с толку мужчина с портфелем позади меня явно раздумывал, не спросить ли, где он находится и как здесь оказался. Но кому взбредет в голову о чем-то расспрашивать такую развалину, в которую превратилась сейчас я?
…Элис Майр жила на третьем этаже. Я поднялась на лифте и оставила свою тележку на лестничной площадке. Нажала на кнопку звонка один раз, второй. Ответа не последовало. Подумала, не постучать ли, но в пальцах почти физически ощущалась пустота, а в руке было столько же силы, сколько в промокшей под дождем газете. И я позвонила еще раз.
Теперь изнутри донесся голос, сказавший по-немецки:
– Сейчас! Уже иду!
Дверь приоткрылась на дюйм, запертая на цепочку. Я скривила лицо в глуповатой улыбке, обнажив вставную челюсть, и спросила:
– Вы не знаете, куда я могла деть свои ключи?
В щели был виден только один глаз небесно-голубого цвета.
– Ваши ключи?
– Да. Они были у меня, но куда-то задевались.
Судя по выражению глаза, его владелица задумалась.
Всем известно, что призраки тщеславны. А что нам еще остается? Мне говорили, что старики не замечают возраста, пока на них с сокрушительной силой не обрушиваются всевозможные болезни, как астматики предполагают, что дышать тяжело не только им, но и всем окружающим. Ни один призрак никогда добровольно не переместится в старческое тело.
– Секундочку, – сказал голос.
Я услышала скрежет головки цепочки, и дверь распахнулась. Передо мной стояла женщина ростом примерно пять футов пять дюймов с коротко постриженными светлыми волосами и намеком на легкие веснушки, разбросанные по раскрасневшимся щекам. На ней была традиционная одежда для бега трусцой: футболка и шорты с лайкрой. Когда она уже открыла рот, чтобы дать мудрый совет возникшей на ее пороге престарелой соседке, я снова улыбнулась ей своей самой ослепительной улыбкой и ухватила за руку.
Думаю, она даже не успела испугаться.
– Мэм, – спросила я старушку, которая с трудом держалась на ногах, – не помочь ли мне доставить покупки в вашу квартиру?
Глава 45
Впечатления от тела женщины, которую зовут Элис Майр.
Хорошие зубы, отбеленные химическим методом, прекрасные волосы, не выщипанные мягкие брови, плавно изгибающиеся над глазами. Легкая боль в голенях – вероятно, результат длительной пробежки по холоду. Зрение острое. На ногах удобная обувь. Только слегка чешется нос. Как же приятно снова стать молодой!
Я закрываю за собой дверь и осматриваюсь в своей квартире. Стены покрашены белой краской с легким оттенком, который дизайнеры скорее всего называют «жемчужным». Сборная мебель, кремовые шторы на окнах. Плоская телевизионная панель, пара журналов: один посвящен женскому боксу, второй – вымирающим белым медведям. По стенам несколько картин подражателей импрессионистам – такие на распродажах идут три по цене двух. Кровать Элис тщательно застелена. Одеяло в тон наволочкам на подушках, но вот ее портативный компьютер, стоящий на кухонном столе рядом с остывающей чашкой кофе, защищен паролем. Я охлопываю себя, не нахожу карманов, но потом вижу мобильный телефон, лежащий на микроволновой печи. Для его активации тоже необходимо знать код.
Я выдвигала ящики, пролистывала книги, рылась в старых бумагах, изучила содержимое мусорной корзины и бака на кухне под раковиной. Никаких фотографий друзей, телефонных списков или перечня подарков к Рождеству для любимых коллег, который пришелся бы очень кстати. Ни досье, ни папок, ни снимков, сделанных в отпуске. В этой квартире не обнаружилось ничего, связывавшего хозяйку с внешним миром, не считая, конечно же, девятимиллиметрового пистолета, хранившегося в прикроватной тумбочке. Элис явно не собиралась участвовать в конкурсе на самую гостеприимную хозяйку.
Я сидела на мягком диване в кухне с кремовыми стенами, допивала остатки кофе, сваренного Элис, и пыталась обдумать ситуацию.
Из всех открывавшихся передо мной возможностей – а их было не так уж много – только одна представлялась сколько-нибудь ценной. Хотя и ее ценность казалась сомнительной.
Просто уйти? Элис Майр совершенно необязательно оставлять больше чем легкое подозрение, что ее телом воспользовались. Я могла немедленно постучать в дверь квартиры старушки, возобновить разговор с того места, на котором мы его прервали, а потом удалиться, исчезнуть, словно меня и не было. Койла со временем кто-нибудь обязательно найдет. Но когда это случится, я буду уже очень далеко.
На одном из кладбищ Стамбула в безымянной могиле останется лежать Жозефина Цебула, а человек, который ничего толком не сказал, кроме бесконечного «Галилео, Галилео, Галилео…», останется безнаказанным.
(Маленькая девочка в Петербурге: «Посмеете дотронуться, и я выцарапаю ваши глазки и скормлю своему коту».)
Я взяла сотовый телефон Элис, вынув из него батарейку, захватила компьютер, а потом после некоторых колебаний одолжила теплый свитер, бумажник, проездной билет на метро и пистолет. После чего вышла из дома под холодный свет дня.