Но Янус как раз удалось поставить нас на ноги. Кровь струилась по моему лицу, хлеща из разорванных сосудов носа. Боль пронзила бок, когда какая-то часть моего организма попыталась исполнить свою функцию, но потерпела неудачу. И для мозга это стало окончательно нестерпимым. Каждая его клеточка, каждый нейрон – все готово было взорваться, когда Янус сделала шаг, затем второй. И я завопила:
– Не могу… дышать! Понимаешь? Не могу… дышать!
Мы снова повалились, когда я сделала попытку остановить движение ног, сосредоточившись только на том, как набрать в легкие воздуха. И мне удался этот единственный сознательный поступок: я вдохнула полной грудью, прежде чем Янус в слепой панике снова подняла нас в вертикальное положение и, чуть не падая, хромая, но тем не менее пытаясь бежать, повлекла подальше от своего уже остывавшего трупа.
Янус бежала, а я дышала за двоих, стараясь не пользоваться сейчас глазами, наполненными кровавыми слезами, как и ушами, где барабанные перепонки готовы были полопаться от бешеного стука. В стороне от крана мы заметили часть сетчатого забора, и Янус устремилась туда, но я успела прошипеть:
– Нет! – и заставила нас снова рухнуть на землю. – Нужно… бежать в другую сторону… Снайпер на кране… Ты умираешь… Я знаю… Но только старое тело умирает! Слушай меня! Должны… выбраться… Слушай меня! Нам не перелезть через ограду… Видела… дом позади? Ярдов сто отсюда… Иди туда… Вызови копов… Копов, понимаешь? Плоть с пистолетами! Беги!
Янус снова подняла нас на ноги, я позволила ей, сконцентрировав каждую причинявшую резкую боль мысль на дыхании, разрешила ей управлять остальным – руками, ногами, даже самой выбрать направление, когда мы с трудом перемещались в темноте. Домик таможни виднелся серым силуэтом на фоне серого асфальта, отчетливо заметный теперь между ящиками. И пусть по мере приближения к нему я то и дело ощущала новые приступы мучительной боли, когда очередной мускул, нерв, орган (не имело значения, что именно) переставал действовать.
– Беги, – прошептала я, когда мы сделали паузу, добравшись до края ряда ящиков. От сторожки таможни нас отделяли какие-то десять ярдов и снайпер, оставшийся где-то позади. – Беги же!
Янус побежала вместе со мной, наши ноги теперь буквально летели, преодолевая последние ярды. А между тем что-то выщербило кусок асфальта у нас за спиной, врезалось в стену чуть впереди. Но первая пуля ушла левее, а вторая – значительно правее цели. И Янус плечом врезалась в дверь домика, которая треснула и слетела с петель под тяжестью двойного веса. Мы повалились в царившую внутри темноту.
Несколько мгновений я лежала, чувствуя, как кровь заполняет мне рот, а Янус закричала, снова разрывая на части мой мозг, пытаясь шевелить моим языком. С большим трудом я ненадолго смогла открыть глаза, чтобы успеть заметить прикрепленный к стене бежевый телефонный аппарат, а потом на руках поползла к нему, чувствуя во всем теле свинцовую тяжесть, преодолевая чудовищное сопротивление, пока Янус не поняла наконец моего намерения и совместное движение не бросило нас вперед, к телефону.
9–1–1. Гудки в моих ушах сотрясали барабанные перепонки, а потом как будто покрывали все мое лицо пузырями, которые лопались где-то внутри щек, на уровне подбородка. А когда диспетчер ответила, меня пронзил новый приступ боли, и я едва не выронила трубку из окровавленной руки.
– Помогите! Умираю! Порт… Помогите мне! В меня стреляют… Помогите!
Пуля вдребезги разбила оконное стекло чуть выше аппарата. Янус с криком бросила трубку, а я заставила нас обеих упасть и лечь, свернувшись в клубок, на пол, обхватив голову руками. Я сжала пальцами череп, чтобы его не разнесло на части без помощи кусочка свинца, и, глядя на качавшуюся на проводе у меня перед носом брошенную телефонную трубку, проорала:
– Достань другое тело, мать твою!
Еще одна пуля вонзилась в стол позади меня, и я вдруг поняла, что последние выстрелы делали не из тихой снайперской винтовки с глушителем, а из обычного крупнокалиберного револьвера. Причем со все более короткой дистанции.
– Идет, – прохрипела я. – Он идет сюда… О боже… Нам нужно спрятаться… Но где? Уйти отсюда? Нет. Он рядом… Идет. Боже, боже, боже мой! Послушай… О господи… О боже… Послушай, нам надо…
Слишком поздно. Янус развернула наши тела и стала медленно подниматься на ноги.
– Нет, подожди, – зашептала я, но она уже вышла, пошатываясь, в пустой проем двери, и на мгновение я заметила чью-то тень, притаившуюся между контейнерами и едва заметную при скудном свете единственного фонаря. А потом девятимиллиметровая пуля, принявшая, видимо, обличье миниатюрного электрокара с вилкой для подъема ящиков, врезалась мне в левую ногу, отбросив меня назад – сначала к косяку двери, а дальше – в центр комнаты, откуда мы и начали свой последний поход.
Янус вопила и вопила, продолжала вопить, хотя мы уже снова оказались под прикрытием будки таможенников. Я в шоке с силой прижимала руку к уже холодеющей, разорванной в клочья коже на бедре, снова пытаясь восстановить дыхание, но Янус снова закричала и выпустила весь воздух из легких, что было, безусловно, гораздо легче. После этого я поняла: вот и все. Я умерла в будке таможни порта Майами. Убита незнакомцем. С посторонним телом внутри. И, если разобраться, отбросив все возможные вариации времени и места, умереть именно так мне было на роду написано. Это был неизбежный конец, предначертанный свыше.
Но затем в противоположной стене будки открылась дверь. Луч фонарика осветил мне лицо. Янус дернулась, и от ее движения рвотная масса подкатила к моему горлу. Фонарик приблизился, и позади него стала различима фигура портового охранника в фуражке и с револьвером на ремне. На его лице отчетливо читались испуг и тревога, когда он привстал рядом со мной на колено.
– Что, черт возьми, здесь…
Янус протянула руку быстрее, чем я. Она ухватила охранника за кисть и переключилась. Ее больше не было во мне.
Охранник повалился на задницу, как ребенок, который только учится ходить. Затем все вернулось под его полный контроль: его взгляд переместился с меня на открытый дверной проем, зиявший прямо перед нами, и он тут же схватился за револьвер, вынул его из-за ремня и, держа двумя руками, направил ствол в светящийся прямоугольник, через который в любой момент мог войти наш убийца. Я лежала под ним, тяжело дыша, и боль в моем раздробленном бедре только сейчас начала заявлять о себе в полную силу. Это была чисто физическая, практически непереносимая боль, хотя мозги у меня теперь почти прочистились и мне удалось смахнуть с глаз кровавые слезы.
Мы ждали, не отрывая взглядов от двери. Янус встала на колено, направив и ствол, и луч фонарика в проем.
Тишина, лишь кровь сочилась сквозь мои прижатые к ране пальцы.
– Где же он? – тихо прошептала Янус, обращаясь не ко мне, а к себе самой. – Где же?
– Здесь две двери, – с трудом выдавила я из себя, и Янус мгновенно развернулась туда, откуда появился охранник.
Трубка телефона перестала раскачиваться на проводе. Впрочем, и голос из нее больше не доносился.
– Полиция в пути, – сказала я. – Помоги мне.
Янус снова повернулась, водя стволом револьвера от одной двери к другой.
– Где он? – все еще шептала она. – Где же он?
– Помоги мне!
Она бросила на меня беглый взгляд, а потом снова отвела его.
– Извини, Карла. – Янус поднялась на ноги. – Чертовски жаль. – Ее руки с револьвером и фонариком вытянулись вперед, локти чуть согнулись. – Тебе придется меня простить. – Янус повернулась и выбежала наружу.
Я лежала в чьем-то теле в богом забытом сарае, но умирать мне уже не хотелось. На мне была красивая белая форма, на которой кровь выглядит особенно ярко. Нетрудно себе представить, подумала я, как гордился своим мундиром его владелец. Я, должно быть, тщательно гладил его, отпаривал складки на брюках, чтобы они смотрели куда надо. Возможно, я плавал на корабле, потому что был его капитаном.
Мне вспомнились старые добрые деньки, когда я легко могла завести в гавань огромный танкер, ходила под парусами по двадцатифутовым волнам Атлантики и переодевалась в Посейдона на праздниках для новичков, впервые пересекавших экватор или границу смены суток. А бывали редкие случаи, когда нам везло, все совпадало, и мы миновали обе эти линии сразу, чувствуя торжество людей, попавших в самый центр мира.
Все это происходило, когда я была моложе. Но кто знает? Быть может, я всю жизнь оставался капитаном туристической самоходной баржи, курсируя вдоль залива и обратно? Вдруг я соврал в своем послужном списке? Вдруг никто даже не вспомнит моего имени, каким бы оно ни было? Неужели я стала последним человеком, любившим тело, в котором мне предстояло умереть?
Я попыталась встать. Попытка оказалась неудачной. Тогда я решила ползком добраться до двери.
Это мой репертуар движений еще позволял. Я ползла, перекатываясь, извиваясь по-змеиному, подтягивая здоровую ногу, а потом подтаскивая за ней руками раненую. Мне показалось, что я услышала сирены, но потом решила – померещилось. Тело полицейского подошло бы мне идеально. К телу полицейского прилагался табельный пистолет.
Я доползла до той двери, через которую сбежала Янус, и выглянула через ее проем на залитую ярким светом стоянку для машин, где не за чем было укрыться, кроме старенького черного микроавтобуса и заполненного до краев серого мусорного контейнера.
Где-то в порту корабль подал басовитый сигнал, гордый и одинокий звук в ночи. Я переползла внутрь комнаты к по-прежнему свисавшей на проводе телефонной трубке. Диспетчер из полиции дала отбой, и на линии никого не было, лишь гудки попискивали, как обиженный ребенок. Я уперлась спиной в стену и приподнялась достаточно высоко, чтобы окровавленными пальцами дотянуться до верхнего ящика стола, вытащила его и уронила на пол рядом с собой. Владелец стола, будь он трижды проклят, хранил в ящике только аккуратную стопку бланков, визитные карточки и фотографию своих улыбавшихся жены и дочери. Ни тебе дырокола, ни ножниц, ни хотя бы обреза винтовки.