Я голодна, а теперь уже сыта, стою у окна, и мне отчаянно хочется в туалет, я поедаю хрустящие хлопья, сидя рядом с дверью.
На мне шелк. Я ношу нейлон. Затягиваю туже узел галстука. Мне давят дорогие кожаные ботинки.
Мои перемещения непрерывны, хотя тела остаются на своих местах, но стоит только коснуться руки в переполненном поезде, и я могу стать кем угодно, но в то же время никем в особенности.
Поезд везет меня к Лионскому вокзалу. К Янус. К кому-то еще.
Вокзал так себе. Ничего особенного. Ближайший пункт питания расположен на другой стороне вымощенной брусчаткой площади, на которой ничто не растет, где никто никого не ждет. Отсюда уходят скоростные экспрессы на Монпелье, Ниццу, Марсель. Зато пригородные электрички заполнены неприхотливой толпой, мужчинами и женщинами, привыкшими к тихим провинциальным бульварам, где старики играют в шары. На минуту я становлюсь одной из этих женщин. На мне модный костюм, при мне тяжелый портфель. Это всего лишь копия последней модели женского портфеля, рекомендованного по телевидению очередным оракулом из сферы культуры. У меня билет до Труа, где улицы безукоризненно чисты, а местный мэр здоровается с каждым прохожим. Я нахожу платформу номер десять и вижу даму, которая ест сэндвич, упивается сэндвичем на свежем, хрустящем хлебе, стоя рядом с ограждением. У нее светлые волосы, молодое лицо, очень короткое черное платье, зато плащ отделан мехом, а на пальце, где положено носить обручальное кольцо, у нее серебряная вещица, усыпанная мелкими ониксами. Ее палец при этом выстукивает какой-то ритм – я его узнаю: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, – а ноги непроизвольно и едва заметно намечают движения вальса.
Я встаю рядом и начинаю урчать ту же мелодию, в том же стиле, в том же ритме. Мы даже не смотрим друг на друга, пока она не приканчивает свой сэндвич, после чего спрашивает:
– Надеюсь, я не напрасно только что отказалась от очень красивого тела?
– Не напрасно.
– У тебя есть план?
– Куда у тебя билет?
– Нет у меня никакого билета. Я увидела ее в поезде и внезапно вспомнила, что вчера даже толком не поужинала.
– Ты замужем, – заметила я.
Янус передернула плечами.
– У меня в сумочке пара презервативов и запасная пара черных кружевных трусиков. Думаю, я завела роман на стороне.
– Дело твое. Но билета у тебя нет, и если мы не узнаем пин-код кредитной карточки твоего нового тела…
Янус вздохнула, стряхнув крошки с белого мехового воротника.
– Что ты предлагаешь?
– Уехать отсюда поездом.
– Они не могли нас отследить. Я меняла кожу несколько десятков раз.
– Но раньше они тебя находили, и от этого факта никуда не денешься, – сказала я, по-прежнему оглядываясь по сторонам и не обращая внимания только на собеседницу. – И меня тоже нашли.
– Что ж, хорошо, – усмехнулась она. – Выбирай поезд. А я подберу кого-нибудь поскучнее, но с билетами.
Мы сели в экспресс до Монпелье. Я внедрилась в мужчину, у которого в бумажнике лежали документы на имя Себастьяна Пьюи, три кредитные карточки, читательский билет библиотеки, пропуск в спортивный зал, четыре карты скидок в супермаркетах и ваучер на бесплатную стрижку в салоне красоты в Ницце.
Янус облеклась в тело некой Марийон Бюклер. Темные волосы, глубоко посаженные щенячьи глаза и подвеска на цепочке вокруг шеи со словом «Любовь» на языке фарси. Поезд не был заполнен настолько, чтобы Себастьян и Марийон не могли сесть вместе. Но мы предпочли не делать этого.
У Себастьяна Пьюи оказался при себе айпод. И когда поезд, быстро набирая скорость, покинул станцию, я стала просматривать его содержимое. Ничего из этой музыки я раньше не слышала. В основном это было нечто вроде французского рэпа. Через двадцать минут я отложила айпод в сторону. Порой даже я пытаюсь вжиться в свой новый образ.
Сидевший через проход от меня пятнадцатилетний подросток общался со сверстником, яростно жестикулируя. «Держись меня, – говорил он, – держись меня и не пропадешь. Все у тебя будет тип-топ. Эти придурки в школе строят из себя черт знает кого, а на самом деле они – пустышки. Только и умеют, что трепать языками. А сами ни хрена ни в чем не смыслят. Зато я все знаю. Кое-что успел повидать, знаешь ли. Пожил со смаком. Не веришь? Не сомневайся! И тебе покажу, как надо. Я уж прослежу за тобой. У тебя есть мобила? Дай сюда. Хочу подоставать прикольными звонками своего братца. Он от моих звонков на стенку лезет. Просто с ума сходит. Однажды я звонил ему пятнадцать раз подряд, а потом послал фотку своей задницы, представляешь? Это был кайф! Я в таких делах лучший, вот увидишь. Только держись меня».
Я постаралась отключить звук, глядя в окно на плоские поля Северной Франции, и думала без слов, вспоминала, ничего не ощущая.
Незнакомец подходит к тебе на улице. Говорит, что ты очень красивая. Их тепло, твоя кожа.
Нет одиночества более полного, чем когда находишься одна среди огромной толпы. Нет чувства неловкости более неприятного, чем момент, когда ты не понимаешь шутку, доступную только посвященным.
Мы такие влюбчивые! Я имею в виду призраков вроде меня самой.
Глава 65
В молодые годы я всегда ассоциировала юг с теплом. Чем дальше от севера к югу, воображала я, тем мягче зимы, тем жарче лето. Зато потом ощущение, что место может находиться на юге, но ты все равно промерзнешь там до костей, было неоднократно пережито мной на практике во многих телах с посиневшими от холода губами. То есть так часто, что я и со счета сбилась. Помню, как приезжала на берег Средиземного моря, совершенно неготовая к тому, что на меня обрушится снег с дождем, а тротуары будет покрывать ледяная корка. После чего быстро меняла свое изящное тело на что-нибудь местное, с утеплением вокруг пухлого брюшка, в надежде сменой системы циркуляции крови притупить стресс от превратностей климата.
В теле Себастьяна Пьюи мне не показалось тепло. Сойдя с экспресса на вокзале в Монпелье – заурядном, не слишком выразительном здании, каких много на французских железных дорогах, – я сразу же кончиками пальцев почувствовала леденящий холод и поняла, насколько плохо защищал тонкий плащик от проливного дождя. Я забилась в привокзальную табачную лавку, где помимо сигарет и шоколада торговали колодами карт с самыми непристойными картинками, и стала дожидаться Марийон Бюклер. Но та не появилась. Вместо нее я увидела пышную даму в шубе из рыжей лисы, нос которой фривольно болтался у женщины на плече. Она подошла и почти прокричала:
– Как? Это все еще ты?
Теперь у нее было несколько подбородков, стекавших друг на друга и покрытых таким же толстым слоем пудры, как и лицо. Щеки ее свисали ниже линии первого подбородка. Прическа выглядела как последствие авиакатастрофы. Ее ногти покрывал ярко-красный лак, губы – слой пурпурной помады, и когда она проплыла мимо меня, возникло ощущение, что я – легкая шлюпка, попавшая под волну, поднятую могучим линкором.
– Боже милостивый, – усмехнулась она. – Ты выглядишь ужасно.
Сама же Янус блистала сейчас в теле…
– Я чувствую себя как Грета[12]. Я сейчас похожа на Грету?
…в теле женщины, у которой с Гретой не было, разумеется, ничего общего. Янус порылась в сумочке с золотыми цепочками вместо ремней и достала из нее толстую пачку евро с восклицанием:
– Неужто это мое? Конечно, мое!
Я улыбнулась терпеливой улыбкой смущенного сына, только что встретившего с поезда свою эксцентричную мамашу, и, деликатно взяв ее под локоть, вывела из здания вокзала подальше от любопытных взглядов.
– Что случилось с Марийон?
– Пришлось оставить ее в женском туалете. Ей вдруг приспичило, понимаешь? Вот бедняжка! И не смотри на меня так, – добавила она, шлепнув меня по руке. – Я переключилась с десяток раз, пока мне не подвернулась великолепная Грета. Как я тебе?
– Не думаю, что это ее типаж.
– Зато я сама – ее типаж, – легкомысленно возразила она. – И если не сию секунду, то скоро стану. И вообще, мы все сделали правильно. Нас никто не смог бы отследить в парижском метро. Даже Галилео.
Я скривилась:
– Хорошо, но только давай теперь обойдемся без необязательных прыжков. Им невозможно было вычислить нас в парижской толпе, но вдруг из местной больницы до них дойдет слух о случае с Марийон? Тогда, зная город, они снова возьмут наш след.
– Но почему, моя драгоценная, – спросила она, – ты выглядишь такой испуганной?
– Если бы тебе выпала на долю хотя бы часть моих мучений последних дней, ты бы тоже пугалась собственной тени.
– В таком случае нам следовало отправиться в аэропорт, улететь в безымянную страну с хижинами и лачугами, разбросанными по склонам холмов, где в больницах никто не станет наводить справок, а если станет – то не найдет никаких записей.
– Возможно, – ответила я, – но только здесь речь идет о большем, чем они и мы.
– Что может быть больше?
– Галилео проник в «Водолей».
– Почему ты так в этом уверена?
– Если это не так, почему его досье – сплошная ложь?
– Ты только предполагаешь, но у тебя нет доказательств. И даже если все правда, не понимаю, зачем тебе я.
– Такие, как мы, никогда не работают вместе. Мы – всего лишь конкуренты в мире красивых тел и чрезмерно дорогих развлечений. В Майами мы вели себя как типичные призраки – совершали прыжки и бежали, а за свои ошибки получили пули. И сейчас мы сделали то, что от нас вполне ожидали, – смешались с толпой в час пик, легко и часто меняя тела. Призраки не сотрудничают между собой. Давай же мы станем сотрудничать. А потому больше никаких скачков без крайней необходимости.
Янус отвернулась и посмотрела на свое отражение в окне.
– Жалею об одном. В таком случае я бы выбрала себе кого-то не столь экстравагантного.
От вокзала мы взяли такси. Водитель почему-то решил играть роль человека видавшего виды, грубоватого и неприветливого. Иностранцы, приехавшие в город впервые, могли счесть это свидетельством знания человеческой натуры и жизненной мудрости, если только им не хватало ума понять правду и почувствовать глубокую антипатию к себе, чем это и было на самом деле. За своим бледным отражением в стекле машины я видела город, который двигался слишком быстро, чтобы действительно понять, каким он хотел бы выглядеть. В сени развалин древнеримс