– Кеплер…
– Не называй меня так.
– Но это твое имя.
– Всего лишь название досье, не более того.
– Нет, это ты.
– Я – Самир Шайе.
– Нет. Ты – не он.
– Так сказано в моих водительских правах.
– Нет. Ты – не он. – Она ударила тяжелым мужским кулаком по столу, заставив посуду зазвенеть.
Я успела поймать свой бокал, прежде чем он упал, а потом подняла взгляд и увидела единственный яркий глаз, словно сверливший меня насквозь.
– Кто такой Самир Шайе? – прошипела она. – Какой он? Смешной? Дурашливый, остроумный, великолепный любовник, бальный танцор или приторговывает зельем? Что, черт возьми, Самир Шайе значит для тебя? Как, мать твою, ты смеешь бесчестить его имя, присваивая его себе? Ты – никчемная паразитка, мусор, отброс человечества!
Я держала бокал за самую нижнюю часть ножки, ожидая продолжения. Янус шумно выдохнула и содрогнулась, но вовсе не от усилия. Она прищурила глаз, ухватилась пальцами за край стола, а потом сделала не менее глубокий вдох – долгий и протяжный.
– Я ненавижу тебя, – произнесла она, выплевывая каждое слово сквозь стиснутые зубы.
– Ничего страшного. Я тоже не питаю к тебе особенной любви.
Смех, мгновенно перешедший в сдавленный хрип от боли.
– Позволь мне принести тебе немного морфия, – сказала я. – Это поможет…
– Не надо. Не суетись.
– Но тебе же больно!
– Это нормально… Даже хорошо.
– Как можно считать боль чем-то хорошим?
– К черту твой морфий! – проревела она густым басом так, что я невольно отшатнулась. Она медленно вдыхала, медленно выдыхала, успокаивая себя. А потом отвела взгляд в сторону и спросила: – Что тебе известно о Самире Шайе?
– Зачем это тебе?
– Что тебе о нем известно?
– Да что с тобой такое?
– Кеплер, Самир, как угодно, – говори.
– Я… мне известно не очень много. Он санитар в университетской больнице. Как раз заканчивалась смена. В кармане лежали ключи от машины. А мне была нужна машина. Все получилось очень кстати. Я просто воспользовалась возможностью, вот и все. Марсель…
– Меня зовут Янус.
– Это нелепое имя.
– Неужели? – выдохнула она. – А мне нравится. Мне кажется… оно весомое. В нем и время, и мощь нашли свое отражение. Скоро ты в этом убедишься.
– Янус… – Я вцепилась в край скатерти. – Какого дьявола! Что здесь происходит?
Она открыла единственный глаз, но на изуродованном лице больше не отражалось злости или ненависти. В нем читалось лишь холодное отчуждение.
– Сюда едет Галилео. – Мое тело при этих словах словно парализовало. Я не могла ни дышать, ни говорить, ни двигаться. – Я позвонила Осако. Тоже воспользовалась удобной возможностью, как и ты сама. Позвонила и сказала, что меня зовут Янус. Извинилась, заверила в своих самых теплых чувствах к ней. Сообщила о деньгах, которые она может у меня забрать, если захочет. Мне они больше ни к чему. Она поплакала и повесила трубку. Но, как я думаю, плакала она достаточно долго.
– Достаточно долго для чего?
Янус не ответила. Я вскочила на ноги, сама не заметив этого.
– Достаточно долго для чего?
Вздох, почесывание, гримаса боли.
– Чтобы «Водолей» отследил звонок, – ответила она. – Мне кажется, достаточно долго для этого…
– Когда?
– По-моему… – казалось, она назвала цифру наугад, – часа три назад.
– Ты упомянула… – Слова не шли у меня с языка.
– Тебя? Нет. Но бежать уже поздно. Ты только привлечешь к себе внимание. Вот почему так важен вопрос, насколько хорошо ты знаешь Самира Шайе.
– Почему? Зачем ты это сделала?
– Кеплер… – Она говорила тоном отца, опечаленного школьными оценками дочери. – Ты ведь занимаешься работорговлей. Ты – убийца. Похититель времени. Но суть даже не в тебе. Я слишком важная фигура сама по себе, чтобы мелко мстить случайным знакомым, какой остаешься для меня ты. Тебе следует понимать: как бы я ни ненавидела тебя, я в гораздо большей степени – тысячекратно сильнее – считаю отвратительной именно себя. По-настоящему достойной презрения. И роскошь предоставить вооруженным убийцам сделать то, что я так давно собиралась совершить сама, но не могла решиться, – это редчайший подарок судьбы, который просто невозможно упустить.
Звук дождя. Я стояла, упершись руками в спинку грубого деревянного стула. От напряжения у меня побелели костяшки пальцев. Янус допила остатки вина из своего бокала. Проглотила жидкость. Ее взгляд блуждал, ни на чем надолго не задерживаясь, устремлялся то в потолок, то куда-то еще.
Слова крутились у меня в голове, но я ничего не говорила. Блеф. Розыгрыш. Дурная шутка старого призрака, слишком обозленного и циничного, не помнящего, что его воспринимают не только глазами и органами слуха. Сознание тоже работает. А потому я пристальнее всмотрелась в Янус, а она, почувствовав на себе мой взгляд, посмотрела на меня так, чтобы до меня дошло. Ей действительно было наплевать, умру ли я, ей было наплевать, умрет ли она. Янус не лгала.
И я встала с места. По другую сторону комнаты располагалась деревянная дверь в туалет. Я нырнула в эту каморку с покатым потолком и, как никогда прежде, внимательно взглянула в зеркало над раковиной на лицо Самира Шайе. Я носила его четыре часа, но ни разу толком не видела. Мне слегка за сорок? Прямые темные волосы коротко пострижены, бородку тоже недавно подровняли – не слишком опрятно, но рукой, привычно державшей ножницы, – то есть сделал это я сам. У меня кожа цвета древесины вяза, гладко обработанной шкуркой. Имя то ли французское, то ли мусульманское. Я бы предположила Алжир, но что из этого следует? Мать, отец, место рождения, язык, религия? Я проверяю, нет ли на шее цепочки с крестом, и ничего не обнаруживаю. Ощупываю пальцы в поисках колец, достаю мобильный телефон и бумажник. Телефон я отключила, как только внедрилась в Самира; не стоит принимать звонки, чтобы не совершить промах. Но теперь я снова включаю его и роюсь в бумажнике. Там пятьдесят евро наличными, две дебетовые карточки из одного банка и удостоверения с уже известными мне сведениями – Самир Шайе, старший санитар. В чем состоят обязанности старшего санитара? Я знала это когда-то давным-давно, в свою бытность студенткой медицинского факультета в Сан-Франциско, молодой и красившей ногти на ногах. Много воды утекло с тех пор. Я оставила крашеные ногти в прошлом, когда мне надоело возиться с больными, а потому теперь Самир Шайе стал новой игрой, правила которой следовало выяснить, поскольку они оказались мне в новинку.
Было слышно, как Янус возилась в соседнем помещении. Три часа – достаточно долгий срок для вооруженных людей, имеющих в своем распоряжении вертолет. В кухне потекла вода из крана: Янус мыла посуду.
– Знаешь, они, по всей вероятности, уже здесь! – выкрикнула она.
Очень обнадеживающее и полезное замечание.
Содержимое бумажника. Банковские карты опасны – меня легко спросить о кодах к ним, легко разоблачить, если окажется, что я их не знаю. Читательский билет библиотеки, пара карт на скидки в магазинах, профсоюзный билет, счет из местного гольф-клуба. Кто же он такой, этот человек? Самир Шайе.
Я смотрюсь в зеркало, пробегаю пальцами по бороде, волосам, даже тем, что видны из-под рукава рубашки. Вижу округлые карие глаза, похожие на глаза избалованного ребенка. Ощупываю живот, чуть обвисший, но не постыдно толстый. Когда я приподнимаю брови, ощущение такое, что у меня задирается вверх весь скальп, а если хмурюсь, кажется, будто кожа на лбу сдвигается ближе к носу. Я поднимаю крышку сливного бачка унитаза, бросаю туда телефон и бумажник, после чего ставлю крышку на место.
Теперь вопрос, кто такой Самир Шайе, на самом деле не столь актуален. Важно лишь, кем он кажется.
– Ты готова к десерту? – донесся из кухни голос Янус.
Я еще мгновение посмотрела на свое отражение, а потом выключила свет.
– Что это? – спросила я, возвращаясь в кухню, но теперь говоря на магрибском диалекте арабского языка, слова в котором протяжны и тяжелы на слух.
Янус стояла у раковины, надев на иссохшие руки пару желтых резиновых перчаток, пятна от средства для мытья посуды покрывали рубашку на груди. При звуках моего нового голоса ее брови чуть удивленно взлетели вверх, но она ответила на том же языке с восточным акцентом:
– Крем-карамель с малиновым и ванильным сиропом. Его делают вручную, но продают в местном супермаркете.
– Выглядит аппетитно. Хочешь, я вытру посуду?
Удивление промелькнуло в уголках его губ.
– Если тебе не трудно.
Я сняла с крючка кухонное полотенце, встала рядом с Янус и начала методично вытирать одну тарелку за другой.
– А ты когда-нибудь пробовала приготовить крем-карамель сама? – спросила я, тестируя каждое слово по мере того, как произносила его, запоминая формы, приспосабливаясь к беглой речи.
– Да, один раз. Когда была домохозяйкой в Буэнос-Айресе. Но он растекся у меня в кастрюле. Было похоже на блевотину из бананов.
– Бывает.
– А ты хорошая повариха?
– Прошла через это. Работала шеф-поваром.
– Действительно хорошим?
– Злоупотребляла красным перцем. Управляющий рестораном остался недоволен тем, насколько я не оправдала свою блестящую репутацию, основанную на несколько иной рецептуре. Я заявила, что мне надоели пресные блюда. Мне посоветовали вернуться к прежнему стилю или искать себе другую работу. Я вернулась к прежнему стилю, но все равно нашла себе другую работу.
– Кажется, ты потерпела неудачу.
– Я просто хотела проверить одну гипотезу.
– Какую же?
– Что язык истинного повара в биологическом смысле чувствительнее, чем у остальных, обладая способностью ощущать тончайшие нюансы вкуса, недоступные для других людей.
– И чем дело кончилось? – Любопытство возобладало в голосе Янус. Губка перестала описывать круги по тарелке.
– Будь я проклята, если обнаружила разницу, хотя часто о ней слышала. Впрочем, я побывала в телах величайших музыкантов своего времени, но так и не научилась улавливать пресловутую изящную мелодику Малера. Я носила тела знаменитых танцовщиц, и, разумеется, мышцы моих ног были натренированы для любых па, я легко стояла на пуантах. И все же…