и запаха. Здесь же хранятся мушкеты, из которых стреляли во время мятежа в Каире, Коран, спасенный из руин сожженной мечети, на рукописных страницах которого все еще видны пятна крови. Есть и бальное платье русской аристократки, дотанцевавшей до самой революции. Выставлены сервизы из голубого фарфора. Из них дамы Викторианской эпохи когда-то пили свой обожаемый индийский чай. Все эти вещи были когда-то просто красивыми, но время сделало их святынями.
Койл торопливо проходит мимо. Я прошу его остановиться, я хочу полюбоваться этими вещами. Мы задерживаемся и любуемся.
Галерея лиц, портреты королей и королев, президентов и их жен, революционеров и мучеников, павших во имя своих идеалов. Они завораживают меня, разглядывают, пока я разглядываю их.
– Мы опоздаем, – говорит Койл.
– Ничего, нас подождут несколько минут, – отзываюсь я. – Подождут.
– Кеплер!
Я что-то рассеянно бурчу в ответ, не отрывая глаз от лица женщины на портрете, которая кажется удивленной тем, что живописец застал ее в такой момент. Она полуобернулась на холсте, взгляд устремлен куда-то за плечо, словно ее вдруг окликнул незнакомец, когда она находилась вроде бы в полном одиночестве.
– Кеплер.
– Что?
– Я сожалею. По поводу Жозефины.
Этих слов достаточно, чтобы заставить меня отвести взгляд. Койл кажется ничтожно маленьким под сенью этих лиц, невысоким и сутулым предметом из кожи и плоти. Нечто неодушевленное, изображенное на живом полотне, с опущенным в пол взглядом, и слова его кажутся затасканным штампом.
– Мне очень жаль.
Ему жаль, что он допустил ошибку.
И снова:
– Мне очень жаль.
Он сожалеет об убийстве, для которого сам находит иное определение.
И еще раз:
– Прости меня.
Простить за… Список слишком длинный, он, вероятно, обширнее, чем время, оставшееся в нашем распоряжении.
Затем:
– Если что-то пойдет не так, если мы окажемся в ловушке, становись мною.
– Что? – Меня подводит голос. На какое-то мгновение я забываю, какую обувь ношу, к какому принадлежу полу; мое тело перенеслось куда-то далеко.
– Если Пэм… Если нас предали, если все не так, как должно быть. Женщина, в которой ты сейчас… кажется мне красивой. Теперь я разглядел ее красоту. Потому что вижу по-настоящему и ее, и… тебя. Вас обеих сразу. Я много чего наделал, и это не было… Впрочем, ладно…
Он выдыхает и снова глубоко втягивает в себя воздух. Куда подевался тот мужчина, который в любой восточноевропейской дыре мог успокоить душу одной-единственной мыслью, казался столь гордым, предельно уверенным в своей правоте? Я всматриваюсь в лицо Натана Койла, но больше не вижу того человека. Передо мной совершенно другое лицо. Словно изуродованное мукой.
– Впрочем, ладно, – повторяет Койл, немного приосаниваясь. – Хотя, если ты встанешь перед выбором – настанет момент для принятия решения, – мне кажется… так будет лучше.
– Хорошо, – отвечаю я, понимая, что это правда. – Договорились.
Чуть позже мы доходим до двери, вход в которую перегорожен красной плетеной веревкой с табличкой: ЗАКРЫТО НА СПЕЦИАЛЬНОЕ МЕРОПРИЯТИЕ. Единственная охранница с рацией на ремне выглядит человеком, на которого давно ничто не способно произвести впечатление.
– Кеплер… – Койл хочет сказать что-то еще, но колеблется. – Ты так и не назвала мне своего настоящего имени.
– Нет. А ты не назвал своего. Разве это имеет значение?
Он снова застывает в нерешительности, покачивая головой, а потом неожиданно улыбается чуть заметной, но такой привлекательной улыбкой:
– Удачи!
В полукруглой нише двери за спиной охранницы появляется женщина, которую зовут Пэм, и произносит короткую фразу:
– Эти люди со мной.
Охранница отступает в сторону. Мы следуем за Пэм внутрь помещения.
Глава 86
Мы оказываемся в китайском садике для чайных церемоний. Выложенная фигурной плиткой дорожка ведет от полукруга двери через площадку в маленький двор, где покачиваются стебли бамбука, вода льется в пруд, в котором плещется пятнистый оранжево-белый карп, а вдоль стен сложены прихотливой формы обломки вулканического камня, напоминающие застывший крик замороженного чудовища.
В центре двора накрыт небольшой деревянный столик. На нем чайник из голубого фарфора, три фарфоровые чашки и серебряный поднос с крошечными пирожными. За столиком спиной к двери сидит мужчина в обмотанном вокруг шеи сером шарфе, черном пиджаке, с серебристой сединой в волосах. Он не посмотрел на нас, не перестал медленно потягивать чай, когда мы приблизились. Пэм, чье лицо наполовину закрывал тот же шелковый шарф, который был на ней при нашей первой встрече, с пистолетом, откровенно оттягивавшим карман ее бежевого плаща, встала между мужчиной и нами. Мы не могли видеть ни ее рта, ни носа, но ее глаза смотрели на нас нескрываемо мрачно.
– Стоять! – рявкнула она на Койла. – Скажи мне то, что я хочу услышать.
– Илия. Мое кодовое имя и позывной – Илия.
Пэм перевела взгляд на меня.
– Это она?
– Да, это Кеплер, – ответил Койл, прежде чем я успела что-то произнести.
Пэм больше не обращалась к нему, но мизинцем сделала жест, приказывающий мне переместиться от столика к белой оштукатуренной стене.
– Только подойди менее чем на три метра ко мне или к любому в этом зале, и я уложу тебя на месте, – выдохнула она. – Не сомневайся, я сделаю это.
Я подняла руки вверх и позволила ей довести меня до места.
– Стой! Лицом к стене!
Со все еще поднятыми руками я уперлась взглядом в белизну штукатурки.
Послышался звук шагов за спиной – на безопасной дистанции, не допускающей риска.
Койл:
– Она не представляет для нас угрозы.
Пэм:
– Ничего глупее не слышала.
– Но она пришла сюда, зная, что ей может грозить.
– В таком случае она не только уродлива, но и не слишком умна. – Голос Пэм показался слишком тонким и громким, что ей прежде было не свойственно.
Затем прозвучал третий голос – старше остальных, очень усталый. Седовласый мужчина в сером шарфе произнес:
– Вы пригласили меня сюда не для того, чтобы присутствовать при ссоре двух любовников, не так ли?
И этот голос показался мне хорошо знакомым.
Я стою лицом к белой стене, в спину мне смотрит дуло пистолета, рядом проплывает жирный карп, мое медленно умирающее тело украшено драгоценностями и облачено в модную одежду – все вместе это стоит несколько тысяч долларов. Но я – Кеплер, и мне известно, кто этот спонсор.
Затем голос раздается снова:
– Мистер Койл, могу я предложить вам чашку чая?
Жидкость льется в сосуд, изготовленный из белого костяного фарфора.
– Насколько я понял, вам срочно понадобилось увидеться со мной. Обычно я не слишком охотно соглашаюсь на подобные встречи. Особенно с человеком, который, по всей видимости, полностью скомпрометирован. Однако Памела затронула ряд интересных вопросов, и мне нужно обсудить их с вами. Пожалуйста, присядьте.
Скрип кресла, звяканье чашки о блюдце.
– Я и есть ваш спонсор, – продолжал голос после продолжительной паузы. – Но вы должны понимать, что я не имею желания ежедневно вмешиваться в управление вашей организацией. Решения целиком и полностью принимаются внутри ее самой. Я же просто… снабжаю ее материальными ресурсами. Как, например, и этот музей тоже. Мои занятия разнообразны и несколько эклектичны.
– Благодарю вас, сэр.
– За что?
– За… чай.
– Угощайтесь на здоровье.
– И за согласие встретиться со мной.
– Не могу сказать, что особенно рад встрече, особенно если учесть, в чьей компании вы явились.
– Кеплер… оказала мне помощь.
– Мистер Койл, позвольте сразу же заявить вам с полной прямотой, что любое проявление сочувствия или симпатии к существу, которое вы привели с собой, может только еще сильнее скомпрометировать вас в моих глазах. А потому предлагаю вам полностью сконцентрировать внимание на той единственной поднятой вами теме, которая вызвала наш с Памелой интерес.
– Галилео.
Я поморщилась, когда Койл произнес это имя. Вероятно, подумала я, он тоже поморщился, хотя мне оставалось только догадываться, какое из воспоминаний вызвало у него подобную реакцию.
– Верно, – негромко подтвердил спонсор. – Галилео. Памела вчера вечером была настолько любезна, что ознакомила меня с досье. Я, разумеется, видел его прежде, но никогда не изучал столь… пристально и критически. Вы утверждаете, что существо, известное под именем Галилео, каким-то образом проникло в вашу организацию?
– Да, сэр, утверждаю.
– Потому что вам внушила это Кеплер?
– В том числе и поэтому, сэр, хотя и по другим причинам тоже.
Я смотрела в белую стену, держа руки над головой, и думала: наверное, так же себя чувствовали хозяева тел, которыми воспользовались. Мир движется, а ты остаешься на месте, события развиваются без твоего участия, ты никак не можешь на них влиять, хотя внешне все это незаметно для посторонних глаз. Я – женщина, торгующая своим телом, чтобы купить лекарства, иначе мне не доступные. Рядом со мной сплетался заговор, велась секретная беседа, но мне оставалось только смотреть в стену и ждать.
– По каким другим причинам?
– Возьмем, например, то, что произошло во Франкфурте.
– Медицинские исследования? И что с ними было не так?
– Их целью было якобы создание вакцины против призраков. По моему мнению, Галилео перевернул там все с ног на голову, собирая данные не для уничтожения, а для создания новых подобных ему существ.
– Что заставило вас так думать?
– Я уверен, что именно Галилео убил ученых во Франкфурте.
– Сам по себе этот факт ничего не доказывает.
– Но вину возложили на Кеплер и хозяйку ее тела. Мне приказали убить обеих. Зачем было нужно убивать владелицу тела?
– Не знаю.
– Но вы же главный спонсор!
– Но, как я уже сказал, у меня широкая сфера интересов в самых разных областях, и не я принимаю оперативные решения. Но вы теперь сотрудничаете с тем существом, которое должны были убить. Почему?