Кто из вас говорит по-французски, хотя не должен знать иностранных языков?
Кто болеет за «Метс», но носит трусы с эмблемой «Янкиз»?
Мистер, как вас зовут?
Кто не помнит номера своего жетона?
Забыл, что ел на завтрак?
Запамятовал собственную фамилию?
Я – Кеплер. А кто ты, Галилео?
Ко мне подходит мужчина – револьвер на боку, жетон прикреплен к кожаному ремню. Подходит и спрашивает:
– Ты это забрал, Джим?
Я оборачиваюсь, смотрю ему в глаза. Должно быть, он мой напарник, а меня, значит, зовут Джим, и, возможно, я забрал то, о чем он меня спрашивает, но будь я трижды проклята, если знаю, как ответить на этот вопрос. Я слишком растеряна и забывчива. Или я вовсе не Джим.
Он смотрит на меня, я смотрю на него, и момент слишком затягивается, чтобы называться всего лишь моментом. Он улыбается, пытаясь заметить странность в выражении моего лица, а я нащупываю спусковой крючок ружья, прикидывая, останется ли у него хотя бы шанс выжить при стрельбе почти в упор. Или будет ли такой шанс у меня самой?
– Джим? – повторяет он вопрос. – Ты его забрал?
– Нет, – отвечаю. – Еще нет.
– Джим? – В его голосе уже звучит раздражение и беспокойство. – Тогда где он, Джим?
Мгновения сомнений, колебаний, но краем глаза я замечаю легкое движение. Это может быть совершенно невинное движение – у кого-то зачесался нос или мочка уха, – но я больше не раздумываю. Я протягиваю руку, касаюсь шеи напарника, и сразу же кровавые брызги ударяют мне в лицо.
Стреляли с близкого расстояния. Кровь, ошметки мозгового вещества и фрагменты черепа вразлет. Я смотрю в лицо человека, которого все-таки наверняка звали Джимом и кто, скорее всего, забрал то, о чем я его спрашивал. Я смотрю ему в глаза, когда он валится прямо передо мной, обмякший, как раздавленный бумажный стакан, а его рука скользит по моей шее, плечу, но потом тоже падает вниз мертвым грузом. Пуля, посланная в затылок, вышла через лоб, а потом выбила легкое облачко пыли, ударившись в колонну у меня за спиной.
Стрелок – молодой человек от силы лет девятнадцати, в фуражке с козырьком, низко надвинутым на глаза, все еще держал пистолет в вытянутой руке, не снимая пальца со спускового крючка, и цинично ухмылялся.
Я же выхватила револьвер и, видя, как глаза юнца округлились от изумления, всадила две пули ему в грудь, а третью – в горло, причем сделала все три выстрела, пока моя рука описывала полукруг от бедра вверх. Потом я издала озлобленный, хоть и невнятный вскрик, потому что как раз в этот момент тело офицера, которым я сама была только что, окончательно свалилось мне под ноги. Лужа крови растеклась и начала хлюпать под подошвами моих ботинок.
Чужие руки обхватывают меня, вырывают пистолет. Я ору от ярости, когда трое или четверо мужчин сбивают меня с ног, опрокидывают на пол, держат за голову, за лицо, за руки. Но моя злоба направлена не на них, а на тех троих, что одновременно хватают стрелка, наваливаются на Галилео, у которого на шее вздуваются кровавые пузыри, а потом кровь начинает буквально хлестать из раны с каждым вздохом. Вот только проходит секунда, и один из них отходит в сторону.
Один из полицейских, державших его, отходит, смотрит на меня и улыбается, а я снова издаю отчаянный вопль. Чья-то рука лежит на моем лице, моя ладонь тоже уперлась в чье-то лицо, и я спешу прочь из извивающегося в борьбе тела, высвобождаюсь из рук навалившихся сверху людей с немым криком: Галилео!
Он повернулся и бросился бежать. Я устремилась за ним, оставив позади своих совершенно сбитых с толку коллег, беспомощно топтавшихся на месте, нащупала пистолет, подняла его, чтобы выстрелить, но фигура уже скрылась за углом. Полная неуемной молодой энергии фигура в мундире полицейского промчалась мимо статуи величавого Будды и мимо вырезанного из оникса бога справедливости Куаньин с лютней, обрамленного ветвями ивы. Я выстрелила, но промахнулась, пуля угодила в ширму с изображениями болотных птиц на гладкой шелковой поверхности. Ширма опрокинулась, стоявшие поблизости люди вскрикнули, расступаясь перед нами, а потом Галилео вдруг споткнулся, и в падении его рука, как мне показалось, легко скользнула по руке женщины в чем-то фиолетовом, с волосами, стянутыми в конский хвост, а я разразилась новым воплем:
– Галилео!
Женщина оглянулась, заметила мое приближение, поняла, что я все видела, и побежала под японскую арку Синто, традиционно возводимую для защиты от злых духов и демонов, а потом снова резко свернула, скользя туфлями по мраморному полу, в зал музыкальных инструментов. Здесь выставлены старинные скрипки, виолончели, флейты из слоновой кости, инкрустированные жемчугом гитары – место для застывшей музыки веков. Женщина ухватилась за руку мужчины в белом костюме, который как раз смотрел в мою сторону, и в его глазах промелькнул едва заметный страх, когда он тоже побежал. Его ноги оказались куда проворнее женских, а обувь более подходящей для ухода от погони. На бегу сбрасывая пиджак и избавляясь от портфеля, он несся, окруженный полотнами с изображениями овечек среди стогов сена, танцующих крестьянок, умиравших мученической смертью святых. Он снова преобразился, но не в бегущего человека, а в сидящего неподвижно, подобно одной из старинных статуй, дежурного у двери в очередной зал. Но к дьяволу такое тело! Я уже снова нацеливала пистолет, чтобы выстрелить, и, прочитав выражение моего лица, на меня бросился охранник, готовый вступить в жестокую схватку. Вот только я успела спустить курок. Пуля отбросила его назад. Падая, он успел ухватить за руку того же мужчину, которым был только что. Тот тут же вскочил на ноги и бросился наутек, оставив за спиной орущего непонятно на кого охранника.
– Галилео! – Мой голос – странный, вырвавшийся из горла полисмена, из легких курильщика, – разнесся по коридорам.
А Галилео между тем становился то женщиной, швыряющей мне в лицо сумку, чтобы хоть немного задержать, то подростком, невероятно быстро бегущим на длинных ногах. Я начинаю задыхаться, выбиваться из сил, но не прекращу преследования, как не брошу и своего тела в тяжелом бронежилете, с табельным пистолетом, который оно вполне законно держит в руке. И пока Галилео бежит, полный свежей энергии и непринужденно вдыхающий полной грудью, через залы музея, я пытаюсь не отстать, обильно потея и тяжело топая. Мне нужно взять его на мушку. Дайте мне хотя бы еще один шанс!
Группы посетителей не перестают в страхе кричать, расступаясь перед нами, как воды моря перед Моисеем, а мы пересекаем залы с древними тотемными шестами, контрабандой вывезенными когда-то с островов Тихого океана, плащами, расшитыми раковинами, какие носили в старину жрецы американских аборигенов. Галилео прыгает из тела в тело, становится женщиной, малолетним ребенком и снова мужчиной. Мы минуем памятники умершим, образы первобытных богов, поблекшие с тех пор, как верующие отступились от них, резные талисманы, предназначенные для того, чтобы ускорить переход покойных душ в мир иной или же пойти с телами мертвецов на дно океана, из недр которого, по многочисленным легендам, мы все вышли когда-то.
За нами гонятся другие полицейские и сотрудники охраны, но как разобрать, кого именно ловить?
Мужчину, в которого временно внедрялся Галилео, валят на пол, женщина, использованная им за три тела перед этим, стоит неподвижно, но истошно вопит, видя направленные на себя стволы:
– Кто вы такая? Кто вы такая? Почему бежали?
– Я бежала? – изумленно выдыхает она. – Куда? Почему?
Я вижу невысокий силуэт в сером. Галилео переместился в ребенка с прямыми черными волосами, в серой школьной форме и гольфах до коленок. В одной руке он держит раскрывшийся ранец, внутри которого видны учебники. Тетрадки рассыпаются по полу, когда он бегом устремляется через зал.
Впереди появляется другая женщина. У нее пистолет, шарф, прикрывавший нижнюю часть лица, упал на грудь. Я замечаю обнаженную плоть у нее на запястьях, на горле, на лице, но она не обращает на это никакого внимания, поднимает пистолет и целится – не в школьника, в меня. Памела снова действует.
– Я – Кеплер, Кеплер! – выкрикиваю я.
Но она ничего не воспринимает. Кажется, она даже не замечает бегущего прямо к ней ребенка. Пистолет на изготовку, она стреляет.
Я бросаюсь на пол. Я – полицейский, на мне бронежилет, мышцы должны быть в хорошем тонусе, потому что приходится много ходить пешком по своему участку… Или не приходится? Вероятно, я лишь разъезжаю повсюду в патрульном автомобиле, питаюсь одними пончиками, и сердце может подвести меня в любой момент. В суматохе у меня нет времени на проверку своего физического состояния. В любом случае пуля есть пуля, а время не бесконечно для всех. И я падаю.
Зевс взирает на нас, исполненный гнева и печали при виде того, что творят простые смертные. Афродита расчесывает мраморные волосы. Арес вступил в схватку с разъяренным воином. Геркулес душит змея. Двуликий Янус, бог ворот, дверей, повелитель начала и конца времени, смеется одним ликом и плачет другим. А я? Я укрываюсь под пьедесталом статуи Афины – богини мудрости и войны, отвернувшей в сторону свою наводящую страх улыбку, потому что ей заранее известно, кто победит.
Пэм стоит в центре зала. Она явилась сюда на звуки стрельбы, придавшие ей то ли храбрости, то ли глупости, но так или иначе пробудившие эмоции, заставившие вмешаться. Она больше не стреляет, но сделанного ею вполне достаточно: публика в панике рассеивается, люди, толкаясь, спешат добраться до выхода из музея, блокируя двери. Кто-то додумался включить сигнализацию, и начинается эвакуация, чего с самого начала хотели полицейские. На лестнице у меня за спиной падают, кричат или плачут, что напоминает мне станцию «Таксим», где все началось, когда я убегала от пистолета незнакомца, как Галилео спасается сейчас от моего.
Я – полицейский. Людям следует мне подчиняться. Я громко приказываю:
– Всем очистить помещение!
Но никого уже нет.