Заводь занимала небольшую лощину, потому была довольно глубокой; ее наполнял водой водопад среди валунов, папоротников «венерин волос» и длинного густого мха, какого в Шотландии Элизабет не встречала. Сквозь прозрачную воду был виден каждый камушек на дне Заводи, в которой плавали мелкие рыбки и даже прозрачные, будто хрустальные, креветки, в тельцах которых судорожно трепетали сердца размером с булавочную головку. Заводь со всех сторон обступали деревья, но в полдень солнце касалось воды, превращая ее в чистое расплавленное золото. Сюда на водопой прибегали все обитатели леса; Элизабет нашла для Кристал поляну недалеко от Заводи, чтобы фыркающая лошадь не пугала крылатых, четвероногих и ползучих гостей. Для себя Элизабет выбрала удобный гладкий камень, откуда ее душа легко отправлялась в полет.
Заводь принадлежала ей, только ей одной. Лес на горе был запретным местом для всех, кроме мистера и миссис Кинросс, но если в него и забредал случайный путник, найти Заводь он не мог — слишком высоко по течению она располагалась, слишком трудно было до нее добраться.
О чем думал Александр, не знал никто. Домочадцам казалось, что он решил довольствоваться вежливыми и цивилизованными отношениями с женой, встречами за столом, послеобеденными беседами о руднике, времени года, новых начинаниях, газетах, избрании сэра Генри Паркса на пост главы правительства или награждении мистера Джона Робертсона орденами Святого Михаила и Святого Георга и кавалерским титулом.
— Сэр Джон Робертсон… — задумчиво произнесла Элизабет. — Странно, что королева пожаловала ему рыцарское звание. Ведь он не принадлежит к англиканской церкви, у него репутация ловеласа. Говорят, ее величество невысокого мнения о подобных людях.
— Сомневаюсь, что ей доложили о репутации Робертсона, — сухо откликнулся Александр. — А меня ничуть не удивляет, что его удостоили рыцарского титула.
— Это почему?
— Потому что политическая выгода Джона Робертсона давно исчерпана. Когда политики понимают это, они подают королеве прошение о присвоении титула — как сигнал, что они готовы удалиться с арены и впредь не участвовать в выборах.
— Правда?
— О да, дорогая. Невозможно не заметить, что всем, кто часто избирается в правительство, недостает настоящей цели. Помяни мое слово: Робертсон скоро подаст в отставку и покинет Законодательное собрание. Скорее всего, его сделают пожизненным членом верхней палаты или Исполнительного совета. А Паркс останется царьком нижней палаты. — Александр фыркнул. — Ха!
— Но Паркс уже носит титул, — возразила Элизабет, — а я что-то не слышала, чтобы он собирался в отставку.
— Успех вскружил голову, — усмехнулся Александр. — Раздобрел, вот глаза и заплыли — само собой, в переносном смысле. Слишком уж он раздулся от гордыни, этот сэр Генри. Впрочем, его уже не переделать. А еще он любит жить на широкую ногу — опасная привычка для политика, не обладающего состоянием. Робертсон богат, а Паркс по сравнению с ним нищий. На деле это означает отсутствие денег на избрание в парламент, но премьеру полагается некое финансирование… — Он пожал плечами. — Словом, лазейки бывают разные, Элизабет.
— А мне он нравится — еще с тех пор, как приезжал к нам на ужин.
— Да, он обаятелен. А его позицией по вопросу образования для детей я искренне восхищаюсь. Не доверяю только одному — его натуре приспособленца. Сэр Генри клонится туда, куда дует ветер.
В конце января 1878 года, когда Анне исполнилось десять месяцев, Нелл разыскала отца в библиотеке.
— Папа, — заговорила она, забираясь на колено к Александру, — что с Анной?
Опешив, Александр усадил двухлетнюю малышку лицом к себе и уставился на нее. Личико дочери с возрастом все больше напоминало его собственное — те же надломленные черные брови, тот же удлиненный овал, странный у ребенка, но наверняка привлекательный и пикантный у взрослой девушки. Пронзительно-синие глаза смотрели не по-детски пристально, сосредоточенно и тревожно.
— А ты как думаешь, что с Анной? — спросил Александр, только теперь осознав, что почти не видится со второй дочерью.
— Что-то такое, — уверенно заявила Нелл. — Когда я была маленькой, я помнила все, что ты говорил, и говорила с тобой, папа. Обо всем. А Анна не умеет сидеть. Яшма обманывает — она держит Анну, когда я захожу к ней, но я-то вижу. И глаза у Анны не такие, как у всех, — они смотрят во все стороны. Она пускает слюни. Когда мне надо, я сажусь на горшок, а она нет. Папа, она такая хорошая, она моя сестра! Но с ней что-то не так, честное слово.
У Александра пересохло во рту. Он облизнул губы, стараясь держаться как ни в чем не бывало и не выдать потрясения.
— Который час? — спросил он.
Так они играли: он научил Нелл узнавать время по стрелкам высоких стоячих часов в углу библиотеки, и с тех пор девочка никогда не ошибалась. Не ошиблась и теперь.
— Шесть часов, папа. Крылышко Бабочки может прийти за мной… — и она засмеялась, повторяя новое выражение, — с минуты на минуту.
— Тогда беги сама разыщи Крылышко Бабочки и удиви ее, — предложил Александр, ставя дочь на пол. — Если уже шесть, пора найти маму. Через час к ужину приедет тетя Руби.
— Как жалко, что мне нельзя ужинать с вами! — расстроилась Нелл. — Тетю Руби я люблю почти как Крылышко Бабочки.
— И даже больше, чем маму? И меня?
— Конечно, нет! — И Нелл выдала очередную мудрость: — Все относительно, папа, ты же знаешь.
— Ну беги, маленькая педантка, — со смехом велел отец и легонько подтолкнул ее к двери.
Прежде чем отправиться на поиски Элизабет, Александр зашел в детскую — в комнату, из которой Нелл выселили после рождения Анны, поскольку леди Уайлер считала, что шумная старшая сестренка помешает ухаживать за слабенькой и недоношенной младшей. Сначала Нелл жила в комнате Крылышка Бабочки, а потом потребовала для себя отдельную.
Александру вспомнилось, что Яшма не покидает детскую ни днем, ни ночью, давно уже не прислуживает Элизабет, предоставив ее заботам Жемчужины и Шелкового Цветка, а свое время всецело посвящает малютке Анне. Вторая девочка оставалась в доме невидимкой, и Александр не раз задавался вопросом: разве может отца интересовать такой хилый младенец, пусть даже родной? Тем более если этот младенец — вторая дочь? Нелл была совсем другой — жизнерадостной, умненькой, любопытной, деятельной и любознательной. Она не позволила бы отцу игнорировать ее — даже в первые месяцы жизни она умела напоминать о себе. Цепкими пальчиками она хваталась за его подставленный палец, гипнотизировала его осмысленным взглядом, пускала пузыри, улыбалась, гулила. В то время как Анну было не слышно и не видно. А ее отец всегда находил причины уклониться от очередного визита в детскую.
Сегодня он вошел не постучавшись, не спросив разрешения у Яшмы — просто взял и вошел. Яшма держала Анну на коленях, одной рукой поддерживая затылочек, и кормила каким-то пюре с ложки. Услышав шаги, Яшма вскинула голову и вздрогнула.
— Мистер Кинросс! — воскликнула она. — Мистер Кинросс, к Анне нельзя, я сейчас кормлю ее!
Вместо ответа Александр поставил перед нянькой и ребенком деревянный кухонный стул и сел с каменным лицом.
— Дай мне ребенка, Яшма.
— Не могу, мистер Кинросс. Подгузник грязный, она вас перепачкает, от вас будет пахнуть!
— Подумаешь, запах — не впервой. Давай ее сюда, Яшма. Живо.
Передать Анну из рук в руки было непросто: ребенок напоминал тряпичную куклу и не мог сам держать голову, но наконец его усадили на колени к отцу. Ограбленная Яшма дрожала, на ее лице застыла маска страха.
Впервые Александр пристально взглянул на младшую дочь и сразу понял, что Нелл права — несмотря на то, что в свои десять месяцев Анна была миловиднее, чем старшая сестра, ухоженнее и упитаннее. Черные волосы, черные бровки и реснички, серовато-голубые глаза, бессмысленный взгляд которых ни на чем не останавливался. Но какие-то мыслительные процессы происходили в этой головке, потому что Анна сразу поняла, что ее держат незнакомые руки, что она сидит не на привычных коленях Яшмы. Извиваясь и отталкивая чужака, она расплакалась.
— Спасибо, Яшма, возьми ее, — велел Александр, желая посмотреть, насколько быстро успокоится Анна. Это произошло почти немедленно: едва очутившись на руках у Яшмы, девочка умолкла и открыла рот, требуя еды.
— А теперь скажи мне правду, Яшма, — негромко продолжал Александр. — Давно ты поняла, что Анна сильно отстает в развитии?
Слезы покатились по щекам китаянки; вытереть их было нечем — обе руки занимал ребенок.
— Почти сразу, мистер Кинросс, — всхлипнула она. — Бидди Келли тоже поняла. И миссис Саммерс. О, как они потешались в кухне! Но я схватила нож и пригрозила перерезать им глотки, если они хоть кому-нибудь в Кинроссе разболтают про Анну.
— И они тебе поверили?
— Да. Они поняли, что так я и сделаю. Ведь я узкоглазая язычница.
— Что умеет Анна?
— Мистер Кинросс, она понемногу выправляется, честное слово! Только учится долго, очень долго. Видите, она уже умеет есть с ложки. Научить ее было нелегко, но она способна учиться. Хун Чжи из китайской аптеки показал мне, как надо делать Анне массаж шеи, чтобы она со временем научилась сама держать голову. — Яшма прижалась щекой к детским кудряшкам. — Клянусь вам, сэр, мне очень нравится ухаживать за ней! Анна — мой ребенок, она принадлежит только мне — ни Жемчужине, ни Крылышку Бабочки… Пожалуйста, сделайте милость, не отнимайте ее у меня! — И она снова залилась слезами.
С трудом, по-старчески поднявшись, Александр погладил Яшму по голове.
— Не волнуйся, детка, я никуда тебя не отошлю и Анну не отниму. Твоя преданность ей достойна высших похвал. Ты права: Анна — твой ребенок.
Короткая лестница вела из коридора в комнаты Элизабет, где Александр не бывал с тех пор, как она поднялась с постели. Он сразу заметил, что вокруг многое изменилось. Когда-то он обставил и отделал эти комнаты по образу и подобию сиднейского отеля, а теперь они больше соответствовали вкусам Элизабет: исчезли лишняя позолота и зеркала, тяжелую парчу заменил пестрый ситец, в обстановке преобладал голубой цвет. Руби называла его безрадостным.