А мне пришлось солгать Александру, который был так занят, что не смог сопровождать меня к невропатологам. Мистер Гауэр заверил меня, что третья беременность — какое официальное, громоздкое слово! — вряд ли приведет к эклампсии. Такую возможность он не исключает, но благодаря целой коллекции приборов и машин для изучения крови, работы сердца и бог знает чего еще пришел к выводу, что состояние моего здоровья значительно улучшилось. Он убежден, что строгая диета из фруктов, овощей и ржаного хлеба без масла позволит мне избежать водянки. Но я никак не могу сообщить об этом Александру.
Руби, это не значит, что я больше не хочу детей, — просто не могу принудить себя выполнять супружеский долг. Если Александр узнает вердикт мистера Гауэра, он снова будет приходить ко мне в постель, а я сойду с ума.
Умоляю, прошу тебя, не выдавай мою тайну! Мне просто хотелось поделиться, но, кроме тебя, мне не с кем поговорить по душам.
«Кинросс, январь 1884 года
Дорогая Элизабет,
твою тайну я унесу в могилу. В конце концов, это в моих интересах, верно? И потом, сэр Эдвард Уайлер тоже говорил, что во второй раз у тебя не будет эклампсии, но ошибся. Пусть себе говорят что угодно — они же мужчины, им не рожать.
Ты ни словом не упомянула про Ли. Ты видела его, моего нефритового котенка? Нет, скорее, нефритового кота! Но для меня он навсегда останется котенком.
«Кембридж, апрель 1884 года
Милая мамочка,
сэр Александр Кинросс (какие церемонии!) основал новую металлургическую лабораторию на радость всему университету. Поскольку от Ливерпуль-стрит до Кембриджа ходит поезд, он регулярно навещает меня, а если в субботу в Ньюмаркете скачки, он заезжает за мной, и мы мчимся на ипподром — скорее полюбоваться прекрасными животными, чем сделать ставки, хотя не без этого, и обычно выигрываем.
Мне нанесла визит леди Кинросс. Поскольку было бы неприлично приглашать ее в квартиру на Паркерс-Пис, я предложил выпить чаю в зале отдыха нашего колледжа и представил ей своих соучеников. Моей гостьей ты могла бы гордиться. Поверь мне на слово. Она была великолепна в платье из лавандового шелка, маленькой шляпке с перьями, уложенными вокруг тульи, лайковых перчатках и самых элегантных в мире ботинках. Да, я знаю толк в дамской моде — и все благодаря Карлотте, моей райской птичке, которая в салоне модистки способна перещеголять испанскую грандессу.
Элизабет превзошла себя: она щедро расточала улыбки моим товарищам, вела искрометную беседу, и вскоре в нее были влюблены все поголовно. Итогом ее визита уже стали образчики скверной поэзии и даже одна еще более скверная соната. В парках Кембриджа сейчас цветут нарциссы, поэтому мы предложили гостье прогулку до Кема, а затем почтительно усадили ее в экипаж.
Второй год учебы в Кембридже я заканчиваю с высшими отметками по всем предметам. Очень люблю тебя, невероятно скучаю, но понимаю, почему ты осталась в Кинроссе. Мамочка, ты чудо.
«Кинросс, июнь 1884 года
Дорогие Александр и Элизабет!
Не знаю, где застанет вас мое письмо: я слышала, сейчас вы путешествуете в Италии, а итальянская почта слывет ненадежной. Как и почта во всех мелких странах, которые подобно Германии стремятся к объединению. Надеюсь, вас не застанет в пути очередная революция!
У меня плохие новости. Неделю назад у себя дома скончался Чарлз Дьюи и был похоронен в своем поместье. Его смерть была скоропостижной и, если верить Констанс, безболезненной. Он потягивал односолодовое виски, когда у него вдруг остановилось сердце. Чарлз умер, смакуя излюбленный напиток, с выражением блаженства на лице. Эта смерть потрясла меня — не могу сдержать слезы даже сейчас, пока пишу о ней. Он был такой веселый, так любил жизнь!.. Если рай и вправду таков, как твердят церковники, Чарлз там изведется от скуки. Как и Констанс, которая не уставала подтрунивать над его бакенбардами.
Кинросс наводнили тучи мух — похоже, все дело в сточных водах, которыми поливают огороды. Александр, если у тебя выдастся свободная минута, придумай, как нам быть. Сун и Бо не разбираются в сточных водах, но Бо уже вызвал какого-то знатока из Сиднея. Хотя, если вдуматься, ну откуда в Сиднее знатоки нечистот? Бо в них и то смыслит больше. Ладно, забудь.
Мой нефритовый котенок чудо, верно? Жаль только, что домой он вернется не раньше, чем получит степень доктора геологии в Эдинбурге. Он сам так писал. Как я по вас скучаю!
«Лондон, ноябрь 1884 года
Дорогая тетя Руби,
я опять воюю со своим учителем, мистером Фаулдсом, который наябедничал на меня папе. Вот список моих последних преступлений: я совершенно не интересуюсь хорошими манерами, светским этикетом и религией; увлекаюсь дифференциальным исчислением; насмехаюсь над учителем, доказывая, что мои подсчеты правильные, а его — нет, вдобавок злорадствую; перевернула чернильницу и выпалила: „Ах ты, паскуда!“; высмеивала учителя за абсурдную веру в то, что Бог сотворил мир за семь дней. Ну это уж враки — верно, тетя Руби?
Мистер Фаулдс притащил меня к папе в библиотеку за ухо, громогласно перечислил все мои провинности, а потом прочел папе бесконечную лекцию о том, как вредно внушать девочкам, что умом они не уступают мужчинам. Якобы это противоестественно и богопротивно. Папа невозмутимо выслушал, а потом осведомился, не будет ли мистер Фаулдс так любезен отпустить мое ухо. Выяснилось, что про меня учитель совсем забыл, но он поспешил исправиться. Потом папа спросил, хочу ли я что-нибудь сказать, и этим окончательно взбесил мистера Фаулдса. Я объяснила папе, что не хуже любого мальчишки знаю математику и механику, а латынь, греческий, французский и итальянский — даже лучше, чем мистер Фаулдс, что я имею полное право высказывать свои суждения о Наполеоне Бонапарте, хотя все вокруг и превозносят его больше, чем старого болвана герцога Веллингтона, который ни за что не победил бы при Ватерлоо, если бы не пруссаки, к тому же был посредственным премьер-министром. А в учебнике мистера Фаулдса британцы никогда не ошибаются, зато все остальные только и делают, что совершают ошибки, особенно французы и американцы.
Папа выслушал, вздохнул и выслал меня из библиотеки. Не знаю, что он сказал мистеру Фаулдсу, но похоже, встал на мою сторону, потому что учитель перестал делать из меня девчонку. Я-то надеялась, что папа рассчитает мистера Фаулдса и наймет другого учителя, вроде мистера Стивенса, но увы! Позднее пала объяснил, что в жизни я еще не раз встречусь с такими людьми, как мистер Фаулдс, так что все равно придется привыкать! Ну я и решила привыкать по-своему! Для начала подсунула ему в кровать патоку. Ух он и злился! За это мне впервые в жизни досталась порка тростью — форменное издевательство, тетя Руби. Но я все вынесла, не пикнув, и даже ни разу не поморщилась. Так и подмывало послать моего учителя очень далеко, но я воздержалась — ведь папа думает, что таких слов я еще не знаю. Но я все-таки выскажу мистеру Фаулдсу все, что о нем думаю, в последний день учебы. Представляю, как вытянется его физиономия! Как думаешь, его не хватит удар?
Сказать по правде, лучше бы я осталась в Кинроссе, с мистером Стивенсом и моим пони. Зато мамин знакомый доктор Гауэр водил меня в анатомический музей — лучшего подарка мне еще никто не делал! Представь себе бесконечные полки, а на них банки с разными органами, ампутированными конечностями, зародышами, мозгом и даже двухголовым младенцем! Да, и еще там были два младенца, сросшиеся боками. Если бы мне позволили, я бы поставила там кровать и целый год рассматривала одну банку за другой. Но папа считает, что полезнее интересоваться камнями и электричеством. А анатомия вызывает у него отвращение.
Пока у Ли были каникулы, они вместе с папой исследовали новые методы обработки сточных вод, так что Кинросс ждут нововведения, и в самом ближайшем времени. Ты не забудешь навестить Чжана и узнать, кормит ли он моих крыс? Обожаю крыс — такие умные зверюшки. И тебя я тоже люблю, тетя Руби.
«Лондон, апрель 1885 года
Дражайшая Руби,
наконец-то мы едем домой — не сейчас, в начале осени. Ах, как я рада! Александр решил сопровождать нас — все благодаря тебе и твоим письмам про Бо и сточные воды. На севере Италии есть река, которая зовется почти так же — По: живописная, широкая и быстрая, совсем недалеко от самых прекрасных мест, какие я видела, итальянских озер. Италия мне понравилась больше всех европейских стран, даже больше Великобритании. Люди здесь какие-то солнечные, хотя и живут в страшной нищете. И поют — все до единого, всегда, везде! Валлийцы тоже поют, только песни у них заунывные.
Быть леди Кинросс как-то непривычно, хотя Александр упивается своим титулом. И его можно понять: титул бесконечно возвышает его в глазах жителей шотландского Кинросса. К несчастью, доктор Мюррей и мой отец давно скончались. Правда, Александр считает, что жизнь после смерти все-таки есть, стало быть, эти двое сейчас смотрят на него и лопаются от злости. А я убеждена, что никакие титулы и состояния не произведут впечатления на доктора Мюррея и моего отца — ни в этом мире, ни в мире ином. Будь они сейчас живы, они бы только фыркнули и заявили, что все равно Александр незаконнорожденный. Такое клеймо ничем не смоешь, как первородный грех.
В шотландском Кинроссе я так и не побывала. Ах, Руби, как я когда-то мечтала явиться в наш городишко в роскошном парижском платье и драгоценностях! Мелочный поступок. Быть глупой я еще могу себе позволить, но мелочной? Никогда! Недавно Александр брал меня с собой в Эдинбург, где в октябре Ли будет получать докторскую степень. В Эдинбурге я встретилась с моей сестрой Джин — с миссис Роберт Монтгомери с Принсез-стрит. Не могу забыть, как некрасиво и низко она обошлась с Аластэром и Мэри, когда они привезли меня в город и посадили на лондонский поезд. Я, конечно, простила ее, но ничего не забыла. И потому попросила Александра пригласить Аластэра и Мэри в Эдинбург и принять их по-королевски. Какая глупость, Руби! Они напоминали двух рыбешек, вытащенных из воды, чувствовали себя ужасно неловко и очень боялись оплошать. Скажи, почему свои худшие грехи мы совершаем во имя милосердия? Хотя признаюсь откровенно: мне было приятно утереть Джин нос своим титулом. Александр говорит, что ее муж предпочитает юношей и об этом знает весь Эдинбург. Бедняжка Джин. Неудивительно, что у нее нет детей. Она стала резкая, постоянно язвит и слишком