Волнения, начавшиеся в августе 1890 года, продолжались до конца октября, пока профсоюзы не сдались, не выдержав борьбы с непреклонными работодателями и безденежья, но к этому времени весь материк уже почувствовал усиление экономического кризиса. В середине ноября портовые грузчики, рудокопы и все остальные вновь приступили к работе, так и не добившись выполнения своих требований. Работодатели одержали большую победу, ибо после трех ужасных месяцев имели полное моральное право нанимать рабочих, не состоящих в профсоюзах, — даже на те предприятия, работники которых раньше поголовно состояли в профессиональных организациях. Последними сдались стригали.
Александр полностью закрыл рудник «Апокалипсис» в то же время, когда были прекращены работы на серебряном руднике в Брокен-Хилле, и под тем же предлогом: ему некуда вывозить добытое золото. Об углекопах из Литгоу Александр и думать забыл, но ему хватило ума не злить рабочих из Кинросса, которым он даже повысил жалованье. Ему повезло: когда вся страна вернулась к работе, выяснилось, что в режим экономии перешел не только Александр.
Кинросс стал для Бэды Талгарта смутным воспоминанием. Вместе с остальными активистами рабочего движения он зализывал раны и готовился к очередным выборам в Законодательное собрание Нового Южного Уэльса и нижнюю палату парламента. Выборы ожидались только в 1892 году, но продумать действия следовало заранее. Три месяца забастовок по всей стране оставили слишком много семей без куска хлеба, и Бэда вместе с товарищами твердо вознамерился добиться принятия закона в защиту голодных.
Будучи дальновидным и проницательным, он рассудил, что у избирателей Сиднея кандидат от рабочей партии может иметь успех, к тому же численность населения Сиднея теперь превышала полмиллиона человек. Но в таких районах, как Редферн, готовых откликнуться на призыв кандидата-рабочего, уже вели ожесточенную предвыборную борьбу другие претенденты, и Бэда понимал, что может проиграть им. Оставалось довольствоваться окраинами, и Бэда обратил взор на юго-запад и унылые индустриальные районы вокруг грязных речушек, впадающих в Ботани-Бей. Там он рассчитывал набрать достаточное количество голосов еще в ходе предвыборной баллотировки, а затем — столько же, если не больше, во время выборов, чтобы вернуться в Сидней уже членом Законодательного собрания. Приняв решение, он внедрился в среду избирателей и призвал на помощь всю свою неиссякаемую энергию, чтобы стать известной фигурой — неравнодушным, дружелюбным, увлеченным деятелем.
Едва сошли на нет забастовки, Александр уложил чемоданы и сел на корабль, отплывающий в Сан-Франциско. К его безграничному недовольству, Руби наотрез отказалась сопровождать его.
Глава 3БЕДА
По твердому убеждению самой Нелл, ее пятнадцатый день рождения стал катастрофой. Отец прислал письмо, в котором объяснял, что передумал: теперь, чтобы поступить в Сиднейский университет, Нелл предстояло ждать 1892 года. Четверо юношей тоже должны были провести в Кинроссе 1891 год, чтобы потом отправиться в университет вместе с Нелл, впятером, как и планировалось поначалу.
«Важно, чтобы учебу в университете ты начала, когда я буду уже дома и смогу навещать тебя в Сиднее, — писал Александр четким прямым почерком. — Понимаю, отсрочка тебя не обрадует, но тебе придется с ней смириться, Нелл. Я действую в твоих интересах».
Нелл бросилась к матери, потрясая письмом, как бунтарь пылающим факелом.
— Что ты ему наговорила? — выпалила багровая от негодования девушка.
— Ты о чем? — не поняла Элизабет.
— О чем ты написала ему?
— Написала? Кому? Твоему отцу?
— Господи, мама, перестань валять дурака!
— Мне не нравится, как ты выражаешься, Нелл, и я понятия не имею, о чем ты говоришь.
— Об этом! — выкрикнула Нелл, сунув под нос Элизабет письмо. — Папа пишет, что учиться в университете я начну только на следующий год, когда мне исполнится шестнадцать.
— Ну и слава Богу! — с облегчением вздохнула Элизабет.
— Притворщица! Как будто ты не знала! Ну, теперь ясно? Это ты его отговорила! Признавайся, что ты ему наплела?
— Можешь поверить мне на слово. Нелл: я ничего не говорила и не писала ему.
— Тебе? На слово?! Еще чего! Мама, я не знаю более бесчестной женщины, чем ты. Твое единственное удовольствие — досаждать нам с папой!
— Ошибаешься, — ровным тоном ответила Элизабет. — Не буду скрывать — я рада, что ты еще на год задержишься дома, но я тут ни при чем. Если не веришь — поговори с тетей Руби.
Но Нелл, не сдержавшись, расплакалась и выбежала из зимнего сада, всхлипывая, как шестилетняя малышка.
— Отец совсем ее избаловал, — заметила миссис Сертис, невольная свидетельница этой сцены. — Жаль, леди Кинросс, ведь, в сущности, она славная девушка. И совсем не эгоистка.
— Знаю, — уныло отозвалась Элизабет.
— Поплачет и успокоится, — пообещала миссис Сертис и удалилась.
«Да, успокоится, — мысленно ответила Элизабет, — но любить меня крепче не станет. Мне никак не удается подобрать ключик к Нелл. Видно, все дело в том, что она настолько предана отцу, что готова винить меня во всем. Несчастный ребенок! В прошлом ноябре она сдала все экзамены, чем же ей теперь заниматься целый год? По-моему, Александр принял это решение не столько ради Нелл, сколько потому, что понял: мальчишки к учебе в университете не готовы. А без них отпускать Нелл в Сидней рискованно. Но почему он ничего не объяснил ей? Она не поняла его, вот и обвинила во всех своих бедах меня. Впрочем, вопрос риторический. Александр готов на все, лишь бы поссорить меня с Нелл».
Обращаться за утешением к Руби бесполезно: душой она с Александром, хотя и осталась дома. Он возвратится, и они снова сольются в объятиях, как Венера и Марс. По спине Элизабет пробежал холодок. Возможно, из-за Руби Александр вернется домой раньше, чем обещал.
Не прошло и десяти минут после ссоры с Нелл, как Элизабет разыскала еще одна обитательница дома — Яшма.
— Мисс Лиззи, можно поговорить с вами? — спросила Яшма, застыв в дверях.
«Как странно! — подумала Элизабет, уставившись на нее. — Хорошенькая, вечно юная Яшма вдруг превратилась в девяностолетнюю старуху…»
— Проходи, Яшма, садись.
Китаянка подчинилась, присела на краешек белого венского стула и сложила на коленях дрожащие ладони.
— Господи, что случилось? — не выдержала Элизабет, садясь рядом.
— Я насчет Анны, мисс Лиззи.
— Опять сбежала?
— Нет, мисс Лиззи.
— Тогда что с ней? — Элизабет не видела повода для волнений: только вчера, оставшись наедине с младшей дочерью, она думала о том, как хороша ее девочка: чистая кожа, сияющие глаза. В свои без малого четырнадцать лет Анна казалась физически более зрелой, чем Нелл. Если бы еще не эти приступы паники во время месячных!
Яшма заговорила:
— Наверное, последние месяцы мы были слишком заняты забастовки, отъезд сэра Александра… — Она осеклась, облизнула губы и задрожала еще сильнее.
— Говори, Яшма. Обещаю что бы ни случилось, я тебя не накажу.
— У Анны уже четыре месяца не было недомоганий, мисс Лиззи.
Приоткрыв от изумления рот. Элизабет с нарастающим ужасом уставилась на китаянку:
— Три цикла подряд?
— Или четыре. Точнее не вспомню, мисс Лиззи. Я так боюсь, когда у нее недомогания, что стараюсь не думать о них. Мою малышку приходится держать силой, поить опиумом, а она кричит, бьется — нет, это невыносимо! А сегодня она сказала: «У Анны больше не идет кровь».
Похолодев до мозга костей, ощущая свинцовую тяжесть в груди, Элизабет вскочила и бросилась наверх, только возле комнаты Анны остановившись, чтобы перевести дух.
Девочка сидела на полу, играя с букетом ромашек, собранных на лужайке. Яшма научила ее разрезать стебли у основания и нанизывать на них другие цветки, чтобы получались венки. Элизабет поймала себя на том, что по-новому смотрит на дочь. Анна — цветущая, полная сил женщина. Прекрасная лицом и телом. Чистая и невинная, потому что у нее ум трехлетнего ребенка. «Анна, моя Анна! Что с тобой сделали? Тебе же еще четырнадцати нет!»
— Мама! — возликовала Анна, протягивая ей свои ромашки.
— Да-да, чудесный венок, дорогая, спасибо. — Элизабет надела венок на шею и помогла Анне подняться. — Знаешь, Яшма только что нашла в цветах клеща. Клещ, понимаешь? Кусачий и противный. Надо посмотреть, нет ли на тебе клещей. Помоги нам, сними одежду.
— Фу! Кусачий клещ! — Анна хорошо помнила, с каким трудом удалось достать из-под кожи впившегося ей в руку клеща. — Каламин! — добавила она. Это сложное слово она помнила хорошо: каламиновая мазь снимала зуд от укусов насекомых.
— Да, Яшма принесет каламин. Ну, раздевайся, дорогая, прошу тебя. Поищем клеща.
— Не хочу! У Анны нет крови.
— Да-да, я знаю. Но мы ищем клеща. Анна, будь умницей.
— Нет! — взбунтовалась девочка.
— Тогда давай сначала поищем клеща там, где нет одежды. А если не найдем — поиграем: будем снимать одежду, пока не найдем что-нибудь. Хорошо?
Уговоры подействовали: вскоре даже панталоны были сняты и аккуратно сложены. Складывать вещи приучила девочку терпеливая Яшма.
Две женщины уставились сначала на голую Анну, а потом друг на друга. Тело девочки по-прежнему было прекрасным и юным, но еще недавно плоский живот уже начал округляться, а полная красивая грудь отяжелела, соски потемнели.
— Надо было заставлять ее мыться каждый день, как бы она ни отбивалась, — тоскливо произнесла Элизабет. — Но кто бы мог подумать? — И она нежно поцеловала Анну в лоб. — Спасибо, дорогая. Тебе повезло: кусачего клеща мы не нашли. Оденься, будь хорошей девочкой.
Самостоятельно одевшись, Анна снова занялась ромашками.
— Как думаешь, какой у нее срок? — спросила Элизабет у Яшмы, выйдя в коридор.
— Скорее, месяцев пять, а не четыре, мисс Лиззи.
Элизабет не замечала струящихся по лицу слез.
— Бедная моя детка! Яшма, Яшма, что же нам делать?