Он утробно хохотнул.
– Тогда я стану звездой и солнцем департамента, а президенты корпораций будут распихивать друг друга локтями, чтобы предложить мне зарплату побольше. Да-а...
– Так вы со мной, или этого звонка не было?
– Я с вами.
Я улыбнулась.
– Хорошо. Можете браться за телефон и достаньте мне криминалистов как можно быстрее.
– Как мне объяснить шефу, почему вы решили пустить нас в ваши драгоценные земли? – спросил он. Да, он определенно был скорее копом, чем политиком.
– Объясните, что виновник наверняка обладает дипломатическим иммунитетом, но мы надеемся, что следствие послужит развитию взаимного сотрудничества и торжеству правосудия.
– Вы хотите получить гада, который это сделал?
– Да, – подтвердила я.
– Наверное, вы меня не помните – я был всего лишь одним из копов в оцеплении, – но я видел вас, когда погиб ваш отец. Вам отдали его меч.
Если у меня и были сомнения в том, что я обратилась к нужному человеку, то теперь они рассеялись. Вслух я сказала:
– Да, отдали.
– Поймать этого парня – не значит поймать убийцу вашего отца.
– Это очень проницательное замечание для того, кто видел меня всего дважды.
– Ну, я видел вас чаще – там и тут, по случаю.
– Признаю ошибку, и все же вы слишком проницательны, неуютно проницательны.
– Простите. Как-нибудь, когда мы поймаем этого парня и если принцессы фейри не отказываются выпить с простыми полицейскими майорами, я расскажу вам, почему я стал копом.
Теперь была моя очередь проявить проницательность.
– Вы потеряли близкого человека, и гада, который это сделал, не нашли.
– Вы знали, – сказал он тоном обвинителя.
– Нет, клянусь.
– Тогда это чертовски верная догадка.
– Скажем так: человеку с ноющей раной легче угадать такую же рану у другого.
Он хмыкнул, а потом проворчал:
– Да, наверно, так. Чем вы займетесь, пока я буду поднимать всех на ноги?
– Буду допрашивать свидетелей.
– Знаете, было бы неплохо, если б допросы проводил я.
– Большинство фейри, кто мог что-то видеть, никогда не покидали наши земли. Они побаиваются людей, особенно людей в форме. Все они помнят последнюю войну с людьми.
– Это было почти четыре века назад, – поразился он.
– Я знаю.
– Я к этому никогда не привыкну.
– К чему?
– Что вы, ребята, выглядите такими юнцами, а помните эту страну еще до того, как сюда приплыл мой прапрапрадед.
– Не я, майор. Я всего лишь простая смертная девушка.
– Да уж... Мне с вами будет непросто, – хмыкнул он.
– Я расскажу вам, если удастся вытрясти из свидетелей что-то полезное.
– Я предпочел бы сам решать, что полезное, а что нет.
– Тогда поторопитесь, майор, но я не могу обещать, что с вами все станут говорить. Я даже не пообещаю, что вы будете сидеть в той же комнате, где я стану говорить со свидетелями. Кое-кто из них при виде человека-полицейского просто откажется отвечать.
– Тогда зачем мне ехать?
– Затем, чтобы стать плечом к плечу, когда на нас набросятся журналисты, и показать, что мы сотрудничаем в этом расследовании. И прихватите с собой того полисмена, который в меня стрелял.
– Зачем, во имя Господа?
– Потому что его карьера в противном случае тоже рухнет.
– Он не будет представлять для вас опасность?
– Мы дадим ему амулет, укрепляющий психические щиты. Если я найду, что он недостаточно крепок для выполнения своих обязанностей, я дам вам знать, и мы проводим его наружу.
– Почему вы беспокоитесь о судьбе одного-единственного молодого копа?
– Потому что он мог прожить всю жизнь спокойно, если б держался подальше от фейри. Самое меньшее, что мы должны попытаться сделать, это сгладить последствия.
– Я сейчас начну звонить, но вы меня озадачили, принцесса Мередит. Вы чуть ли не слишком хороши, чтобы быть настоящей. – И он повесил трубку.
Я сделала то же самое. Слишком хороша, чтобы быть настоящей. Мой отец учил меня всегда поначалу действовать лаской, потому что кнут можно попробовать потом. Но если ты попробовал на ком-то кнут, ласке он уже никогда не поверит. Так что ласка, ласка и еще раз ласка, пока не настанет время перестать быть ласковой – а тогда бей насмерть. Я подумала, последовал ли он собственному совету в тот летний день, или промедлил, потому что считал другом того, кто обернулся против него. Я бы многое отдала за то, чтобы найти упомянутую персону и задать ей этот вопрос.
Глава 6
Мне хотелось сделать еще один телефонный звонок. Посмотрев в улыбающееся милое личико Кристины, я попросила:
– Вы не могли бы на минутку выйти, Кристина?
Она моргнула большими голубыми глазами, глубоко вздохнула, встала, подобрала длинные юбки и молча вышла. Не знаю, обиделась ли сна, по ней всегда было трудно сказать. Она улыбалась и улыбалась опять, глядя на все, что вытворяла перед ее глазами королева, и это заставляло меня задумываться на ее счет. Получала ли она удовольствие от таких зрелищ, или просто не знала, как еще реагировать?
После ее ухода со мной остались Дойл, Баринтус и Усна. Холод, Гален, Готорн и Адайр стояли за дверью, чтобы нам никто не помешал. Да и места в кабинете было не так много. Нам было бы неудобно. Всем присутствующим я доверяла, кроме Усны. Его я просто еще не знала толком.
– Усна, подожди нас в холле.
Он слегка улыбнулся, но спорить не стал. Правда, у двери помедлил.
– Ты не хочешь, чтобы я прислал кого-нибудь на замену? Я прикинула и кивнула:
– Галена.
Он коротко поклонился, открыл дверь и позвал Галена. Гален вопросительно глянул на меня, когда дверь за ним закрылась.
– Я хочу позвонить Джиллету. Гален покачал головой.
– Не думаю, что это хорошая мысль.
– Кто такой Джиллет? – спросил Баринтус.
– Один из федеральных агентов, расследовавших убийство принца Эссуса, – ответил Дойл.
– Не знаю, почему я удивлена, что ты это помнишь, но я удивлена, – сказала я.
Дойл посмотрел на меня – как всегда темный, замкнутый и непроницаемый.
– Джиллет был самым упорным из следователей-людей.
– Да, – согласилась я.
– Ты с ним общалась? – спросил Дойл.
– Скорее он со мной. Мне было семнадцать, и мне тогда казалось, что он едва ли не единственный, кто больше хочет раскрыть убийство моего отца, чем угодить королеве или своему начальству.
Дойл набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул.
– И Гален об этом знал?
– Да, – сказал Гален.
– И тебе не приходило в голову, что стоило бы рассказать капитану стражи, что принцесса сотрудничаете федеральным агентом?
– Мерри от этого становилось легче, а сразу после смерти Эссуса я сделал бы что угодно, лишь бы ей стало легче.
– А потом? – спросил Дойл.
– Они дважды в год обменивались открытками. Это все.
Дойл обратил ко мне темный взгляд. Я пожала плечами и тут же пожалела, потому что это было больно.
– Он посылал мне открытку на годовщину смерти отца. А я ему – на Йоль.
– И никто не заметил? – поднял брови Дойл.
– Королева мной не слишком интересовалась, а ты интересовался тем, чем тебе велела интересоваться королева. Вы все так поступали.
Он потер глаза руками.
– Рука сильно болит?
– Болит.
Он снова глубоко вздохнул.
– Тебе нужно отдохнуть, принцесса.
– Ты злишься не на меня и не на Галена, – сообразила я. – Ты зол на себя, что не знал об этом.
– Да, – сказал он с едва заметной злостью в голосе.
– Кому еще из стражей я могла доверять после смерти отца?
– А мне? – спросил Баринтус.
Я посмотрела на него – на лучшего, самого близкого друга отца.
– Ты был почти так же убит горем, как и я, Баринтус. Мне нужен был кто-то, разделяющий мою скорбь, но не поглощенный ею. Для меня таким человеком стал Гален. – Я потянулась к Галену, и он взял мою руку, словно это был самый естественный жест в мире.
– Если ты выйдешь замуж за того, к кому влечет тебя сердце, – обронил Дойл, – я боюсь за судьбу двора.
Я вгляделась в него, пытаясь прочитать мысли по непроницаемому лицу. А потом сжала руку Галена посильнее и притянула его к себе. Когда-то Дойл был бы прав. Когда-то в моем сердце царил только Гален и никто другой, но с тех пор я подросла достаточно, чтобы понимать, что значит связать со мной жизнь. Там, где я, – опасное место. Коварное и предательское.
Я обнимала Галена не потому, что его имя огненной надписью пылало у меня на сердце, а потому, что надпись погасла. Я об этом тосковала, но в то же время чувствовала что-то сродни облегчению. Я поняла то, что мой отец знал несколько десятилетий назад: для Галена титул короля стал бы смертным приговором. Мне нужен был рядом кто-то жесткий и опасный, а не тихий и нежный.
Я смотрела в глаза Дойлу, обнимая Галена. Знал ли Дойл, что список моих сердечных привязанностей стал длиннее и что его имя в этот список входит? За его поступками могли стоять ревность, зависть или злость. Он так хорошо скрывал эмоции, что я не могла понять, что именно он прячет, только что это какое-то сильное чувство и открывать его он не спешит. Но даже эта малость означала, что Дойл теряет свой легендарный контроль над собой.
– Я позвоню Джиллету. – Я повернулась к телефону, и, поскольку у меня действовала всего одна рука, мне пришлось отпустить Галена. Он все еще прижимался к моей спине, его тело льнуло к моему. Он вписывался в мое тело, как всегда, словно мы были рождены друг для друга. Если бы мне не было нужно в постели ничего, кроме нежной любви, лучше Галена я никого не нашла бы, но за проведенные вместе месяцы мы обнаружили, что наши представления о страсти не совпадают. Он не понимал моего желания некоторой грубости, или боли, или просто чуть большей силы и настойчивости. Гален лишь смотрел на меня удивленно-непонимающими глазами, когда я просила о чем-то таком.
Я набрала номер Джиллета по памяти, хотя его номер за эти годы несколько раз менялся. Мне всякий раз приходилось учить его наизусть из опасения, что кто-нибудь удосужится пролистать мою записную книжку. Я могла бы и не беспокоиться, как выяснилось, – реакция Дойла со всей очевидностью показала, что мне никто не уделял такого внимания. Это было немного грустно и несколько разочаровывало. Столько усилий потрачено, чтобы скрываться от людей, которые ничего и не искали.