С а л а е в. Да, я не святой.
Ж у р а в л е в (взрывается). Так какого же ты черта прешь вперед с этими своими тремястами миллионами, как танк? Ведь и ты не один здесь работаешь. Есть же люди, которые не меньше тебя смыслят в деле и говорят тебе: «Ошибаешься ты, дорогой товарищ, ошибаешься. Поспешны твои выводы и необоснованны». (Помолчав.) И дай бог, чтобы твои действия диктовались только заблуждениями. Обидно будет, если вдруг окажется, что есть еще и другие причины.
С а л а е в. Что вы имеете в виду?
Ж у р а в л е в. А то, что ты прекрасно знаешь: что если удастся пробить через Москву новый вариант плана, то человек, под началом которого ты работаешь и с именем которого связаны все или почти все нефтяные открытия в Сибири, и твои в том числе тоже, он человек пожилой и, в отличие от тебя, ответственный и поэтому никогда не возьмется за осуществление программы, которая кажется ему нереальной. И тогда, естественно, выполнение этого плана будет возложено на тебя, потому что, во-первых, ты его предложил, а во-вторых, действительно если кто-то и сможет довести до конца эту авантюру, то только ты… И жаль, если то, что я тебе сказал сейчас, соответствует истине. Уж лучше, если бы ты искренне ошибался.
С а л а е в (спокойно). Я действительно знаю, что новый вариант плана придется выполнять мне. Это неизбежно. Руководить главком должен тот, кто может дать к восьмидесятому году триста миллионов нефти, потому что это предел, которого мы пока можем достичь. А если найдется человек, который может дать к этому сроку больше, чем триста миллионов, то надо назначать начальником главка именно этого человека. И я не вижу в этом ничего несправедливого. Рано или поздно все мы устаем, и на смену нам должны приходить новые люди. Человек, которого вы пытаетесь защищать от меня, вошел в историю нефтеразведки, он признанный лидер геологов Сибири. И каждый из нас многим ему обязан. Но ведь и он в свое время заменил кого-то, заменил не потому, что хотел обогнать и стать первым, а потому, что этого требовали интересы дела. Я понимаю, это звучит жестоко, но это правда. Так было и будет всегда.
Ж у р а в л е в (мрачно). Никого я не собираюсь защищать. В этом нет никакой необходимости. Мы не можем добыть триста миллионов тонн нефти к восьмидесятому году. Понимаешь? Не можем. И я пришел сюда, чтобы попытаться убедить тебя в этом до начала совещания, потому что после него ты уже долго не сможешь выдвигать и отстаивать какие-либо планы. И совсем не потому, что кто-то ставит перед собой цель специально угробить тебя. Но это получится само собой, как только будет доказана несостоятельность твоих проектов. Не только тебя волнуют интересы дела. А они, эти интересы, требуют беспощадности по отношению к тебе. (Встает.)
С а л а е в (тоже поднимается). Константин Георгиевич, может быть, мне действительно не удастся доказать свою правоту, но отказаться от того, в чем я убежден, я не могу. Вы должны понять меня.
Ж у р а в л е в (после долгой паузы). Да, я понимаю… Жалко только тебя… Ну ладно, до встречи. (Смотрит на часы.) У тебя есть еще время. Подумай. Я буду ждать твоего звонка.
С а л а е в. Спасибо, что пришли.
Жмут друг другу руки. Журавлев уходит. Салаев идет к своему месту у пульта. Садится. Задумывается. Свет в кабинете гаснет.
Окраина маленького таежного поселка: два жилых вагончика — балка — с длинным дощатым столом и такой же скамейкой между ними, дальше несколько старых, потемневших от времени изб, еще дальше вышка буровой, за ней тайга.
Вечереет. За столом сидят К а н т е й и З о я. Он ест, она чистит картошку.
К а н т е й. Мне ехать некуда. В станице никого из родни не осталось… Пятнадцать лет прошло. Мать померла, сестра померла. Племянница есть, так она меня и знать не знает, три года ей было, когда я уехал… Ты чего молчишь?
З о я (устало). Слушаю тебя.
К а н т е й. А что ты без меня делать будешь?
З о я. Проживу как-нибудь.
К а н т е й. Все вы проживете. (Ест.)
З о я. Мой-то чего сказал?
К а н т е й. Твой молчал.
З о я. Каши тебе добавить?
К а н т е й. Давай. (Обнимает Зою, когда она ставит перед ним тарелку.) Проживешь, значит, без меня?
З о я (безразлично принимая его ласки). Кофту испачкаешь.
К а н т е й. Тебе что, меня не жалко?
З о я. Себя жалко.
К а н т е й (усмехается). А тебе-то чего? У тебя полный порядок: муж при тебе, а мне замену найдешь.
З о я. Почему же ты такой подлый? Пусти, картошку дочистить надо… Пусти, люди же голодные придут.
К а н т е й. Успеешь. Идем в балок.
З о я. Не дури.
К а н т е й. Идем, идем. На прощанье.
З о я. Придут же все.
К а н т е й. И пусть.
З о я. Ты что, нарочно?
К а н т е й. Мне все равно уезжать.
З о я. Пусти. Игорь идет.
Кантей разжимает руки не сразу, уже после того, как появляется И г о р ь. Зоя отходит к котлу с картошкой.
И г о р ь (Кантею). Тебя Карев вызывает. (Зое.) Аня не приходила?
З о я. Приходила.
Игорь останавливается.
Ушла.
И г о р ь (подходит ближе к Зое). Мне ничего не просила передать?
З о я. Нет.
И г о р ь. Долго ждала?
З о я. Нет.
И г о р ь (надевает пиджак). А куда пошла?
З о я. К пристани.
Игорь уходит. Зоя, проводив его взглядом, прислушивается к шумам, доносящимся со стороны буровой.
Идут…
К а н т е й (встает). Сходить, что ль, в контору?
Некоторое время ждет ответа Зои, которая молча чистит картошку, потом, набравшись злости, сильно бьет по столу ногой и уходит. Зоя продолжает чистить картошку. Появляются У л а н о в, А н д р е й, К у р м а н а е в. Поздоровавшись с Зоей, по очереди становятся в круглый жестяной тазик с водой, чтобы смыть грязь с сапог, снимают с себя брезентовые куртки.
К у р м а н а е в. Что-то его не видно.
А н д р е й (Зое). Где Кантей?
З о я. В контору пошел.
К у р м а н а е в (поднимает с земли стеклянную баночку). А почему мой медвежий жир на земле лежит?
А н д р е й. Только при мне его не пей. И так тошно. Или отвернись.
К у р м а н а е в. Я отвернусь. (Пьет жир.)
У л а н о в (мрачно). Он хоть помогает тебе?
К у р м а н а е в. А как же? Если не он, давно бы я умер.
А н д р е й. Темный же ты человек, Галимзян. Неужели ты думаешь, что против твоего туберкулеза только одно средство — медвежий жир?
К у р м а н а е в. Мне только медвежий жир помогает.
А н д р е й. Слушай, Галимзян, что же вы, татары, с Ермаком такого маху дали, а? Опозорились, можно сказать, на всю историю.
К у р м а н а е в (встревоженно). А что случилось?
А н д р е й. Как что? Историю надо изучать в свободное время, а не жир медвежий лакать. Разбил он вас в пух и прах. Причем ваших полно было, а у него народу не больше, чем в одной геологической экспедиции.
К у р м а н а е в (успокоившись). А-а-а… Это давно было.
А н д р е й. Это точно.
Зоя подает тарелку с борщом. Андрей передаст ее Уланову.
На этот раз я Кантея не прощу. Давно надо было его выгнать, на этот раз прощения не будет.
З о я (подавая тарелку Андрею). Савкунин пришел за продуктами.
К у р м а н а е в. Один или с дочкой?
А н д р е й (передавая тарелку). А тебе какое дело? Ермак не для того вас, татар, победил, чтобы ты за русскими девушками ухаживал.
К у р м а н а е в. Какая же она русская?
А н д р е й. Не будь расистом, Галимзян. Если ее отец местный житель, это еще не означает, что за ней татарин может ухаживать.
К у р м а н а е в (обижаясь). А что, татарин хуже русского?
А н д р е й. Хуже не хуже, а Ермак вас победил.
К у р м а н а е в (вдруг рассердившись). А что твой Ермак, что твой Ермак? Утопили его и стали жить спокойно.
А н д р е й (смеется). Молодец, Галимзян, хорошо сказал, знаешь историю все-таки. (Начинает есть.)
Уланов, доев свой борщ, встает из-за стола.
З о я. А гуляш?
У л а н о в. Наелся. (Уходит в балок.)
А н д р е й (смотрит ему вслед). Галимзян, как считаешь, прав я насчет Кантея или нет?
К у р м а н а е в (бросив быстрый взгляд на Зою). А я не знаю! Это не мое дело.
А н д р е й. Ну, как не твое? Ты же всю смену за двоих работал.
К у р м а н а е в (опять оглядывается на Зою). Мне не привыкать, я и за троих могу.
А н д р е й. А что у тебя глазки по сторонам бегают? Боишься, что ли, кого-то?
К у р м а н а е в (уставившись в тарелку). Я не боюсь. Я не люблю, когда в контору жалуются.
А н д р е й. Ах, вот оно что — не любишь! А я, значит, люблю?.. Совесть у тебя есть, Галимзян? Ты что, не знаешь, почему я это сделал? Ради какого человека? (Показывает пальцем на балок, в который зашел Уланов.) Он ничего не знает, но вы-то все знаете, какую эта сволочь Кантей здесь общественную деятельность развивает, пока мы на буровой вкалываем.
Зоя со стуком ставит перед Андреем тарелку с гуляшом и уходит в балок.
(Ей вслед.) Не понравилось… Да если бы Матвеич хоть что-то про них узнал, давно бы духу этого Кантея на буровой не было. (Ест.) Но мы-то, товарищи его, знаем все и терпим. Вот ты, например, Галимзян! Хорош мусульманин, ничего не скажешь! Свинину не ешь, брезгуешь, а свинство, которое на глазах творится, терпишь.
К у р м а н а е в. Тише… (Кивком показывает на появившегося со стороны поселка Савкунина с мешком на плече.)
С а в к у н и н. Добрый день.
А н д р е й. Не день, а вечер.