М а т ь. Нет, нет, спасибо.
Г у л а м. Тут нужно пять-шесть человек, не больше.
М а т ь. Даже меньше.
Г у л а м. Я беру это на себя. К концу дня этой скалы не будет.
М а т ь. Спасибо, Гулам, но мне как-то неудобно.
Г у л а м. О чем вы говорите? Я бы сейчас ею занялся, если бы меня не ждали в городе.
А д а. Ничего, подождут.
М а т ь. Нет, нет, не надо никого подводить из-за нас. Поезжайте, Гулам, по своим делам. У нас здесь ничего срочного нет.
Г у л а м (обрадованно). Конечно. Через часок поеду и быстро вернусь, и к вечеру скалы не будет.
А д а. Ну, ладно, ты иди, дай поговорить с людьми.
Г у л а м. Иду, иду, Адочка. Ты про то, как я дом отца назад выбиваю, расскажи. Интересная история.
А д а. Ладно, расскажу. Иди уж.
Гулам уходит.
(Матери.) Вы напрасно его не используете. У него энергии на десять домов хватит. Вы знаете, что он придумал?
М а т ь. Нет.
А д а. Умора просто! Дядя Гамид, это вам особенно интересно должно быть: он на вашу помощь рассчитывает.
О т е ц. Буду рад помочь, если смогу.
А д а. Он задумал получить назад дачу своего отца в Пиршагах, которую в двадцать девятом году государство конфисковало как излишки.
М а т ь. Но у него же есть уже одна дача.
А д а. Эту он на имя своего брата построил, Тофика, тот тоже диссертацию защитил…
М а т ь. А дача отца большая?
А д а. Дом в восемь комнат, но запущенный. До войны сельсовет там был, а с сорок седьмого года он пустой стоит. Конечно, все растащили — окна, двери, полы… Но все равно очень красивый…
М а т ь. Участок большой?
А д а. Был большой. А сейчас только двор остался, все остальное роздали под дачи.
М а т ь. А зачем Гуламу два дома?
А д а. Если у него будет возможность, он десять построит.
О т е ц. А чем я ему могу быть полезен?
А д а. У него есть документ, что отец его в семнадцатом году был посажен в тюрьму Временным правительством. А вы ведь в это время тоже были в Москве?
О т е ц. Да, был.
А д а. Это я ему сказала. У меня же в диссертации есть глава об азербайджанцах, участвующих в революционных событиях в России. Вот он и хочет, чтобы вы написали пару слов о его отце.
О т е ц (чуть растерянно). А что я могу написать?
А д а. Ну, что-нибудь в подтверждение того, что отец его жертва Временного правительства.
О т е ц. Но как же я могу? Я же не знал его отца.
А д а. А вы и не пишите ничего. Обойдется без второй дачи.
О т е ц (волнуется). Нет, вы поймите меня правильно. Я бы написал, но я действительно ничего не знаю об этой истории с арестом. Я же не занимал никаких постов, просто воевал, как все, а после ранения попал в Отдельный Самарский кавалерийский полк и уже в Москву так и не вернулся.
А д а. Я знаю.
О т е ц. Я всегда был простым красноармейцем…
А д а. Я все про вас знаю. Я про вас знаю то, что даже вы сами о себе не знаете.
О т е ц. Неужели?
А д а. И догадаться не сможете.
О т е ц. Что же это такое?
А д а (отцу). Это мой сюрприз. Я так благодарна судьбе за то, что наши дачи рядом. О вас же никому не было известно. Даже о том, что вы прибыли сюда в составе Одиннадцатой армии, освободившей Баку от мусаватистов, никто не знал.
О т е ц. А почему, собственно, об этом должны знать?
А д а. Вы поразительный человек! Да любой другой трубил бы об этом на каждом углу.
О т е ц. Выдумаете?
А д а. Уверена. Гулам на одном несчастном аресте своего отца целый дом отхватить хочет. А на вашем месте он сейчас в правительстве сидел бы…
О т е ц. Вы что-то, по-моему, сильно преувеличиваете, Ада.
А д а. Ничего я не преувеличиваю. Вся моя диссертация на вас построена. (Улыбается.) Подождите, еще не то будет! Я еще займусь вашим участием в Великой Отечественной войне!
О т е ц. Что вы! Что вы! (Машет руками.) Зачем это нужно? Миллионы воевали, и я, как все… Смешно даже говорить об этом. (Смотрит на жену.)
М а т ь. Действительно, Ада, о войне писать не стоит. Ну, что он был военным журналистом, работал в армейской газете… Что об этом писать?
А д а. Как что? Участник революции, прошел все пять лет войны, был в керченском окружении, дошел до Берлина. И вы считаете, что об этом не надо писать?
О т е ц. Но я даже ранен не был.
А д а. Это не обязательно. Есть Герои Советского Союза, не получившие ни одной царапины.
О т е ц. Мне даже выстрелить не пришлось ни разу.
А д а. У вас были другие обязанности. Маршалы тоже не стреляли.
М а т ь. Если уж писать, то лучше о революции. Тогда он хоть по-настоящему воевал.
А д а. Тетя Халида, это не важно, стрелял дядя Гамид или нет. Важно то, что он участвовал и в революции, и в Великой Отечественной войне.
О т е ц. Таких много было.
А д а. Может быть. Но я знаю вас. И страшно рада этому. Для меня вы просто клад. Только, честно говоря, я одного понять не могла, когда раскопала ваши документы, и спросить как-то неудобно было… У вас что-то случилось в двадцатом году, после установления советской власти в Азербайджане? Что-то произошло с вами?
О т е ц. Нет, ничего не произошло. А почему вы решили?
А д а. Слава богу… Значит, я ошиблась. Просто я не встречала больше вашего имени ни в архивных документах того времени, ни в газетах… Вы как будто исчезли.
О т е ц. Я не исчез. Кончилась революция, и я пошел работать по специальности.
А д а. Куда?
О т е ц. Преподавателем в школу, потом в университет. Я же историк.
А д а. И все время работали преподавателем? Все годы?
О т е ц. Да. До сорок первого, пока не началась война.
А д а. А после войны?
О т е ц. И после войны тоже.
А д а. Там же?
О т е ц. Да, в университете.
А д а. Невероятно. (Непонятно, восхищается она или недоумевает.)
О т е ц. Что?
А д а. Ну вот это все, ваша жизнь.
О т е ц. Извините, Адочка, но я не понимаю вас…
А д а. Мне трудно объяснить, но это как-то не укладывается в наши нынешние представления. Вы участвовали в революции, победили, а потом… пошли работать учителем…
О т е ц. А что я должен был делать?
А д а (наивность вопроса несколько смущает ее, но желание выяснить все до конца берет верх). Не знаю… Но ведь другие занимают какие-то должности. А вы остались простым учителем. Вы меня понимаете?
О т е ц (не сразу). А-а-а… Но ведь, Адочка, я воевал не потому, что мне нравилось это или из-за выгоды какой-то. Так сложилась жизнь. Надо было… возникла необходимость. Если бы революция не победила бы, я все равно был бы историком, но тут ведь дело было не только во мне… Ну, а в сорок первом, как вы сами понимаете, вопросов вообще не было, надо было защищать свой дом, своих детей, страну…
А д а. Да, да, конечно. Это понятно. Я не войну имела в виду… а самое начало. Когда вы были молодым, перед вами открылись такие возможности… Вы могли бы стать кем угодно, занять любой пост.
О т е ц (улыбнувшись). Я не честолюбивый человек, Адочка.
А д а. Вот об этом я и говорю…
М а т ь. Скажите, Ада… но отец Гулама был все-таки в семнадцатом году в Москве?
А д а. Да, был… Продавать туда что-то повез. Он же до революции магазин свой имел… Ой! (Прислушивается.) Кто-то идет… Я побежала… (Спешит к калитке.) Ради бога, простите меня за глупые вопросы…
Навстречу Аде в калитку входит Э л ь д а р.
Здравствуйте, Эльдар… Ой… Не смотрите на меня…
Э л ь д а р. Здравствуйте… (Уступает дорогу, не обратив внимания на наряд Ады, причину ее смущения и поспешного ухода.)
О т е ц (радостно матери). Я же говорил, что они приедут!
Мать стоит посреди участка с камнем в руках. Эльдар, поздоровавшись с родителями, проходит под навес и устало опускается на кровать.
О т е ц. А где Акиф и Расим?
Э л ь д а р. Они не смогли приехать. У Расима ученый совет.
О т е ц (упавшим голосом). А почему Акиф не приехал?
Э л ь д а р. Не знаю, наверное, и у него какие-то причины…
Молчание. Мать несет камень к скале.
(Провожает ее взглядом.) Они обязательно приехали бы, если могли, ты же знаешь… К сожалению, не все зависит от нас. (Негромко отцу.) Я тоже должен буду скоро уехать…
О т е ц (невольно оглянувшись на мать и тоже понизив голос). Ты что, совсем не останешься?
Э л ь д а р. Не могу. Я приехал предупредить, чтобы вы не ждали… Мне обязательно надо быть в городе сейчас…
О т е ц (умоляюще). Может быть, хоть ненадолго задержишься? Часа на два, на три хотя бы?
Э л ь д а р. Папа, неужели ты думаешь, я бы не остался, если мог?
О т е ц. Да, да, конечно… Просто она так ждала… Я даже не знаю, как ей об этом сказать.
Мать, дотащив камень до скалы, идет за следующим. Эльдар подходит к ней.
Э л ь д а р (устало, ласково). Мама, ну что ты делаешь? Тебе же нельзя.
М а т ь (переведя дыхание, спокойно). Ну кто-то же должен это делать?
Э л ь д а р. Ты что, собираешься сама перетаскать шесть машин камня?
М а т ь. Да, собираюсь. Нам стоило больших трудов купить эти камни, и я не могу сидеть сложа руки и смотреть на то, как их разворовывают.
Э л ь д а р. Но это невозможно, мама.
М а т ь. Может быть.
Э л ь д а р. Их же несколько тысяч штук.
М а т ь. Я знаю.
Э л ь д а р. А ты очень больной человек.
М а т ь. Да.
Э л ь д а р. В результате все это может плохо кончиться.
М а т ь. И что ты предлагаешь?
Э л ь д а р (устало). А что я могу предложить, мама? Я обшарил весь поселок, когда ехал сюда, но там нет желающих таскать по такой жаре чужие камни. Не хотят люди зарабатывать деньги таким способом. Что я еще могу сделать?
М а т ь. Ничего.
Э л ь д а р. В следующее воскресенье я приед