? Ему было стыдно? Он боялся, что люди будут его высмеивать? Ведь он был достаточно богат, чтобы укрыться от злых языков на другом конце Империи. А может, он считал, что должен понести наказание за преступление, и намеренно не искал для себя никаких оправданий? Сам себя уже обвинил и осудил, ибо не мог перестать любить свою жену, несмотря на то, что она оказалась его злейшим врагом? А может, я имел дело со случаем амнезии? Обманутый муж убивает жену-отравительницу, но шок, вызванный её смертью, отнимает у него память о причинах преступления? Могла ли возникнуть такая ситуация? Кто знает, в конце концов, человеческий разум подобен бездонной пропасти, и никто не может похвастаться, что достиг самого её дна, хотя кто-кто, а мы, инквизиторы, всегда были ближе всех к совершению этого подвига.
К сожалению, существовала и другая возможность, а именно та, что Роберт Пляйс говорил правду. Он ничего не знал о преступных намерениях жены и убил её независимо от них. Приходилось задать себе вопрос: если не из-за них, то из-за чего? И в этом случае я опять возвращался к тому, с чего начал.
Я возвращался в дом Грюннов, терзаясь раздумьями, и надеялся, что в комфорте своей комнаты я смогу привести мысли в порядок. Но жизнь снова сумела меня удивить. Оказалось, что где-где, но в доме мастера-красильщика я не найду покоя.
Дверь открыла заплаканная служанка. У неё были красные щёки и глаза, узкие, словно щёлочки. Я почувствовал от неё столь сильный запах алкоголя, что чуть не упал с порога.
– Боже мой, Боже мой, что делается... – поприветствовала она меня жалобными всхлипываниями.
– Если твои хозяева уволили тебя за пьянство, то я на их стороне, – проворчал я.
– Мастер, может, вы сможете чем-то помочь, ведь если не вы, то кто... О, пресвятая Богородица, что случилось, какая трагедия, Боже мой...
Поскольку она всё это время загораживала мне проход, я отодвинул её и проскользнул внутрь. Я уже хотел начать расспрашивать, что произошло в этом доме (я надеялся, что служанка, несмотря на достойное сожаления состояние, ещё способна формулировать простейшие мысли), когда я услышал грохот переворачиваемой мебели, крики и проклятия. А потом стоны избиваемого человека. Я мгновенно бросился в ту сторону, откуда долетали эти тревожные звуки, толкнул полуоткрытую дверь и заглянул в комнату. У стены сидел Эрих Грюнн, а его руки и ноги были привязаны верёвками к поручням и ножкам кресла. Над моим хозяином стояли двое крепких мужчин и немилосердно били его кулаками. Грюнн не имел возможности защищаться, так что он только пытался спрятать голову между плеч. Он не кричал, не отбивался, а лишь глухо стонал, когда какой-нибудь из тяжёлых ударов попадал в затылок. Я решил, что изгнание и наказание нападавших могут стать хорошим способом поблагодарить за гостеприимство. Поэтому я без предупреждения ринулся на мужчин, издевающихся над мастером-красильщиком. Они были так заняты кровавой работой, что даже не поняли, что в комнате появился кто-то кроме них самих и их жертвы. Первого из нападавших я с разбега оттолкнул к стене, второго ударил в челюсть так сильно, что он сел на пол. Краем глаза я заметил, что первый уже поднимается, поэтому я повернулся к нему и выхватил стилет из-за голенища.
– Остановитесь, ради Бога! Оставьте их, мастер инквизитор! – Закричал Грюнн.
Я посмотрел на него. Он сильно наклонился вперёд, так, что казалось, что его напряжённые мышцы порвут постромки. Лицо его было опухшим и красным от крови, однако голос его звучал уверенно и решительно. Я послушно спрятал кинжал обратно за голенище сапога, но при этом держал этих двоих в поле зрения. Мои противники тоже успокоились. Младший бросил табурет, который он держал за ножку, словно какую-то бесформенную булаву, а старший со вздохом засунул нож в ножны на поясе.
– Не удивляйтесь моему изумлению, ибо редко случается так, чтобы человек, привязанный к стулу, защищал бьющих его мучителей, – сказал я, всё ещё меряя недоверчивым взглядом присутствующих в комнате.
Грюнн сплюнул кровавую слюну.
– Развяжите меня, и мы поговорим.
– Нет! – Заорал один из мужчин. – Кровь Господня, нет!
– А почему? – Повернулся я в его сторону.
– Этот висельник чуть не убил Михаила. Собственного сына. Свет ещё не видел такого преступления!
Я отдавал себе отчёт, что свет видел и такие вещи, и похуже, но невольно кивнул ему.
– Знаете что, господин Грюнн, я вас пока не развяжу. Может, так будет лучше для всех, включая вас самого, – сказал я, внимательно глядя на него. – А вы кто такие, господа? – Я отвернулся от изуродованного лица мастера-красильщика.
– Это братья Элизы, то есть мои зятья. Ради Господней любви! – Внезапно заскулил он. – Дайте мне посмотреть, что с моим сыном!
Младший брат Элизы смерил Грюнна полным ненависти взглядом.
– С ним всё в порядке, мерзавец, – прошипел он. – И даст Бог, мы устроим так, чтобы ты его никогда больше пальцем не тронул.
– Погодите. Пока никто никого не будет трогать ни пальцем, ни чем другим. По крайней мере, пока я не узнаю, что происходит. Вы можете рассказать мне, что здесь случилось, и почему вы так избили собственного зятя?
– Ну, я расскажу, – сказал старший из братьев, после чего подвигал челюстью и поморщился, как видно, мой удар оказался болезненным. – Потому что это я спас ребёнка из рук этого проклятого Ирода, чтоб его земля не носила.
– Оставим при себе изящные обороты, – попросил я, – и перейдём к сути, господа.
Мужчина запыхтел, видимо, ища время, чтобы успокоиться и собраться с мыслями.
– Вы видели бочки со смолой во дворе, не так ли? Третий день уже стоят.
– Видел.
– Вот именно. Вот именно! – Он погрозил Грюнну кулаком. – Ты дьявол во плоти!
– Господин... господин, как вас там зовут, к делу, пожалуйста.
– Дитрих Вейген, – сказал он. – Так меня зовут. А это мой брат Василий. Лизка из дома Вейгенов, и даст Бог, скоро снова будет Вейген, когда этого мерзавца...
– Господин Вейген!
– Что? А, к делу? Ну к делу так к делу. В общем, возвращаюсь я домой, и тут вижу, как этот Вельзевул во плоти хватает малыша и собирается утопить его в кипящей смоле. Я едва успел добежать, подбил ему ноги, а ребёнок, Иисус Мария! Ребёнка я схватил над самым краем. Ещё локоть, и он бы пропал, Господи Боже! – Он размашисто перекрестился.
– Так и было, – подтвердил младший из братьев, ударив кулаком в грудь. – Клянусь жизнью и бессмертной душой, что так и было.
– Ну что ж, господин Грюнн, против вас были выдвинуты серьёзные обвинения. – Я посмотрел на мастера-красильщика, который сидел с пасмурным лицом, ожесточённым и полным застывшей боли. – Есть ли вам что сказать до того, как вы будете переданы властям?
– Слава Богу, слава Богу, – только и сказал он, и его лицо слегка прояснилось.
– Ах ты! – Василий Вейген дёрнулся в сторону зятя, но я успел остановить его прежде, чем он смог добраться до намеченной жертвы.
– Господин Вейген, держите себя в руках, – попросил я. – Там, куда он отправится, его отделают лучше, чем вы могли бы мечтать. Конечно, если это правда. А это правда, господин Грюнн? – Я подошёл и встал рядом со связанным мужчиной. Я склонился над ним так, что моё лицо оказалась напротив его лица. – Вы изволите мне ответить? Вы хотели убить своего сына? Вашу кровь от крови и кость от кости?
– Никогда! – Захрипел он. – Никогда!
– Зачем вашим зятьям ложно вас обвинять? Скажите мне. Они лгут?
Он молчал и только тяжело и болезненно дышал.
– Они лгут? – Повторил я вопрос.
–Нет. – Он потряс головой. – Не врут.
Я выпрямился.
– Господа Вейген, сообщите властям, и пусть стража заберёт вашего шурина. Ибо его жизнь больше не в ваших руках и не в моих, но в руках суда.
– Инквизитор! – Прохрипел он. – Во имя мести Господней, инквизитор, дайте мне исповедаться!
Я изумлённо уставился на него.
– Я не священник, господин Грюнн.
– Умоляю вас. Прикажите им выйти. – Движением подбородка он показал на зятьёв.
Я ненадолго задумался.
– Будьте любезны, господа, оставьте нас одних, – попросил я.
Младший из мужчин что-то неприязненно проворчал, но старший потянул его за руку. Они вышли, закрыв за собой дверь.
– Слушаю вас, господин Грюнн.
– Вы должны мне поверить. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Своего сына я люблю больше жизни. Если бы я должен был умереть, чтобы спасти его, я бы сделал это с песней на устах. С радостью, что не он должен умереть, а я.
– Трудно поверить этим словам, учитывая сегодняшние события. Разве что у вас особый способ проявлять любовь.
Из глаз Грюнна хлынули слёзы. Настоящий водопад. Это выглядело странно, учитывая, что передо мной сидел твёрдый, суровый человек, который, вероятно, в жизни многое повидал, и которому повезло многое вырвать у этой жизни клыками и когтями.
– Не знаю, не знаю... Если бы я только мог... Не знаю, как это могло случиться. Клянусь вам. – Он поднял на меня полные слёз глаза. – Я не был собой. В эту минуту что-то чужое, страшное... будто... Сам не знаю...
В этот момент мне вспомнились слова Роберта Пляйса, которые он произнёс при первой встрече, когда описывал чувство, которое он испытал непосредственно перед убийством жены.
– Вы увидели вашего сына... иначе? – Тихо спросил я.
– Боже мой, вы понимаете, – тоже прошептал он. – Именно так и было. Я увидел, что он бежит ко мне, такой счастливый и смеющийся, и кричит: «Папа, папа», а я тогда... тогда...
Ого, откуда мне знакомо подобное заикание?
– ...а я тогда... Нет, не я... Как будто кто-то внутри меня... кто-то чужой подумал: с чего ты так веселишься, что ты такой радостный, ты, маленький... Боже мой... – Он опять заплакал, и на этот раз он рыдал так жалобно, что мне стало его жаль.
– Ну-ну, господин Грюнн, продолжайте.
– Меня в детстве и били, и загружали работой, ни одной ночи я не спал без синяков, от голода иногда собственные руки грыз. – Он замолчал, как видно, задумавшись о своём несчастном детстве. – А у моего сына только ангельского пуха нет. Если бы кто-то поднял на него руку, я сам, клянусь Богом, эту руку отрубил бы.