– Где он спрятался? Вы знаете, где он спрятался? Если так, скажите мне немедленно!
Я вздохнул. Я понял, что из разговора с Элизой пока ничего не выйдет. С большим успехом я мог бы обращаться к стене, потому что стена, по крайней мере, не имеет собственных планов и намерений.
– Я оставлю вас ненадолго, – решил я и встал с табурета.
Я поискал зятьёв Грюнна и нашёл их на кухне, где Дитрих прикладывал к повреждённой щеке компресс, сделанный из ломтя сырого мяса.
– До свадьбы заживёт, – бросил я безмятежно.
Старший из братьев Элизы явственно поморщился, но ничего не сказал.
– Как там Лизка? – Спросил он.
– Не слишком разговорчива. – Я покачал головой. – И пока мало чем мне поможет. Но я подумал, что смогу воспользоваться вашим советом, господа. Как людей опытных, рассудительных и внимательных, и при этом искренне преданных сестре и племяннику.
– Именно так и есть, – подытожил мои слова Дитрих, а младший Василий горячо закивал. – Если только мы сможем помочь, то поможем.
Из корзины, лежащей на столе, я взял себе сочное яблоко, обтёр его краем рукава и откусил.
– Чем Бог послал, – язвительно бросил Василий.
– Спасибо вам большое. Скажите, у Эриха были или есть враги?
Дитрих разразился искренним смехом.
– Господин инквизитор, вы живёте в доме человека, который из плебейского состояния выбился в число городских патрициев, который женился на самой красивой девушкой в городе, который захватил мануфактуры и поместья двух самых могущественных своих конкурентов, и вы спрашиваете, имеет ли он врагов?
– Я не знал, что он настолько богат, – буркнул я.
– Он не любит хвастаться богатством, хотя рука у него щедрая, ничего не скажешь.
– А какие чувства вы, господа Вейген, испытываете к шурину?
– Я бы его... – начал младший.
– Молчи, дурак! – Рявкнул Дитрих, после чего повернулся в мою сторону, уже со спокойным лицом. – Теперь мы бы его и в ложке воды утопили, но до этого происшествия... что ж... – Он пожал плечами. – Он был хорошим человеком, что и говорить.
– Ну, вроде какая-то правда в этом есть, – признал Василий, озадаченно протирая челюсть.
– Вы видели, чтобы он вёл себя агрессивно, избивал жену или сына, либо...
– Мастер Маддердин, – прервал меня Дитрих с широкой улыбкой, – он относился к нашей Лизке как к статуе Девы Марии. Чуть ли не молился на неё. А Михаил? Святые в раю не окружены такой любовью. Это человек, который никогда на них даже голоса не повысил.
– Справедливо. Так оно и было. – Василий покивал головой.
– Так скажите, как люди, знающие Грюнна и знающие жизнь, что могло заставить вашего зятя совершить столь безумный поступок?
– Ну, слово «безумный» и есть ответ, – буркнул старший из братьев. – Ведь, как известно, безумие иногда поражает людей, словно молния.
– Словно молния! – Василий вытаращил глаза, подтверждая слова Дитриха.
Конечно, могло быть и так. Не раз и не два я слышал о людях, которые в порыве безумия совершали поступки страшные или жалкие, а потом с ними можно было вполне адекватно разговаривать. Так могло случиться и в этом случае. Только мне трудно было поверить, что помешательству мог поддаться человек с таким рвением и выдержанностью построивший свою жизнь, который, вдобавок ничем не дал понять по себе, что в его разуме скрывается кроха безумия. Кроме того, в его поступках и словах я видел опасное совпадение с поступками и словами Роберта Пляйса. Может, это просто совпадение? Возможно... Но почему двое солидных, спокойных и состоятельных людей практически в одно время приняли решение уничтожить то, что больше всего любили?
Как мне позже сообщили братья Элизы, госпожа Грюнн только во второй половине дня заставила себя отпустить ребёнка из своих объятий. И то только потому, что малыш начал, наконец, отчаянно плакать, не понимая, почему мать не позволяет ему спуститься с её коленей. Но сразу после того, как жена Эриха отдала своего сына под опеку служанки и братьев, она энергично занялась работой по дому. Прежде всего, в саду я увидел нескольких вооружённых мужчин, и сразу понял, что Элиза наняла охрану, на случай, если мужу захочется вернуться домой. Потом я услышал, как она громко инструктирует слуг, что делать с одеждой её мужа, и из окна увидел, что эта одежда складывается в довольно внушительную кучу. Тогда я решил с ней поговорить.
– При всём уважении, госпожа Элиза, вы хотите поджечь город? – Спросил я. – Посмотрите на погоду, посмотрите на ветер, который разнесёт искры.
Она повернулась в мою сторону, и только теперь я заметил, как сильно изменилась с утра её лицо. Не знаю, назвал бы сейчас кто-нибудь Элизу прекраснейшей женщиной в городе. Она была бледна, губы были сжаты в узкую полоску, глаза покраснели, а веки опухли от слёз.
– Вы правы. – Она спокойно кивнула головой. – Я прикажу раздать это бедным. Пусть хоть они что-то получат от моего несчастья.
– А не знаете ли вы кого-то, кто был бы рад видеть вас несчастными? – Тут же спросил я.
– Везде полно злых людей. – Она пожала плечами. – Конечно, наше счастье многим кололо глаза.
– Многим? А кому, например, могу я узнать?
Она надолго замолчала.
– Я вижу, с вами действительно нужно следить за словами, мастер инквизитор.
– Таков уж я есть, – признал я. – Потому что, госпожа Элиза, чаще всего люди говорят: никто, а оказывается, что все или многие. Потом говорят: все или многие, а оказывается, что никто.
– Тогда и я, наверное, отвечу, что никто, – сказала она тихо. – Потому что, видите ли, я не сталкивалась с чьей-либо злостью или претензиями, выкрикиваемыми прямо в лицо. Но я не знаю, знакомо ли вам это чувство... – она на минуту умолкла и уставилась куда-то над моей головой. – То, как сам воздух, кажется, густеет, когда вы входите в комнату, полную людей. То, как они шепчут друг другу в уши, а когда вы направляете на них взгляд, они улыбаются быстро и неискренне. И то, что когда вы выходите, их взгляды, кажется, облепляют вашу спину, виснут на ней, словно мешки, полные чернозёма...
Бьюсь об заклад, Элизе никогда не приходилось таскать мешки с землёй, тем не менее, сравнение казалось наглядным. Знал ли я то чувство, о котором она говорила? Ба! Какой инквизитор его не знал?
– Немало раз бывало, что я покупала что-то, даже, знаете, не обязательно очень дорогое, и слышала: «Ну-ну, Бог к вам ласков, на нужду не жалуетесь». Всё это произносится таким отвратительным, якобы сердечным, тоном. И сопровождается улыбкой, приклеенной к губам... И если этот кто-то был с каким-нибудь своим другом, то я ещё видела быстрое подмигивание...
– Вы очень проницательны, госпожа Элиза.
– И немало раз, когда я проходила мимо мужчин, я слышала причмокивание, а затем тихий комментарий: «Хорошо иметь столько денег, сколько старый Грюнн». Так, как будто я вышла за него ради богатства. – Она ударила кулаком в открытую ладонь. – А я это сделала потому, что он... потому что он был, – поправилась она быстро, – хорошим человеком. Но, если быть честной... – Она посмотрела на меня неожиданно внимательно и проницательно. – Позвольте спросить, какова цель нашей беседы? Зачем вы хотите знать, кто нас не любил или кто нам завидовал?
– Я постараюсь вам всё честно объяснить, – пообещал я. – Почему бы нам не сесть где поспокойней, или, по крайней мере, где-нибудь, где нас не услышат?
– Тогда пойдёмте к вам, – решила.
– Но разве это...
– Я здесь хозяйка, – сказала она. – Я могу поговорить с моим гостем, где того захочу, понравится ли это кому-то или нет. Впрочем, кто на нас обратит внимание в этой суматохе? – Она грустно улыбнулась и показала на слуг, нагруженных ворохами вещей, принадлежащих Эриху Грюнну.
У меня не было сомнений в том, что, несмотря на суматоху, найдутся глаза, которые увидят, куда делась хозяйка дома, губы, которые эту новость повторят, и уши, которые захотят её услышать. Однако если Элиза не боялась сплетен и злых людских языков, это было её дело и её решение.
– Госпожа Грюнн, – начал я, когда мы сели за закрытыми дверями моей комнаты, – я заметил, что вы, не сочтите за лесть, женщина, наделённая острым умом. Поэтому я позволю себе раскрыть вам тайны следствия, которое я веду, считая, что ни одного слова из того, что мы здесь скажем, не покинет этих стен.
– Пожалуйста, говорите, – ответила она, и я видел, что она действительно удивлена тем, что только что услышала.
Я рассказал ей о разговоре с Робертом Пляйсом, за исключением, понятное дело, вопросов, связанных с использованием яда его супругой. Я также в точности процитировал слова, которые услышал от Эриха Грюнна.
– Не кажется ли вам странным, что двое солидных, спокойных и состоятельных людей практически в одно время приняли решение уничтожить то, что больше всего любят? – Спросил я в заключение, делясь таким образом сомнениями, которые сам недавно испытал.
Элиза очень долго молчала, всё это время однообразным жестом комкая платье на колене и уставившись на свои пальцы.
– Так вы думаете, что это не их вина, правда? Что и Роберт Пляйс убил жену не по собственной воле, и мой муж не по собственной воле поднял руку на Михаила? – Спросила она наконец.
– Допускаю такую возможность, – ответил я осторожно. – Но чтобы получить нечто большее, чем смутное подозрение, мне нужно как-то связать оба события. Например, найти кого-то, кто ненавидел как Пляйсов, так и вас.
– А что вы услышали от Роберта Пляйса? Кто их ненавидел?
– Он назвал Марию Грольш.
Она наморщила лоб, потом пожала плечами.
– Не знаю. Ах да, вы же упоминали о ней за ужином. А потом мой муж вас прервал, спросив, не путаете ли вы трапезу с допросом.
В нескольких словах я описал внешний вид Грольшихи. Элиза вяло улыбнулась.
– Думаю, что я запомнила бы кого-то подобного, если ваше описание точно. Я уже говорила вам, что наше счастье для многих было солью в глазу, но этой женщины я даже не припоминаю.