– Ну да. Жаль. Я думал, может, она вам в чём-то завидовала, или её сын...
– Сын? – Подхватила она, подняв глаза. – Вы ничего не говорили о сыне.
– Это её ублюдок. Я даже не знаю, как он выглядит. Эсмеральда Пляйс обвинила его в том, что он украл серебро, но это, вероятно, неправда.
– Вы хотя бы знаете, как его зовут?
Я покачал головой, поскольку не знал причин, по которым меня могло бы заинтересовать имя какого-то щенка.
– А то был один парень, который постоянно крутится возле нашего дома, – сказала Элиза, нахмурившись. – Я приказала его прогнать, может, неделю назад...
– И по какой причине, могу я узнать?
– Мы живём в жестоком мире, мастер Маддердин, не так ли? В мире, где люди делают друг другу зло, иногда превышающее понимание многих из нас. Но нет никаких причин, чтобы мы давали волю худшим инстинктам или допускали подобное поведение у других.
– Признаться, я не совсем понимаю, куда вы клоните, – заметил я.
– Я поймала этого парня, когда он мучил голубя и показывал это Михасю, – объяснила она и сердито поджала губы. – А я собираюсь воспитывать сына в уважении к божьим созданиям. Достаточно уже того, что мы убиваем их, чтобы поесть и одеться, мы не должны делать этого ради злой забавы.
– Согласен с вами до последнего слова, – сказал я искренне, ибо тоже не думал, что бесцельное мучение живых существ может кому-либо принести славу или пользу.
– Я приказала всыпать ему ремня, чтобы он почувствовал страдания на собственной шкуре, – добавила она. – Но, знаете, ничего страшного, Боже упаси – тут же оговорилась она и посмотрела на меня столь испуганным взглядом, словно я собирался осудить её за то, что она наказала чужого ребёнка.
– Я так понимаю, что он ушёл на своих ногах?
– Мастер Маддердин! Не только ушёл, а убежал вприпрыжку! И у него было достаточно сил, чтобы проклинать меня такими словами, каких я не слышала даже от рабочих моего мужа.
– То, что вы говорите, очень интересно. Очень.
Может, я, наконец, нашёл в моём расследовании точку соприкосновения?! Если мальчик, мучавший голубя, был сыном Марии Грольш, это означало, что и Пляйсы, и Грюнны плохо с ним обошлись. Эсмеральда Пляйс несправедливо обвинила в краже серебра, а Элиза Грюнн приказала высечь ремнём. Прохвост, по всей вероятности, пожаловался матери. А мать? Что сделала тогда мать? Смогла ли она сама сотворить мощное заклинание, или пошла к кому-то, кто помог ей в этом гнусном намерении? Если да, то к кому?
– Моему ребёнку всё ещё что-то угрожает? – Спросила Элиза и громко проглотила слюну. – Скажите честно, умоляю вас!
– Не думаю, – ответил я по размышлении. – Вас уже наказали, госпожа Грюнн, и я надеюсь, что вашего обидчика это наказание удовлетворит. Во-первых, вы натерпелись страха, во-вторых, вы потеряли мужа, ваш Михаил отца, а ваш муж любимую жену и любимого сына. Короче говоря: ваше счастье исчезло в один момент. Осмелюсь полагать, что на этом дело закончится.
Только сейчас я заметил, что глаза моей хозяйки наполнились слезами. Что ж, слишком поздно я понял, что слова, которые я произнёс, были как минимум жестокими. Но не буду скрывать, что при этом правдивыми. Я взял её ладонь в свои руки.
– Всё ещё может повернуться к лучшему, – сказал я, надеясь, что мои скромные пожелания окажутся правдой. – Вот увидите.
Мы, инквизиторы, обладаем огромной властью. Мы можем арестовывать и допрашивать людей, отправлять их на пытки или смерть, если мы посчитаем это нужным. Ба, не раз и не два служители Святого Официума в случае необходимости принимали власть над целыми городами, подчиняя себе муниципальные советы на то время, которое понадобится для выполнения задачи. Но за всё это в определённый момент приходит час расплаты, и наши руководители суровым взглядом смотрят на ошибки, явные нарушения духа закона или корыстолюбие. Мне, однако, не пришлось всерьёз задаваться вопросом, есть ли у меня достаточно веские доказательства, чтобы арестовать Марию Грольш и начать допрос. В конце концов, она была простой женщиной, не имеющей высокопоставленных друзей и денег, а также не пользующейся особой симпатией у соседей. Я мог бы подвергнуть её пыткам, на которых узнал бы всё, о чём только можно мечтать. Я был уверен, что она в красках расскажет мне о шабашах, на которые она летала верхом на чёрном козле, об ужасающих сексуальных оргиях, на которых она отдавалась не только людям обоих полов, но и рогатому и безрогому скоту, а также о принесении в жертву детей и некрещёных младенцев. Всё это я узнал бы, поскольку подавляющее большинство обвиняемых принимаются выдумывать чрезвычайно занимательные истории, когда увидят раскалённые зубила, клещи и тиски. Но меня интересовали не сказки, а правда. Я собирался раскрыть реальные причины двух тревожных событий, которые имели место в городе Виттлих, и убедиться, что подобные драмы никогда не произойдут вновь. В конце концов, я был пастушьим псом, а они, обычные люди, составляли стадо, за которым я и должен был, и хотел присматривать.
Я решил не делиться своими подозрениями с Оттоном. Поскольку он выпросил у меня услугу главным образом для того, чтобы сохранить инкогнито, я не собирался разрушать его планы. Пусть он останется наблюдателем событий, так как именно эта роль соответствовала ему здесь и сейчас. Однако я должен был отправиться к бургомистру, во-первых, чтобы получить поддержку городских властей, во-вторых, чтобы сделать всё в соответствии с законом, и, как следствие, не столкнуться позже с противодействием со стороны членов городского совета. Многим, правда, навредить они мне не могли, но зачем мне создавать себе проблемы и разбираться с ними, если всё можно устроить по-хорошему? Я всегда говорю, что насилие и обман – наихудшие из возможных вариантов (хотя, не скрою, иногда и необходимые), ибо человек, применяющий эти методы, должен считаться с фактом, что этим он очень, очень усложнит себе жизнь. Разве не лучше укротить людей добрым словом, чем бить их палкой по черепу? Разве не лучше говорить им правду прямо в глаза, чем крутить, петлять и барахтаться?
– Ваш город, безусловно, в безопасности, – доброжелательно заверил я бледного бургомистра, который совершенно забыл об уважении к своей бороде и нервно теребил её в кулаке. – Я не собираюсь искать здесь ведьмовской заговор, а только допрошу подозреваемую, в чём мне может быть полезна помощь городских властей.
– Конечно-конечно, чем только можем... Конечно... Конечно...
– Тогда дайте мне, будьте любезны, двух парней, чтобы мне не пришлось драться с этой паскудной бабой, и прикажите подготовить помещение, где я проведу допрос. У вас есть палач?
– Нет, мастер, когда возникала необходимость, мы посылали...
– Ну ничего, тогда я сам займусь проведением квалифицированного допроса. Честная работа рук не пачкает, а? – Я улыбнулся и хлопнул Бромберга по плечу. – Дайте мне какого-нибудь опытного писца. Желательно с красивым почерком, и чтобы не боялся вида крови. Понимаете?
– Так точно. Так точно.
– Конечно, мне также понадобится медик. Найдите и пришлите мне лучшего, что у вас есть.
– Ну, тогда только Эгон Кирш, мастер инквизитор, потому что...
– Вы хотите присутствовать на допросе? Или прислать своего представителя, согласно привилегии, принадлежащей вам в соответствии с законом и обычаем?
– Я?! На допросе? – Он побледнел и размашисто перекрестился. – Упаси Бог, мастер, упаси Бог. Я полностью вам доверяю. Вам вовсе не требуется моё присутствие. Я дам вам стражников, писца, вызову доктора и всё, что вы пожелаете. В общем, если вам что-нибудь понадобится, мы все к вашим услугам.
Что ж, трудно было рассчитывать на иной итог. Городские власти крайне редко пытались усложнять жизнь инквизиторам (это случалось только тогда, когда советники имели очень сильных покровителей). Как правило, мэр и градские скамьи были готовы кормить инквизитора птичьим молоком и укладывать его на перину из райского пуха, лишь бы только в случае чего иметь возможность рассчитывать на его великодушие.
– Спасибо вам большое, – сказал я. – Надеюсь, мы скоро закончим дело с пользой для города.
– О да, мастер, да! С пользой для города, – он почти простонал эти слова, и я увидел, что он дрожит от страха. – С вашего разрешения, я немедленно прикажу освободить господина Роберта Пляйса... – Он заискивающе посмотрел мне в глаза.
Ну да, этого я мог ожидать. Бургомистр, видимо, решил, что моя деятельность в его городе имеет целью освобождение заключённого, ожидающего приговора.
– Пляйса? – Спросил я холодным тоном. – Он отозвал свои показания? Или появились новые улики, которые наглядно доказывали бы его невиновность?
– Н-ну... н-нет, но... я думал, что вы... что это по вашему...
– Уважаемый бургомистр, я буду с вами абсолютно честен, – прервал я его, тем более что я был уверен, что ничего разумного он не выдавит. – Я прибыл сюда не для того, чтобы служить какому-нибудь человеку, ни вам, ни Пляйсу, ни самому себе, но лишь Богу Всемогущему. Может быть, повторяю: может быть, окажется, что в ходе следствия я докажу, что ваш заключённый невиновен и был лишь марионеткой в руках могущественного зла. Тогда, перед лицом неопровержимых доказательств, мы поговорим о его освобождении. Но до тех пор пусть всё остаётся как есть.
– Конечно. Конечно. Я бы даже не посмел считать иначе... – Он сложил руки, как для молитвы. – Вы простите мне поспешность суждений, мастер?
– Здесь нечего прощать, – ответил я с улыбкой. – Бог дал вам свободу воли, чтобы вы совершали ошибки. И послал нас, инквизиторов, чтобы мы эти ошибки исправляли.
– Конечно. Конечно, – повторил Бромберг, глядя на меня, словно пёс, не уверенный, получит ли он от своего хозяина кость или пинок.
Но ведь он был человеком, который до сих пор проявлял большую доброту к вашему покорному слуге, поэтому я сердечно похлопал бургомистра по щеке, чтобы его утешить.
Ратуша Виттлиха была построена и расширена, по-видимому, ещё в те времена, когда город был очень богат, и когда он хотел ослепить прибывающих в него гостей. Ибо на высокой башне ратуши находились мастерски сработанные огромные часы, украшенные фигурами Иисуса и одиннадцати апостолов с мечами в руках.