– Итак, всё закончилось хорошо, – сказал я весёлым тоном, когда увидел Оттона, приближающегося к столу, за которым я завтракал.
– Для кого как, – буркнул он.
У него были опухшие веки и синие круги под глазами, а щёки заросли небритой седой щетиной. Он выглядел как старый, больной человек. Мои ноздри уловили вонь, исходящую из его рта. Ой, неплохо, должно быть, этот мой компаньон вчера выпил от семи скорбей, подумал я.
– А что такого произошло?
– Не знаешь, почему Роберт не захотел меня принять? – Оттон тяжело рухнул на стул. – Меня! Своего благодетеля и спасителя!
– Ну, это правда: ты так потрудился над его освобождением, ой-ой-ой...
Он уставился на меня мрачным взглядом.
– Ты, Мордимер, был лишь орудием. Весьма полезным, надо признать, но управляемым моей рукой.
Я положил ложку на стол.
– Твои способности добиваться человеческой симпатии кажутся мне совершенно необъяснимыми, – сказал я.
– Он велел слуге сказать, что его нет дома. А я видел, что он был! Когда я попытался убедить этого болвана, что это ошибка, и что Роберт мой кузен, этот разбойник угрожал мне палкой! Мне! Инквизитору! – Оттон был так разозлён и так расстроен, что даже не обратил внимания на моё предыдущее высказывание.
– Ты позволил слуге прогнать тебя палкой? Как собаку или нищего? – Я посмотрел Оттону прямо в глаза. – Где твоя инквизиторская честь?
Он отвёл глаза в сторону.
– Ведь я здесь инкогнито, – пробормотал он через некоторое время.
Я начинал понимать, почему Оттона так заботило наследство его кузена. Речь шла даже не о состоянии, а о возможности начать новую жизнь. Мой товарищ, по-видимому, всё хуже и хуже чувствовал себя в инквизиторской шкуре. Что ж, всё сложилось так, что ему придётся ещё немного в ней походить. Другое дело, подумал я, что это вряд ли пойдёт на пользу Святому Официуму. Нам нужны были люди с горячими сердцами и холодными головами, а не выгоревшие существа, молящихся о моменте, когда они смогут, наконец, сбросить с плеч чёрный плащ, и которым сломанный серебряный крест казался невыносимой тяжестью.
– Как я думаю, твоему кузену не понравилась мысль, что ты затеял акцию по его спасению, заботясь лишь о его наследстве.
– Сплетни, – буркнул он. – Кроме того, я не сделал ничего неуместного, а если при совершении доброго дела и мне что-нибудь перепадёт, что ты видишь в этом плохого?
– В целом, ничего. Я всегда считал, что бескорыстная доброта по отношению к ближним по меньшей мере подозрительна, и в таком случае дело следует досконально изучить...
Оттон только махнул рукой.
– Но мне жаль, однако, что ты честно мне всё не рассказал, – добавил я. – Боялся, что я потребую долю?
По взгляду Оттона я понял, что да. Именно этого он и боялся.
– У Роберта мягкое сердце, – сказал он. – Рано или поздно он поймёт, что я хотел ему только добра...
– При случае потрахивая его жену, – прервал я эти рассуждения резким тоном. Он подавился воздухом и покраснел. Ого, да я попал прямо в точку!
– Откуда ты знаешь? – спросил он шёпотом. – Он тебе сказал? А откуда он мог узнать?
– Ты мне сказал, – ответил я. – Но сейчас это уже неважно. Роберт ничего об этом не знает, и от меня уж точно не узнает.
– Спасибо, Мордимер, – он вздохнул с облегчением. – Если бы Роберт узнал, я мог бы попрощаться с наследством. Впрочем, – он помрачнел, – похоже, из этого и так ничего не выйдет. Он выглядит здоровым, как бык, этот мой кузен. – Он с недоверием покачал головой. – Даже странно, как тюрьма пошла ему на пользу.
– Правда? – Я улыбнулся собственным мыслям. – А теперь позволь дать тебе хороший дружеский совет, Оттон. Оставь своего кузена в покое на несколько недель. Дайте ему остыть и привыкнуть к новым условиям.
Оттон понуро кивнул. Предложение оставить кузена одного с его состоянием, вероятно, не казалась ему удачным, но, кажется, у него не было лучшей идеи.
– Потом, Оттон, напиши ему вежливое письмо. Обращайся к любви, соединяющей его с мёртвой женой, и не забудь отметить, насколько сильно ты любил Эсмеральду братской любовью, и насколько сильно она отвечала на это чувство. Напиши, что между вами было родство душ, которое заставляло других домысливать не высказанные слова и не сформулированные мысли... Ты же знаешь, как сильно Роберт любил свою жену. Такое упоминание её особы в длинном, искреннем письме, безусловно, будет более чем приятно его исстрадавшемуся сердцу, а благодаря этому и твой образ приобретёт более тёплые цвета.
Оттон от слова к слову слушал меня всё более внимательно, и со всё большим рвением кивал головой. Наконец, однако, он помрачнел.
– Я не умею складывать искусные фразы, – вздохнул он. – Я не стихоплёт. Когда я должен что-то написать, веришь или нет, слова разбегаются, как куры по двору. Но, но! У меня есть идея получше! – Он поднял вверх указательный палец и посмотрел на меня с блеском в глазах. – Ты напишешь мне такое письмо!
Я на миг оторопел, потом, однако, искренне рассмеялся и похлопал товарища по плечу.
– Ты даже не представляешь, какую это доставит мне радость и несказанное удовольствие, дорогой друг.
Элиза Грюнн приняла меня в гостиной. Она сидела на стуле с высокой спинкой, прямая, как кусок дерева. Вся в чёрном, волосы были высоко убраны и покрыты чёрным чепцом. Она не встала при виде меня, но посмотрела в мою сторону, и мне показалось, что это был взгляд, не лишённый определённой доли приветливости.
– Здравствуйте, госпожа Элиза, – сказал я сердечно. – Я ожидал, что застану вас в добром настроении, но, как я вижу...
– Садитесь, пожалуйста, – прервала она меня, указывая на стоящий напротив неё стул. – Я благодарна вам за всё, что вы сделали для нас. Для меня, для Михаила и для... того человека.
– По какой причине вы нарядились в чёрное? – Спросил я, хотя и заранее знал ответ.
Она бледно улыбнулась.
– Мой муж, может, и жив, но я вдова. Для меня он умер. Раз и навсегда.
– Вы не простите его? Вы не понимаете, что...
– Это не вопрос прощения или его отсутствия. Это вопрос страха, господин инквизитор. Спирающего дыхание ужаса, что подобная история может повториться. Только рядом не будет ни моего брата, чтобы спасти Михаила, ни почтенного мастера Инквизиториума, чтобы схватить ведьму, прежде чем она снова приступит к работе.
Что-то вроде мимолётной улыбки посетило её бледные губы, когда она говорила обо мне, и это была доброжелательная улыбка.
– Госпожа Элиза, поверьте, что то, что чары сломили волю вашего мужа, а не кого-то другого, было простой случайностью. Просто в тот момент он находился именно в том месте, и заклинание ударило его, словно молния. Любой был бы сломлен этим заклинанием, даже, извините за смелость, вы сами, если бы вы оказались на месте Эриха, – сказал я спокойно, стараясь, чтобы мой голос звучал убедительно.
Она надолго задумалась, уставившись на собственные колени. В конце концов, её руки, лежащие до сих пор на подлокотниках стула неподвижно, словно два мёртвых белых мотылька, дрогнули. Она подняла руку к лицу и вытерла лоб.
– Вы говорите правду? Поклянётесь именем Господа?
Если бы я хотел строго придерживаться правил, я не мог бы дать подобного обещания. Ибо на самом деле маленький Грольш использовал искру, которая тлела в душе Эриха Грюнна. Нашёл тёмное пятнышко в его мыслях и расширил его до предела. До совершенно фантастических, одержимых границ. Если бы, однако, этого пятна не было, то нечего было бы и расширять. Сын Марии попросту нуждался в том, чтобы найти внутри своей жертву хотя бы маленькую лампадку, горящую мизернейшим чёрным пламенем. И умел так ловко подкинуть топливо, что лампадка взрывалась.
Но я не собирался объяснять всё это матери Михалека, тем более что, скорее всего, я бы только подпитал её страхи.
– Я могу поклясться именем Господа нашего, что, по моим сведениям, любой человек мог подвергнуться этой сверхъестественной атаке, – сказал я торжественным тоном. – Вина вашего мужа примерно такая же, как вина человека, поражённого молнией.
Она прикусила губы.
– Иногда люди неосторожно встают во время бури под неправильным деревом. Это то, что сделал мой муж? – Она посмотрела мне прямо в лицо.
Она была умна. Чрезвычайно умна, и инстинктивно приблизилась к сути тайны. Если бы она её узнала, Эриху Грюнну нечего было бы делать в Виттлихе.
– Мне ничего об этом не известно, – ответил я ей искренним взглядом и увидел, что, услышав эти слова, она не смогла сдержать вздох облегчения.
Было более чем очевидно, что она жаждет возвращения мужа, но ещё больше жаждет безопасности сына. Теперь, когда она была уверена, что ребёнку ничего не угрожает, она могла попытаться вновь наладить свои дела с Эрихом. Наверное, им будет нелегко, ибо, в конце концов, какая мать быстро забудет, что кто-то хотел утопить её ребёнка в кипящей смоле?
– Не знаю, сама не знаю. – Она беспомощно покачала головой. – Я не знаю, смогу ли я с этим справиться, даже если вы говорите, что Эрих невиновен. С другой стороны, должна ли я наказывать невиновного? Должна ли я разрушить его жизнь лишь потому, что ему не повезло оказаться на пути ведьмы? – Она на мгновение замолчала, и я знал, что она собирается произнести следующее предложение, по-видимому, трудное для неё. – Но я не могу также избавиться от мысли, – начала она наконец, и я видел, как её пальцы крепче сжимаются на подлокотниках, – что если бы Эрих любил своего ребёнка достаточно сильно, то никакие злые чары не смогли бы разрушить такую любовь. Меня бы это не постигло! – Добавила она с нажимом. Я встал со стула, подошёл к Элизе и встал перед ней на колени. Я взял её ладонь в свои руки.
– На эти вопросы вам придётся ответить самой, госпожа Элиза. Никто не примет решение за вас. Взвесьте его, как разумом, так и сердцем.
Она грустно улыбнулась и наклонилась так, что опёрлась лбом на мою голову.