– Я проверял, не навела ли ты на меня чары, – пояснил я. – Ты слишком красива, слишком хороша и слишком мила. Так что я подумал, что это не ты, а только магия, которую ты источаешь.
Она долго смотрела на меня, пока, наконец, не протянула мне руку.
– Иди сюда, – приказала она, и, когда я послушался, крепко меня обняла.
– Я не ведьма, – прошептала она прямо мне в ухо.
– Ведьма – прошептал я в ответ, хотя и не имел в виду того, что она использует чёрную магию.
Когда уже наступил тот момент, когда сладкую экзальтацию и безудержное увлечение можно было превратить в приятную беседу, Дорота приподнялась на локте.
– Откуда ты знаешь, как распознать ведьму? – Спросила она с любопытством. – Ты действительно мог бы это сделать? Обнаружить, что я страшная ведьма? И ем детей на завтрак?
– Ведьмы не едят детей. – Улыбнулся я. – И я мог бы обнаружить её присутствие, потому что когда-то учился в Академии Инквизиториума. Но меня быстро вышвырнули оттуда, – добавил я, – потому что у меня было слишком мягкое сердце и слишком много жалости к другим людям, чтобы учиться там дальше.
– Ха! – Она хлопнула в ладоши. – Ты был бы инквизитором, а не купцом, кто бы подумал! И жёг людей на кострах.
Я слегка поморщился, ибо профанское представление о работе служителей Святого Официума было далеко от истины. Да, следствие и процесс часто приносили в результате смерть обвиняемого на костре, но она была лишь финалом трудоёмкого процесса расследования истины. Сказать, что инквизиторы занимались сожжением людей, было так же верно, как и сказать, что короли занимаются сидением на троне в золотой короне. Да, иногда они так и поступали. Но кроме того у них было много других занятий...
– Но тогда я не стал бы купцом, не приехал бы в Херцель и не встретил тебя. – Я прижал Дороту и поцеловал её в шею над ключицей. Она замурлыкала от удовольствия.
Кто-то постучал в дверь.
– Госпожа, госпожа! – Услышали мы грубый голос Касеньки. – Отец Ансельм хочет поговорить с вашим... – она прервалась, явно не находя подходящего слова. – Ну, с этим, с которым вы сейчас, – неловко закончила она.
– Отец Ансельм? – Нахмурилась Дорота.
– Ансельм Эберхард.
Она скривилась.
– Он заботится обо мне. Он будет тебя рассматривать, сопеть, размышлять, оценивать, пока не решит, достоин ли ты меня... – она вздохнула. – Но это ничего не значит, потому что никто ничего не решает за меня, – сразу предупредила она.
В моей голове промелькнула мысль, сколько раз уже Эберхарду приходилось оценивать поклонников прекрасной Дороты. И, признаюсь, я почувствовал сильный укол ревности, что кто-то забавлялся с ней раньше. Ибо моей мечтой была девственно невинная красотка, в то же время непревзойдённая в искусстве любви. Признайте сами, любезные мои, что трудно представить себе подобное сочетание...
– Так что, выйдет он или нет? – Басом переспросила Касенька.
– Выйдет, выйдет, – Вздохнула Дорота и отстранилась. Чмокнула меня в щёку. – Иди, мой медовый медвежонок. Будь вежлив, но ничего не бойся. Дорота всегда тебя защитит...
Я ответил поцелуем и мысленно улыбнулся. Всегда приятно думать, что такого человека, как я, инквизитора, закалённого в боях с силами ада, обещает защищать симпатичная девушка...
Старик выглядел как патриарх на святой иконе. У него были длинные седые волосы, длинная седая борода, лицо, изрезанное морщинами, и пронзительные глаза, скрытые под кустистыми седыми (как же иначе!) бровями. Только нос, казалось, не вписывался в это лицо, потому что вместо гордого орлиного носа мой собеседник мог похвастаться лишь органом, не только похожим на луковицу, но ещё и почти столь же красным, как если бы его обрызгали кровью. Или он когда-то отморозил его, или имел склонность к крепким напиткам. Одно из двух.
– Тебя зовут Мордимер, парень, не так ли? – Он испытующе посмотрел на меня. – А скажи-ка мне, что за языческое имя дала тебе мать?
– Не языческое, а валлийское, – спокойно ответил я. – Поскольку моя матушка была из тех далёких земель, благослови Господь её душу.
Он перекрестился вместе со мной, но не спуская глаз с моего лица. Меня это не беспокоило, поскольку люди и получше него многократно пытались осмотреть, оценить, взвесить и измерить вашего покорного слугу, но в результате этого исследования, оценки, взвешивания и измерения находили лишь то, что я хотел им показать.
– Да... – Он погладил подбородок с явным удовольствием, как будто волосы, скользящие между пальцами, щекотали его особенно приятным способом. – Понравился ты нашей Доротке. Не знаю чем, но понравился...
Если он пришёл, чтобы уведомить меня об этом факте, он зря утруждался. О том, что я понравился Дороте, лучше всего мог засвидетельствовать мой ящер, чей панцирь так стёрся с прошлого вечера, что теперь реагировал болью даже на прикосновение материи брюк.
– Очень этому рад. – Я улыбнулся искренней, непринуждённой улыбкой простодушного человека. Потому что она мне тоже понравилась.
– И как долго ты собираешься оставаться в наших прекрасных горах, парень?
Ого, как видно, старику не нравилось, что приблуда трахает местную красавицу. Интересно, для кого её готовили? И то хорошо, что он вежливо спрашивал о сроке моего отъезда, а не грозил ножом под рёбра, чтобы этот отъезд радикально ускорить.
– К моему сожалению, недолго. – Я сделал грустное лицо. – Долг зовёт меня домой, а до этого мне ещё нужно встретиться с партнёром, который ждёт меня в Херцеле. Что делать, – вздохнул я. – Только могущественные господа могут потакать своим прихотям, а мы, бедняки, вынуждены действовать так, как велит нам долг.
– Святая правда, парень, святая правда, – сказал он, и, казалось, был искренне тронут. – Скажи мне, однако: если бы это зависело от тебя, ты бы остался?
– Где может быть прекрасней, чем в ваших горах? – Я развёл руки, как будто хотел обнять и прижать к сердцу не только его самого, но и все окружающие горы. – И где бы я нашёл такую милую, нежную и добрую девушку, как ваша Дорота?
Я отчётливо видел, что он скривился, услышав слово «девушка». Ого, как видно, он не привык, чтобы такими словами говорили о местной любимице.
– Так ты остался бы, если бы мог? – Подытожил он.
– Но я не могу, – сказал я, чтобы не осталось никаких сомнений в моих намерениях. – Хотя я всегда буду тепло вспоминать ваше гостеприимство.
И гостеприимство Дороты, подумал я, которая так часто приглашала меня в свой домик, что я почти изошёл на стружку, путешествуя между комнатами с удивительно узкими дверями. И приятно было слышать, что эти визиты встречали радостными возгласами...
– Простите, что? – Переспросил я, потому что старик что-то мне говорил, но, поскольку воображение сейчас подсовывало мне чрезвычайно заманчивые и приятные видения, он мог бы прыгать передо мной на одной ноге, заплетая бороду в косички, и я бы всё равно не обратил на него внимания.
– Я говорил, хорошо, что ты полюбил Дороту и наши горы, потому что ты останешься здесь... ещё немного.
Возможно, другой человек, с более слабым разумом или более деликатной конституцией, подскочил бы на стуле, скривился, громко запротестовал, короче говоря, проявил удивление или недовольство. Я же лишь грустно улыбнулся.
– Всем сердцем рад бы остаться, но в Кайзербаде меня ждёт отец, который болен и слаб, и умрёт без моей помощи. Как я могу взять такой грех на душу, чтобы человека, который вырастил и выкормил меня, оставить на погибель, чтобы только угодить своим желаниям? Каждый кусок еды костью встанет у меня в горле, а когда я буду любоваться на ваши вершины (здесь, не знаю, почему, воображение подсунуло мне картину не снежных пиков, а напряжённых сосков Дороты), каждый раз буду думать, что отец умирает где-то в канаве.
– Я вижу, ты и правда хороший парень, Мордимер, – заявил он через некоторое время и положил мне руку на плечо. У него были узловатые пальцы со сломанными и чёрными, как земля, ногтями. – Мы постараемся сделать так, чтобы все были счастливы. – Он посмотрел мне прямо в глаза, и я ответил ему бесхитростным взглядом. – Да, парень, ты останешься с нами, останешься, поверь мне. И лучше, чтобы ты был этому рад. И ещё лучше, чтобы ты проявлял эту радость. – Он поднялся со стула удивительно бодро для своего возраста.
– Скоро мы снова побеседуем, – пообещал он. – Не печалься, парень. Всё будет как надо.
– Рад это слышать, и я уже в хорошем настроении.
– Это хорошо. – Он кивнул головой. – И помни одно: Дороте можно сказать только то, что я выяснял, кто ты и откуда. И ничего кроме этого. Понял?
– Понял.
Он снова положил мне руку на плечо, но на этот раз это был не дружеский жест. Корявые пальцы сжались на моей ключице.
– И помни, парень, мы в горах не болтаем попусту. А иногда, когда кто-то болтает слишком много, аккуратно подрезаем ему язык, – в его голосе звучала не только угроза, но и что-то типа мечтательности, вызванной видением вырезания моего языка.
– Я... я... не надо мне угрожать. Я ничего плохого не сделал... – Мордимер Маддердин, купчик из окрестностей Кайзербада, должен был быть напуган подобными словами.
– И не делай, парень. Не делай. Мой тебе совет, – резко приказал он, после чего обернулся и бодрым шагом прошествовал из комнаты.
Ох, пнуть бы тебя под зад, надменная гнилушка, с ненавистью подумал я, но прекрасно знал, что столь необдуманное действие приведёт лишь к тому, что за миг низменного удовлетворения я заплатил бы невообразимыми неприятностями, быть может, даже жизнью. Так что я покорно принял все грубости и угрозы, беря пример с Господа нашего, который позволил себя схватить, избить и распять, прежде чем он решил сойти с креста и понести меч и пламя предательскому народу Иерусалима.
– Вы уже поговорили? – Дорота чуть не сбила с ног отца Ансельма, импульсивно ворвавшись в комнату. – Мордусик, мой марципановый зайчик! – Она упала в мои объятья и повисла на шее.