ся волк или хотя бы дикая собака. Затем я вспомнил заброшенную хижину, где мы когда-то остановились с Ясиком, чтобы переждать ливень, и я знал, что легко найду это место. Хорошо, тогда это дело было решено. Осталось самое сложное: само чрезвычайно болезненное и крайне опасное путешествие в иномирье. Я сойду с ума, если окажется, что мне пришлось совершить эту ужасную экспедицию, а Доротка со всем спокойствием сидит в доме родных или друзей, в безопасности и заботе близких.
Я начал молиться. «Отче наш, сущий на небесах», проговорил я и закрыл глаза. Сразу же появился страх. Ужасный, захватывающий дух страх перед предстоящей болью. Заставляющий моё сердце биться в груди, как разъярённая крыса, запертая в клетке. Я видел цепочку, лежащую передо мной, несмотря на опущенные веки. Теперь она мерцала, как будто её соткали из лунного света и нитей паутины. Я сосредоточил на ней своё внимание, далее произнося слова молитвы. На: «да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле», цепочка развернулась, словно змея необыкновенной длины. Теперь должна была ударить боль. Боль... Ба, как много значений скрывается в этом слове. Мы называем болью то, что чувствует наше тело, когда мы ударим ногу об камень. Болью мы называем то, что чувствует наше тело, когда под кожу войдёт заноза. Болью мы называем то, что чувствует наше тело, когда мы прикусываем себе язык. Но болью мы называем также и то, что переживает человек, с которого сдирают кожу, опускают в кипяток (старый, излюбленный метод наказания врагов персидских колдунов). Так что существует много разновидностей боли, и поверьте, любезные мои, что то, что встречает меня во время транса, ближе к персидским пыткам, чем к мелким неудобствам, которые каждый из нас испытывает на своём жизненном пути. Но на этот раз боль не пришла... Как ни странно, я не почувствовал облегчения от этого. Наоборот: я встревожился. Транс проходил как никогда прежде, и этот факт напугал меня ещё сильнее. На словах: «и дай нам силы, чтобы не простить должникам нашим», цепочка обернулась мне вокруг пояса (она была в тот момент толстой, как корабельный канат) и взмыла в воздух, потянув меня за собой. А когда я произнёс: «Да ползёт зло у стоп наших», мы уже плыли через пустыню иномирья. Но иномирье не было в этот день тем местом, которое я помнил по предыдущим трансам. Обычно эта вселенная ужасает. Насыщенная серым, чёрным и взрывающаяся гейзерами красного. Обычно эта вселенная, наполненная бесформенными монстрами, напоминающими облака серого дыма, причудливых осьминогов или изменяющих цвета и формы гигантских медуз. Обычно это вселенная, чей вид вызывает ужас, а единственной мечтой становится, чтобы ни один из бесформенных монстров не посмотрел в мою сторону. Теперь, однако, иномирье производило впечатление дружелюбного места. Оно было освещено золотом, насыщено зеленью и пронизано розовым. С художественной точки зрения это, возможно, смелое сочетание цветов, но вызывающее радостные чувства. Далеко за спиной я видел своё тело: стоящего на коленях человека, погружённого в молитвенный экстаз. Сам я парил, как облако света. Я прошёл мимо скального гиганта, из уст которого извергалась вода. Внизу великан вытягивал руки, и вода в них собиралась в озеро интенсивно-синего цвета. Я пролетел рядом с живым, волнующимся ковром, состоящим из юношей с зелёными лицами, одетых в зелёные плащи. И, наконец, я увидел цель, к которой меня привела цепочка. В иномирье Дорота выглядела так же, как в нашей реальности. Только здесь она лежала, не двигаясь, с закрытыми глазами и раскрытым ртом. Она дышала тяжело и хрипло, и я прекрасно слышал это дыхание.
– Возвращаемся! – Приказал я цепочке, поскольку уже знал, где искать девушку.
Цепочка повернула в мою сторону узкую морду, в которую превратился медальон, словно искала подтверждения этого решения.
– Возвращаемся, – повторил я. – Я уже всё знаю.
Я снова оглядел иномирье. Оно было прекрасно, словно картина, написанная самым радостным из художников. Но на горизонте я увидел что-то, что меня насторожило. В пряди розового и золотого, казалось, врывались чёрные клочья, и врывались так злобно, что и розовое, и золотое серели, а потом сами превращались в чёрное. Однако я не успел увидеть ничего больше, не успел задуматься над тем, что я вижу, ибо в одно мгновение я оказался обратно в своём собственном теле, а когда открыл глаза, пастельные тона иномирья превратились в корявые коричневые доски хижины.
– Мне не было больно! – Почти закричал я про себя, не зная, как объяснить подобное событие. Я не смел предполагать, и, честно говоря, не допускал, что это была заслуга моих навыков. Скорее я думал, что окрестности Херцеля действительно находятся под опекой каких-то необычайно благотворных сил или влияний. И именно эти силы обезвредили зловещую мощь иномирья. Путешествие в грозную вселенную подтвердило мои дальнейшие предположения: Дорота не обладала магией. Она была обычной, милой и доброй девушкой, но благодарить её за счастье или обвинять в несчастьях, постигающих окружающее население, не было никаких оснований.
Я вышел из хижины в восторге от того, что могу держаться на ногах, и сразу же направился в ту сторону, которую мне показала цепочка. Я знал, куда идти, потому что иномирье является деформированным и странным отражением нашего мира. Скальный великан с извергающейся водой символизировал не что иное, как гору, с вершины которой стекал поток, создавая небольшой водопад и, наконец, впадая в пруд. Я прекрасно это запомнил, поскольку в один жаркий день я купался в этом пруду и восхищался каскадами пенистой воды, разбивающейся о скалы. В свою очередь, группа зелёных юношей не могла быть ничем иным, кроме молодого елового леса, растущего в долине. До этой долины я раньше не добирался, но видел её с берега пруда. Я двинулся быстрым шагом, и по дороге остановился только один раз. И то лишь потому, что увидел некое необычное и неизвестное мне до сих пор явление, а именно гигантского размера муравейник. Я никогда не видел такого большого жилища этих насекомых. Вдобавок муравьи были огромные, красные и прямо-таки кишели в хвое. Я не заметил, как один из них заполз по моему сапогу и укусил под колено. Меня как будто ткнули раскалённым железным стержнем. Я выругался, стряхнул муравья и раздавил каблуком, а затем предусмотрительно отступил на десяток шагов. Потом я ещё долго смотрел на насекомых, и особенно на то, что они делали с трупом ужа, лежащего рядом с муравейником. Смотрел и думал, поскольку я принадлежал к натурам, которые даже в наиболее незаметном явлении ищут пути реализации собственных намерений и которые видят отношения между явлениями и вещами, которые для простых умов могли бы с тем же успехом вообще не существовать.
Мне потребовалось немного больше времени, чтобы найти Дороту, чем я думал, но я оказался рядом с ней прежде, чем солнце успело склониться к закату. Девушка лежала так, как я видел её в моём видении. Лежала и тяжело дышала. Я присел рядом с ней и зашипел, увидев лужу засохшей крови. Я нежно прикоснулся к покрытому потом лбу девушки. Она очнулась и посмотрела на меня. Её глаза были ясными, чистыми и безмятежными.
– Мордимер! – Прошептала она, и её лицо осветила улыбка. – Всё-таки ты нашёл меня.
Я поцеловал её прямо в губы.
– И больше я тебя не потеряю, – пообещал я. Я погладил её по спутанным волосам. – Дорота, мне нужно осмотреть твою рану. Она сильно кровоточит, понимаешь?
Она прикрыла глаза в знак согласия.
– Я мало, что помню. Кто-то ударил меня, мне было больно, потом я убежала, и, наконец, очнулась здесь. Я уснула, и ты пришёл. – Она снова улыбнулась.
Ну, всё должно было быть иначе, потому что она не выдержала бы столько дней без воды. Вероятно, до этих пор она пребывала в бреду, во время которого она могла как бродить, так и есть и пить.
– Я всё посмотрю. Позволь, моя дорогая.
Я осторожно перевернул её на бок и разрезал ножом жёсткое от крови платье, чтобы добраться до раны. Во время этих процедур Доротка даже не пикнула, только задышала немного тяжелее и чуть более жалобно, чем прежде. Я разбираюсь в ранах, ибо в Академии Инквизиториума нас учили как тому, как причинять боль, так и тому, как изучать человеческое тело и лечить недуги. Рана Дороты была паскудной, глубокой и рваной, загрязнённой не только клочьями материи, но и, что ещё хуже, землёй. Теперь вдобавок она отчётливо воняла. Если бы это была нога или рука! Известно, что ампутация не является процедурой приятной, но, когда она может привести к исцелению организма, её необходимо было применять. Лучше потерять конечность, чем жизнь. Мало ли солдат потеряли руки или ноги? И как-то с этим жили. Ведь даже один из античных медиков, не помню уже его имени, утверждал, что настоящая академия для хирурга – это поле после битвы. Здесь, однако, было нечего отрезать. Гниль зашла слишком глубоко, и, кроме того, касалась живота, а ранения в живот являются одними из худших, особенно когда они загноились. Дорота проживёт ещё день-два, может, даже три, если у неё очень сильный организм. И каждый час этих дней будет выть от боли, молясь о скорейшей смерти...
– Всё будет хорошо, – прошептал я, поглаживая её по волосам.
– Как может быть хорошо?! – Закричала она. – Всё уничтожили, сожгли дом, я видела, как били...
Я обнял её, и предложение она закончила прижатой губами к моему плечу.
– Шшш... Всё правда будет хорошо. Ну побили парней, так это парни. Ни с кем ничего по-настоящему плохого не случилось. Какая-то там сломанная рука, разбитый нос, выбитые зубы. Просто глупые мужские дела.
– Правда? А дом?
– Ты сама видела, что его сожгли, – сказал я с грустью. – Мало что удалось спасти, но ребята примутся за работу и в два счёта всё восстановят.
– Ты так думаешь? Правда?
– Для тебя, моя милая? – Улыбнулся я. – Они сделают для тебя всё. Они любят тебя, и ты их любишь.
– Это правда, это правда, – прошептала она. – И тебя я тоже люблю. – Она прижалась ко мне щекой, так что её слёзы текли, словно были моими. – Ты не бросишь меня? Ты всегда будешь со мной?