отканный из света и бабьего лета. Что отнюдь не означало, что она не была по-своему привлекательна, и даже, рискну сказать: красива.
– Я могу вам чем-нибудь помочь, мастер инквизитор? – Вежливо спросила она и задержала на мне взгляд голубых глаз. Надо признать: очаровательных глаз.
– Присядь, пожалуйста, Маргарита. – Я указал ей на скамейку.
Она поблагодарила меня улыбкой и кивком головы, никаким образом не давая понять, что её удивило, что я знаю её имя.
– Ты служанка госпожи Эсмеральды, – сказал я. – А некоторые даже говорят, что не служанка, а доверенная подруга. Правда ли это?
– Я была служанкой госпожи Пляйс, – подтвердила она.
– А подругой? – Спросил я, увидев, что она не намерена говорить ни словом больше.
– Не знаю, мастер. Вы должны были бы спросить об этом госпожу Эсмеральду, подари ей, Господи, вечное счастье в царстве Своём. Я знаю только, что никто не мог бы и мечтать о лучшей госпоже, чем она. – В огромных глазах Маргариты заблестели слёзы, и девушка наклонила голову к плечу, словно устала от собственной печали. – Мастер инквизитор, вы позволите мне задать вам вопрос?
Она удивила меня, ибо немногие люди, особенно столь низкого положения, как она, осмеливаются задавать вопросы допрашивающему их инквизитору.
– Пожалуйста, – ответил я.
– Госпожу Эсмеральду убил её муж. Не колдовством, не злыми чарами, а собственными руками. Тогда почему расследование ведёт Святой Официум? Простите, если я вас обидела своей прямотой, но... – Она сделала сокрушённую мину.
– Ты не обидела меня, – я остановился, подумав при этом, что прямоты в этой девушке примерно столько же, сколько в буйволовом роге. – И я с радостью всё тебе объясню, чтобы ты знала, что я веду дело не против памяти твоей госпожи, а чтобы найти и наказать того, кто, возможно, управлял руками Роберта Пляйса.
Мои слова не произвели на Маргариту большого впечатления. Она только кивнула и серьёзно сказала: «Вот как», после чего задумалась. Я спокойно ждал, когда она скажет ещё что-нибудь, но она молчала. На этот раз она подпёрла подбородок сжатым кулаком и казалась погружённой в раздумья. Когда тишина чрезмерно затянулась, я спросил:
– Я слышал, люди называют тебя ведьмой. Почему?
– Люди? Старуха Грольш, а не люди. – Она усмехнулась. У неё были мелкие белые зубы.
– Почему? – Повторил я.
– Прошу прощения, но это вам нужно было спросить у неё, – ответила она. – Я понятия не имею, почему люди иногда говорят такие ужасные вещи, чтобы навредить окружающим.
Маргарита действительно была интересной женщиной, и разговор с ней вёл к цели как тропинка среди трясины. Я ясно видел, что она всё больше и больше недовольна тем, что я задаю ей вопросы. Быть может, её оскорбило упоминание о том, какие слухи распускает Мария Грольш?
– Сколько лет ты служила в доме Пляйсов?
– Девять.
– У них был счастливый брак?
– Кто я такая, чтобы оценивать моих господ? – Спросила она, искренне задетая за живое. – А кроме того, с вашего позволения, мастер: что вы подразумеваете под словом «счастливый»?
Такого ответа я и мог ожидать, и не собирался вдаваться в объяснения, что я понимаю под тем или иным словом, потому что в эту игру мы могли играть бесконечно. Но я, однако, не хотел заканчивать разговор. Во-первых, я был уверен, что девушка должна что-то знать, а во-вторых, её дерзость становилась интригующей.
– Ты была в доме, когда произошло преступление?
– Нет, мастер.
– А где?
– Госпожа Пляйс отправила меня за покупками.
– Куда?
– На рынок.
– Что происходило, когда ты вернулась?
– Господин Пляйс плакал, а госпожа лежала с разбитой головой.
– Соседи уже успели сбежаться?
– Нет, мастер.
– Ты никого не заметила?
– Никого.
– А потом?
– Потом прибежали.
– Кто?
Она назвала несколько фамилий, которые мне ничего не говорили, но которые я решил запомнить. А потом добавила:
– Простите, но я больше не могу вспоминать тот момент. Эти воспоминания так болезненны, так свежи...
Её глаза заблестели от слёз. Она глубоко вздохнула. Дружеским жестом я взял её за руку и провёл пальцами по коже ладони. Маргарита посмотрела на меня обморочным взглядом.
– Твои руки, – прошептал я. – Гладкие, как шёлк. Они не знали тяжёлой работы, правда? – Когда я закончил говорить, я резко сжал её пальцы, словно в тисках, и она закричала от боли. – Руки служанок так не выглядят, девочка. – Я отпустил её.
Она смотрела на меня зло и ошеломлённо. В этой злобе и ошеломлении её лицо уже не казалось столь нежным и привлекательным, как раньше.
– При мне можешь не строить из себя кроткую голубицу, – сказал я. – Говори правду, девочка, и не пробуй на мне свои трюки. Ты хорошо выглядишь, с достоинством держишься, так что ты не мыла полы в этом доме и не топила печи. Госпожа Эсмеральда поверяла тебе свои секреты, я прав? И я бы очень хотел узнать эти секреты.
– Не знаю, о чём вы говорите, господин инквизитор, – сказала она обиженным тоном. – Я не знаю, что я вам такого сделала, что вы меня обижаете...
– Я лишь только могу тебя обидеть, – сказал я, глядя ей прямо в глаза.
Сперва она ответила мне смелым взглядом, но потом опустила голову.
– Госпожа Пляйс ходила к бабке, за реку. Зачем?
– Женщина, не способная иметь детей, ищет любой способ, – быстро ответила Маргарита. – Когда медики не помогли, когда не помогает горячая молитва, то, может, чем-то помогут травы или настои?
– Но вашу бабку сожгли не за сбор и приготовление трав... Не так ли?
– Её сожгла человеческая злоба. Зависть и ложь.
– Ничего себе! – Я изобразил изумление. – А я думал, что её сожгли по распоряжению Инквизиториума. Думаешь, инквизиторы поверили лжи или слухам?
– Этого я не знаю, – видимо, она решила, что пора отступить. – Ибо, скажите сами, что я могу знать? Я простая девушка, мастер инквизитор. И добрая христианка. – Она сложила руки на груди, словно собиралась молиться.
– Конечно, – ответил я без тени иронии, зная, как мало встречается людей, которые в присутствии служителя Святого Официума будут петь другую песню, чем та, которую я только что услышал. – Давай вернёмся ко дню убийства. Вот на крик Роберта Пляйса сбегаются соседи, – я перебрал в памяти названные ею фамилии. – Ты заметила что-то необычное?
Задавая этот вопрос, я подумал, что если она ответит: «Объясните мне, будьте любезны, какое поведение вы считаете необычным?», то я выстрелю Маргарите в голову. Но, к счастью, короткий урок (хотя и почти безболезненный) научил девушку, что с инквизитором нельзя безнаказанно шутить.
– Не знаю. Может, и было кое-что. Потому что, знаете, малец Грольш тоже там был...
– Ребёнок Марии Грольш?
– Ну да. Тот мальчишка.
– Я не видел его, когда с ней разговаривал. Сколько ему лет?
– Не знаю, мастер инквизитор.
Я хотел спросить, на сколько он выглядит, но отдал себе отчёт, что, скорее всего, услышу вежливый ответ: «Смотря на чей взгляд». Или что-то подобное.
– Мне кто-то говорил, что ему десять или одиннадцать, хотя на мой взгляд он выглядит старше, – добавила она к моему удивлению. Скажите пожалуйста, всё же она проявила желание сотрудничать!
– Что он там делал?
– Разглядывал.
– Что разглядывал?
– Труп моей госпожи.
Что ж, в этом не было ничего удивительного. На месте убийства люди обычно смотрят на труп, поскольку в данный момент это самый интересный для них объект.
– Он улыбался, – добавила она, снова меня ошарашив, поскольку я уже успел привыкнуть, что она только отвечала на вопросы, а здесь – пожалуйста: сменила тактику.
– Улыбался, – повторил я.
– Как будто... с удовлетворением. Я вспомнила, когда вы спросили, не вёл ли себя кто-нибудь странно.
– Может, он действительно был доволен? – Ответил я. – В конце концов, господин Пляйс приказал убираться из дома и ему, и его матери, не так ли?
– Так.
– Почему так случилось? Их обвинили в краже?
– Именно так, мастер.
– Они действительно что-то украли?
Она не ответила и уставилась куда-то мимо меня.
– Маргарита, – поторопил я её, – кто-то из них был пойман на воровстве?
– Нет, – ответила она через некоторое время с явной неохотой.
– Если Пляйс не хотел, чтобы они приходили к нему домой, достаточно было просто им это запретить. Зачем тогда было их обвинять?
Она долго молчала, уставившись на переливающуюся цветами клумбу.
– Эс... моя госпожа утверждала, что у этого мальца дурной глаз.
– Наводит порчу?
Такие случаи были известны нам, инквизиторам. Случаи людей, которые не по своей воле творили зло. Как будто они были больны, и эта болезнь бессознательно распространялась среди других. Иногда эту странную болезнь удавалось вылечить, но чаще приходилось ликвидировать несчастных.
– Нет, – ответила она и нервным жестом потёрла щёку. Она действительно переживала, или великолепно это изображала. – Она говорила, что этот сопляк как пятна сажи на белой скатерти. Вы меня понимаете, мастер? Словно упрекает их за их счастье. Что он смотрит и ненавидит, потому что они довольны своей жизнью, а он живёт в нищете, под одной крышей с матерью-мегерой. И госпожа Эсмеральда не могла этого вынести. Она была такой чувствительной...
– Конечно, – сказал я. – Ведь ложно обвинить в краже бедного и несчастного ребёнка это поистине признак небывалой возвышенности чувств.
Она вздрогнула.
– Вы не знаете, о чём говорите, – сказала она, но на этот раз я не услышал в её голосе ни смелости, ни дерзости, ни желания меня уязвить. Она попросту сообщала факт.
– Может, и не знаю, – согласился я. – Скажи мне, однако, это госпожа Эсмеральда пожаловалась мужу на воровство?
– Да. Потом старая стерва оплевала госпожу на улице, и мы едва уговорили господина Пляйса, чтобы тот не приказал её выпороть.
– А в самом деле: почему нет? Ведь и так... – я прервался на половине предложения и встал, потому что увидел приближающегося рысцой адвоката.