Он подходит, гладит меня по голове, целует в макушку:
– Ну всё, я поехал, не скучай.
Доходит до лестницы, машет мне на прощание, я слышу, как он, чуть замешкавшись, упруго взбегает вверх. Дверь за ним захлопывается.
Я медленно подхожу к лестнице – на второй ступеньке, завёрнутая в красивую бумагу с позолоченными разводами, коробочка. Снимаю обёртку, открываю – макаронс. Кругленькие французские пироженки, разноцветно-яркие, весёлые – как чья-то чужая жизнь. Я вымученно улыбаюсь в камеру:
– Спасибо, милый!
Беру одну штучку и, пока иду обратно к кровати, сминаю её пальцами в крошку.
Я чувствую собственную старость, налипшую на меня за всё это время чужеродной коростой. И запах, его запах на мне, едва заметный, въедливый, который хочется содрать слой за слоем, чтобы стать собой. Но я не могу. Он не любит, когда я моюсь сразу после его ухода. Единственное спасение – моё подкроватье.
– Я немного подремлю, милый, – говорю в камеру, – и буду обнимать кота, как тебя.
Тишина, но щелчка нет, наверное, он садится в машину.
На улице уже смеркается, автоматически включаются ночники по периметру, я зажигаю светильник над головой, кладу кота, сую ему под нос книгу и под покровом свесившегося одеяла стекаю под кровать.
Там хватаюсь за рейки руками и кричу. Кричу. Кричу. Беззвучно и оглушительно. Кричу внутрь себя, так громко, как могу.
Он не слышит ни звука.
За одной из кроватных реек лежит скоба, я беру её в руку, примеряюсь… Осталось только заточить, и получится небольшой нож. И я даже знаю, обо что я её заточу, – хотя… с обеих сторон кровати рейки крепятся винтами, если скрутить гайку, то обнажится резьба: о рёбра этого винта и можно сточить край скобы.
Только терпение и время, терпение и время. И того и другого у меня предостаточно. А кроватный матрас сработает, как звукоизоляционная подушка.
Подушка под Глебом съехала набок. Она постояла немного, разглядывая его, спящего, и вышла в коридор.
– Пока, Глашка, веди себя хорошо, – Елена погладила кошку, которая тёрлась о её ноги и призывно мяукала, – ну что ты хочешь? Корм я тебе положила, веди себя тихо.
Чёрно-белая кошка внимательно посмотрела на неё и, будто понимая, замолчала.
– Вот и умница, – похвалила её Елена, – не скучай, я сегодня приду. Или завтра.
Вышла и медленно закрыла за собой дверь, чтобы та не хлопнула.
«Тарам-пампам, тарам-пампам», – напевала она, сбегая по лестнице.
Ух! За ночь дорога выстелилась серебристым полотном. И декабрь, нахохлившись заснеженными деревьями, стал праздничным и белым, как и положено предновогоднему декабрю. «Кажется, опоздаю». Елена завела машину, достала скребок и принялась очищать её от снега.
До Нового года оставалась всего неделя, и город был заполошен предпраздничной суетой. Люди носились, запасаясь продуктами: майонез, яйца, зелёный горошек – в промышленных количествах.
«Надо бы тоже закупиться», – подумала она, выруливая со двора. С Васильевского по утрам выбираться было непросто.
Было не очень понятно, можно ли считать, что они сошлись и живут вместе. Елена часто ночевала у Глеба, даже обзавелась полкой в шкафу и выдвижным ящичком в комоде, но периодически оставалась у себя – и они никогда это не обсуждали.
Елену терзали сомнения, и чем ближе был Новый год, тем сомнения становились навязчивее. Где, как и с кем встречать? Само празднование того, что ты стал на год старше и ещё триста шестьдесят пять дней ушли в небытие, казалось ей как минимум странным.
Кира, разумеется, собиралась прийти отмечать со своим Серёжей. Но компания, состоящая из неё с Глебом и дочери с женихом, казалась ей какой-то неестественной. Может, встречать отдельно с Глебом у него? Тоже как-то странно, хотя Кира, скорее всего, не расстроится.
Город встал, ежегодно для дорожных служб Петербурга наступление зимы – неожиданность. Елена барабанила пальцами по рулю своего старенького «Шевроле», когда пришло сообщение, – наверное, это Глеб.
«Дорогая Елена Васильевна, спасибо вам огромное за маму. У нас всё хорошо, мы постепенно восстанавливаемся и думаем об имплантации. Вы потрясающий врач! Спасибо вам от души! Вадим Лотов».
И вроде бы этот человек написал хорошие слова, но он написал на личный телефон, который она ему не давала. И откуда он его узнал?
Входя с приличным опозданием в кабинет, она наткнулась на Верочку, та ей улыбалась, едва не сияя.
– Что? Что такое?
– Букет, – медсестра отошла от стола, и стала видна пышная корона из алых роз, поставленная в кувшин, – может, вазу купить?
– Опять?! – Елена едва не вспылила. – Не слишком ли много букетов? Вера, уберите его куда-нибудь. Этот парень ещё и на мобильный мне пишет, хотя я номера ему не давала.
– Ой! – Верочка опешила. – Э-т-то я.
– Что? – не поняла Елена.
– Простите, это я дала ваш номер, я думала… что ничего такого…
Елена молчала.
«Вот идиотка!» – подумала она, но вслух, конечно, не сказала.
– Простите, простите… – Медсестра достала из кувшина розы и, капая водой на начальственный стол, унесла их прочь.
Как только за Верочкой закрылась дверь, Елена длинно выругалась. Она любила крепкие словечки, но использовала их только тогда, когда вокруг не было ни души.
Елена смотрела в окно, безнадёжно испорченный день помрачнел оттепелью, голые ветки проступили сквозь растаявшие белые кружева и мотались на ветру, постукивая о раму.
Снова пришла СМС, она нахмурилась, предвкушая очередное послание от Лотова, но это было совсем другое:
«Елена Васильевна, добрый день, я записал маму к вам на консультацию, через неделю. Стало хуже. Метастазы. Можно ли попасть к вам раньше?»
Сообщение пришло с незнакомого номера, и она не понимала, кто мог его отправить.
«Дубовец Светлана Афанасьевна», – прилетело вдогонку.
Елена покачала головой – писал застенчивый парень Ваня. Вероятно, и ему её телефон дала безалаберная Верочка.
Вон оно как… метастазы… Она открыла расписание, бегло просмотрела:
«В этот четверг сможете? В 14:00?»
«Да, спасибо», – он ответил мгновенно.
«Возьмите с собой все выписки и анализы».
«Обязательно».
Вернулась притихшая Верочка, Елена не стала спрашивать, кому ещё она умудрилась дать номер её мобильного, а просто сказала:
– Найдите мне карту Дубовец Светланы Афанасьевны.
Елена про себя снова произнесла это имя – вроде обычное, разве что фыркающее «Афанасьевна» чуть выбивалось из общей безликости.
Медсестра наморщила лоб:
– Она же выписалась давно. Бледная такая, с длинными некрашеными волосами?
– Не помню, как она выглядит, – Елена отмахнулась, – придёт в четверг на консультацию с сыном. Метастазы у неё обнаружили.
– А сын – Иван? Заикается и ходит в каких-то растянутых толстовках, – тут же вспомнила медсестра.
Елена удивилась такой памятливости:
– Давайте лучше займёмся делом, Вера, а не обсуждением больных и их родственников.
Они засели за скучную бумажную волокиту, и будничный день покатился шершавыми минутами к вечеру.
– Лена-Лена-Лена, – приятель-анестезиолог Миша скрестил руки на груди, глядя, как она подходит к своей машине, – и отчего твой прекрасный букет потащила домой Верочка?
Елена нахмурилась и отмахнулась:
– Слушай, не начинай, и так день дурацкий.
– Ого! – Миша прислонился к своей машине (их парковки были рядом). – Просто всё достало или что-то случилось?
Кажется, он был всерьёз обеспокоен.
– Да что ты с букетом этим! – вспылила Елена.
– Да ладно, ладно, – он примирительно развёл руками, – ты же знаешь, я ничего…
– Знаю. – Она вздохнула и оперлась о капот своего авто.
– Не первый же это букет от родственника пациентки в твоей жизни.
– Не первый и, скорее всего, не последний, но… – она задумалась, – эта идиотка Верочка дала ему мой личный номер телефона, и теперь он мне строчит послания.
– Хоть не любовные? – усмехнулся Миша.
– Да ну тебя, – Елена встала, – не нравится мне это всё. Как-то… – Она подыскивала слова.
– Назойливо?
– Гм… да вроде и нет, но… ты знаешь, – Елена смотрела на своего давнего приятеля, пытаясь почувствовать и выразить то, что беспокоило её изнутри, – но в то же время да. Странный он какой-то, ведёт себя не то чтобы нагло, а…
– Почти, – подсказал Миша.
– Вот именно, вроде не переходит границу, но…
– Так, может, он просто в тебя влюбился?
– Ой, я тебя умоляю! – Елена скривилась.
– А я вот и не шучу, – неожиданно серьёзно сказал Миша, – ты красивая женщина, лечащий врач его матери, почти бог, а он молодой мужик – в общем-то, очаровательное сочетание. Просто будь внимательнее с этим.
– В каком смысле? Что значит внимательнее?
– Ну, не знаю, – он неопределённо повёл в воздухе руками и заговорил нарочито менторским тоном: – В нашей психически нездоровой среде нередко встречаются такие же психически нездоровые элементы, которые норовят проявить это самое психическое нездоровье во всей его сумасшедшей красоте.
Елена выдохнула и улыбнулась:
– Ладно, шутник, поехала я домой.
– А как я уже сказал, я совсем не шучу, – он снова посерьёзнел, – просто береги себя, Лен.
Она открыла дверцу своей машины:
– Спасибо тебе, Миш, буду обязательно.
Села и включила двигатель.
– Елена Васильевна, Елена Васильевна, – Верочка едва не бежала по коридору, – погодите, там… эти Дубовец, э-э-э… Дубовцы пришли.
– Кто? – Елена торопилась на консилиум и не понимала, о чём говорит её помощница.
– Ну, помните, вы их на два часа назначили. – Медсестра ускорила шаг. – Ну, тот заикающийся парень с…
Елена остановилась:
– Сегодня четверг?
Верочка едва в неё не врезалась, но успела затормозить:
– Да. В вашем расписании. На два часа дня.
– Гм… да… – она смотрела в одну точку, пытаясь сложить в уме эту головоломку, потом перевела взгляд на Верочку: – Что же вы мне не напомнили? Ни вчера, ни утром?