– Это ещё с родительских времён, – пояснил он, спускаясь, – такое советское старьё.
В его квартире всё было старьём, правда, ухоженным и тщательно отреставрированным, что соответствовало и самому зданию – бывшему доходному дому середины девятнадцатого века, с просторной парадной и витой лестницей. Елену и Киру всё здесь удивляло: изразцовая печь с настоящими поленьями, оставшаяся с незапамятных времён, какие-то кривые углы и потайные кладовки, эркер вместо балкона, стулья с гнутыми спинками, комоды и буфеты, потолочная лепнина и проигрыватель для пластинок восьмидесятых годов прошлого столетия.
Кошка Глаша наконец признала в Кире неопасное для себя существо и, когда Глеб с Еленой вернулись в гостиную, уютно устроилась у девушки на коленях, громко урча.
– Как трактор.
– Точно! – Глеб немного смущался взрослой Елениной дочери, которую до сегодняшнего дня видел лишь два раза, и то мельком.
Елена покосилась на коробку с игрушками:
– Кир, если хочешь, разбирай игрушки.
– Давай! – обрадовалась дочь – и переложила кошку на плед рядом.
«Похоже на настоящую семью», – подумала Елена.
«Совсем как семья», – подумал Глеб.
«Прям семейство», – подумала Кира.
– Мам, а мне обязательно возвращаться в больницу после Нового года? – Она аккуратно выкладывала хрупкие игрушки из коробки на стол. – Там ведь всё равно со мной ничего не делают.
– Да, – Елена смотрела, как Глеб скручивал металлический каркас подставки для ёлки, – там тебе ставят капельницы и наблюдают. И давай больше не будем об этом.
Всем троим было неловко, потому что каждый из них ещё не привык к той роли, в которой оказался. Каждый робел и боялся нарушить что-то хрупкое, едва-едва созданное между ними.
– Запах на весь дом. – Кира нежно потрогала еловые лапы.
– Подай мне, пожалуйста, вон тот большой шар, – Глеб стоял на стремянке и нанизывал игрушки на верхние ветки, – да-да, с вогнутой серединкой.
Они украшали ёлку, пока Елена готовила ужин.
– Я таких игрушек раньше вообще не видела, – Кира нашла нужную, – а тут и вторая такая же, две одинаковые.
– Точно, таких две. Их было, кажется, шесть, остались две. – Он аккуратно подвешивал игрушки за ниточки.
– Народ, давайте ужинать. – Елена выглянула из кухни.
Кира и Глеб одновременно обернулись и почти в один голос сказали:
– Идём.
«Господи, как же они похожи!» – Елена остановилась в дверном проёме, вытирая руки полотенцем, глядя на дочь и на мужчину, встретить которого она уже и не мечтала. Вот странно! Она видела, как они украшали новогоднюю ёлку и разговаривали.
«Неужели так бывает?»
– У нас сегодня будет ужин из остатков того, что заготовлено на Новый год. – Она сделала шаг к комнате.
Взгляд её упал на стеллаж, где лежали большие папки:
– Глеб, мы твои альбомы не убрали.
– Да бог с ними, потом закину. – Он всё ещё стоял на стремянке.
Антресоль была приоткрыта.
– Я могу и так их задвинуть, пока вы… – не дожидаясь ответа, она взяла один альбом, встала на цыпочки и втиснула его на антресоли, – ну вот…
Взяла второй, снова вытянулась, пытаясь уместить его поверх первого…
– Ч-чёрт! – Тяжёлый альбом с грохотом упал на пол.
– Все живы? – спохватился Глеб. – Нужно спасать?
– Да это я тут… не волнуйтесь, – Елена присела, вглядываясь в разлетевшиеся веером чёрно-белые фотографии, – заканчивайте с ёлкой. На ужин оливье, который не остынет, а я…
Взгляд упал на фото, и она замерла… Погоди… погоди-погоди…
Она вглядывалась в фотографии, не веря… Погоди… Как так может быть?
Сердце вдруг сжалось в комок, ударилось о рёбра и замерло снова.
– Погоди…
Держа в руках фотографию, она пошла в прихожую и достала из сумки очки для чтения. Снова вгляделась в фото. Воздух стал горячим и липким, во рту пересохло. Она взяла ещё несколько снимков, сунула альбом под мышку и прошла на кухню.
Сдвинула миски, тарелки и разложила на столе старые фотографии.
– Лен, всё хорошо? – из комнаты спросил Глеб.
Она не ответила. С фотографии на неё смотрел Лёша. Тот самый мужчина, от которого она родила девочку. И его нелепый бородатый друг. Елена присмотрелась – если с высокого парня сбрить бороду, усы и состарить, то… то получится Глеб.
Господи боже! Она прижала руку к груди. Кто? Кто он? И кто ему этот кудрявый темноволосый Лёша?
– Что случилось?
Елена вздрогнула, подняла глаза и увидела перед собой Глеба.
– Я слишком тихо подошёл? – Он положил ей руку на плечо. – Засмотрелась? – Он взял в руки карточку. – Какие мы были красавцы, да? Ну что, идёт мне борода?
– Нет, – холодно сказала Елена, не мигая, и ткнула пальцем в кудрявого мужчину: – Кто это?
Он сел рядом на стул:
– Это мой старший брат, Димка.
– Кто? – Елена отшатнулась. – КАК его зовут?
– Дмитрий Вересов, а… что? – Он посерьёзнел, заметив её волнение.
– Быть не может! – Елена начала перебирать фотографии.
– Почему? – теперь заволновался он. – Что такое? Что случилось? Ты его знала?
– Н-н-е знаю, – теперь Елена была уже не уверена, – нужно ещё посмотреть.
Она листала страницы альбома и видела жизнь того, кто в ту злополучную новогоднюю ночь представился ей как «Лёша». С ним она провела меньше суток, но именно он стал отцом её дочери.
Елена потом расспрашивала о нем хозяев вечеринки, но оказалось, что никто его толком не знал. Да она особо его и не искала.
Когда она проснулась первого января, с больной головой, одна, в чужой постели, в чужой квартире, нашла на тумбочке кружку с водой, две таблетки цитрамона и записку.
– Что у вас тут интересного? – в кухню вошла Кира.
Елена выпрямила спину, лицо её разгладилось, а тон стал шутливым:
– Да так, уронила альбом, собираю карточки и узнаю, каким был Глеб… как твоё отчество?
– Иванович, но можно без отчества, – шепнул он.
– Да, так вот, – Елена мгновенно повеселела, – узнаю, каким был Глеб Иванович, но можно без отчества, лет – сколько – двадцать назад?
– Это… вы? – В отличие от Елены, Кира узнала его сразу и ткнула пальцем в бородатого человека с фото.
– Ага, – он посмотрел на Киру, – а что, не похож?
– Не очень, а это кто? – Она указала на парня рядом.
Елена прислонилась к спинке стула. У неё вдруг закружилась голова. Воспоминания каскадом сыпались на неё, и ей было сложно их вместить.
«И как зовут милую барышню, обладающую такой невероятной красотой?» – говорил ей Лёша.
«Вы так тривиально знакомитесь», – парировала она.
«Это оттого, что я робею и нервничаю». – Он продолжал улыбаться, а ей понравилась его откровенность.
И дальше:
«Ваше пальто, мадам». – Он стоял позади неё в какой-то прихожей: зелёные обои, витиеватые узоры, которые выворачивались и прыгали, и тогда Елена поняла, что страшно пьяна.
Она попыталась сфокусироваться на старом электрическом счётчике с бегунком, стояла в пальто и смотрела, как мотаются киловатты электроэнергии, и не хотела раздеваться.
А потом:
«Ты моя сладкая девочка», – шептал он, стаскивая с неё колготки. Слишком резко, слишком торопливо.
Она зажмурилась, усилием воли пытаясь остановить этот поток и вернуться в сегодня, где её дочь смотрит на фотографию своего отца.
– Это мой старший брат, Дима, он… умер, – Глеб склонил голову, – нам все говорили, что мы с ним не похожи.
– Не-а, – Кира сравнивала мужчин на фото, – совсем не похожи. Жаль, что умер.
Елена сжала кулаки, отодвинула альбом и встала:
– Давайте потом, вы не голодные? Я готова слона съесть!
– И мы! – Дочь погладила себя по животу. – Мы тоже страшно голодные.
– И я! – подхватил Глеб, с недоверием глядя на Елену, в одночасье повеселевшую.
Повеселевшим он был почти нормальным, по крайней мере, казался. И я думала о том, как это использовать. Мне не то чтобы было жаль эту глупую девчонку, его невесту, – но я испытывала что-то вроде родства…
– Мамочка, ты не заболела? – слышу в динамиках его встревоженный голос.
«Ч-чёрт!» Я лежу под кроватью, стачивая край скобы о ребристый рельеф металлического винта.
– Мама?!
Сую скобу за рейку и выбираюсь обратно в кровать. Хоть бы он не заметил, хоть бы не заметил…
– Ты спишь?!
Голос близкий и требовательный!
– Ох, прости, – я делаю вид, что ворочаюсь, – прости, я уснула, ты меня звал?
Тишина.
– Сыночек? – Сердце колотится. – Прости, милый, я не сразу услышала, наверное, уснула крепко, прости.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он холодным голосом.
– Хорошо, – лепечу я, – только иногда чувствую себя немного уставшей, вот и хочется днём полежать, но это ничего страшного.
– Тебе нужно больше двигаться и гулять. – Он замолчал, видимо, задумался. – Я привезу тебе комплекс упражнений, которые ты будешь выполнять каждый день, нужно следить за своим здоровьем. Ты регулярно пьёшь витамины?
«Чтоб ты сдох, сволочь!»
– Конечно, милый, пью, разве я могу тебя не послушаться? – Я смотрю в камеру над кроватью.
– Я ведь хочу тебе только добра.
В самом начале, когда я умоляла его отпустить меня, когда я клялась, что никому ничего не расскажу, он закалывал меня транквилизаторами, говорил, что хочет только добра и скорейшего выздоровления. Но я была не больна. Я и сейчас не больна.
Я клялась себе этого не вспоминать, потому что если буду, то захлебнусь в ярости. Ярость лишает разума, ярость вопит, взывая. Ярость – оборотная сторона отчаяния.
Дни летят безвозвратно и безумно быстро. Сейчас – быстро. При любом удобном и уже даже не очень удобном случае я точу скобу. Осталось немного, её край уже острый, но я хочу, чтобы он стал как бритва. Я потихоньку разматываю бахрому у пледа, вытаскиваю длинные нити и обматываю ими часть, чтобы получилась рукоять. Не слишком изящно, зато надёжно. Господи, помоги!