Никогда в своей предыдущей жизни я не молилась.
Когда-то моя деревенская прабабка, казавшаяся мне, тогда пятилетней девочке, даже не старой, а древней, богобоязненно научила меня двум простеньким молитвам: «Отче наш» и «Богородице». Дома я их не помнила и верующей не была. Не думаю, что я обрела веру здесь, но больше мне помощи просить не у кого. Время от времени я шепчу слова, всплывающие из глубин памяти, будто подсвеченные бабушкиными лампадами, мерцающими возле тёмных от времени икон. От самих воспоминаний становится теплее, но мне никогда всерьёз не верилось, что Он слышит меня. Если бы слышал, разве бы мог допустить такое?
– Мамочка, ты представляешь, Маша готовится к свадьбе! – Он приехал в тот же день.
– Замечательная новость! – Мы сидим на веранде, на которой, как по мановению волшебной палочки, снова появился железный стул с наручником. – И на какую дату назначено торжество?
На столе печенье, чай, салфеточки и даже букетик цветов в небольшой пластиковой вазочке.
– Совсем скоро, почти через две недели, – отвечает он всегда уклончиво, чтобы я не знала чисел и дат, – мы потом заедем к тебе и устроим настоящее торжество! Я извинился за тебя, сказал, что ты не сможешь быть, потому что не здорова.
«Но я здорова!»
– Ох, мамочка, знала бы ты, как я счастлив! Две мои любимые женщины рядом со мной! И я так рад, что ты хорошо себя ведёшь! – Он выглядит очень довольным.
– А вы с Машей до свадьбы ещё приедете? – Мне хочется знать.
Если всё получится, то, может быть, ей и не придётся выходить замуж за маньяка.
– Думаю, да, – он беззаботно покачивает ногой, – представляешь меня женатым человеком?
– Ты будешь прекрасным мужем. – Мне кажется, я уже и не замечаю, как выдаю эти фразы.
– Ты стала много спать, мама, я волнуюсь. – Он заботливо смотрит мне в глаза.
– Ну что ты, не стоит беспокойства, я хорошо себя чувствую. – У меня перехватило дыхание, мне кажется, что, заглядывая мне в глаза, он увидит-услышит-узнает, чем именно я занимаюсь, когда ложусь спать.
– Я поставлю ещё одну камеру, – буднично говорит он, – над кроватью. Под другим углом, чтобы лучше видеть, как ты спишь. И лучше о тебе позаботиться.
Сердце треснуло и раскололось. Нет! Если он поставит ещё камеру, то всё пропало. Мой мир подкроватья исчезнет. И я больше не смогу точить скобу.
– Конечно-конечно, – киваю я, – буду только рада.
Он смотрит пристально, не мигая, но я только улыбаюсь.
Он уходит в дом и возвращается с распечаткой в несколько листков и гребешком:
– Это твои упражнения. Будешь делать через час после завтрака. Тут всё написано: сколько раз и как делать.
Я беру листы, на которых неизвестная девушка с бодрой улыбкой делает выпад и стоит в планке.
– Давай я расчешу тебя, потом загружу холодильник и поеду. – Он встаёт, целует меня в макушку и гладит по щеке.
Я сажусь на край стула, он становится за спиной, достаёт гребень, проводит по волосам. Я терплю. Минута, две, три, десять… Наконец он идёт выгружать продукты, и я остаюсь одна – с расчёсанными волосами, чаем, печеньем, цепью на ноге – и багровым закатным небом, обнимающим меня.
Он обнимал её со спины – высокий, сильный, короткие волосы, глаза казались чёрными в сумеречной комнате. Елена не видела, но знала. Ей нравился его запах, тёплый, с древесными нотками, уже узнаваемый, даже уютный. В его руках она чувствовала себя защищённой. Он был хорошо сложён и прилично выглядел для своего возраста: ни пуза, ни дряблости. Когда он улыбался, морщины разбегались по его лицу, но совсем не портили, а придавали шарма.
Внутренний голос уговаривал её: «Забудь, забудь. Это было давно, слишком давно, чтобы быть правдой. Ты можешь быть счастливой – сейчас. Не вороши, не вспоминай, оставь прошлое в прошлом». Кира спала. А они стояли на кухне возле окна. Глеб обнимал её сзади, и они чуть покачивались, словно танцуя.
– Ты такая тихая, – он коснулся губами её волос, – ты будто бы исчезаешь.
– Всё хорошо, – автоматически ответила она.
– Лен… – он отстранился, – всё-таки чего боишься, то и случается.
– Что ты имеешь в виду?
Он сел на широкий подоконник и кивнул ей, мол, присаживайся:
– Я очень… очень надеюсь, что ты не знала Дмитрия.
Елена продолжала стоять, по стене ползли тени от уличных фонарей – они не зажигали свет. В соседнем доме то тут, то там вспыхивали окна, люди не спали, готовились к празднику.
Ей было темно. Внутри и снаружи. Та, давняя темнота снова накрыла её, став реальной и близкой. Стол, стулья, плита, изразцовая задняя стенка печи и неожиданная поленница, забранная в витые прутья, – всё будто плавало в зыби, и не решаясь вынырнуть на свет, и боясь утонуть чернильном мраке.
Глеб развернулся к окну, его заострённые скулы безотчётно подрагивали, между бровями рельефно обозначилась глубокая морщина. Он казался красивым.
– Расскажи мне, – тихо прошептал он.
– Нет, это придётся рассказывать тебе, Глеб, – Елена пристально посмотрела ему в лицо, – только налей мне немного коньяка.
– Хорошо, – он быстро встал, взял бутылку, разлил по чуть-чуть в два бокала и подал ей, – что ты хочешь знать?
– Всё, – просто ответила она, сделав глоток, – я хочу знать – всё, потому что Дима, который когда-то мне представился Лёшей, – отец Киры.
Он продолжал смотреть на неё, и, кажется, ничего не изменилось, только лицо его стало совершенно бледным.
– Глеб, что с тобой?
– Господи… – он прислонился к стене, – этого не может быть, просто не может.
– Как раз может, – жестко сказала Елена, – и если ты посмотришь на неё внимательно, то увидишь, как она на него похожа и на тебя тоже, потому что вы братья. Так что рассказывай.
Он сделал большой глоток.
– Я узнал обо всём не сразу. – Глеб длинно выдохнул, потёр виски. – Дима, понимаешь, он всегда был немного странным. Поначалу я не понимал, почему он захотел стать врачом…
– Он был врачом? – удивилась Елена.
– Психиатром.
– Ещё страннее. – Она слушала внимательно.
– Думаю, потому, что хотел разобраться в себе. Он был… как бы это сказать. Он никого не жалел. Когда умирал наш пёс, он с любопытством смотрел на его агонию, ему было просто интересно, – Глеб вытаскивал из себя слова, словно камни, – я этого не понимал, просто в какой-то момент стал его сторониться. Но когда он поступил в институт (кстати, школу он окончил с отличием), а потом решил стать психиатром, мне показалось, что всё налаживается, он встретил девушку.
– Они поженились?
– Она бросила его за две недели до свадьбы, сказала, что передумала и не хочет за него замуж. Думаю, тогда он и сломался, похоже, очень её любил. – Глеб встал. – Давай налью ещё.
Она молча подала бокал.
– Да… так вот… понятия не имею, каким он был врачом, – Глеб стоял, повернувшись к окну, шёпот фонарей высвечивал его бледное в сумерках лицо, – по отзывам пациентов и коллег, вполне хорошим. Да и вообще человеком он был неплохим, по крайней мере, я слышал такое о нём. Но у него была оборотная сторона, о которой мало кто знал. Думаю, что даже никто. Кроме меня. Может, мама догадывалась.
– То, что он знакомился с девушками под другим именем? – Она вглядывалась в Глеба. – Ты сам помнишь тот Новый год – девятнадцать лет назад? Ведь ты там тоже был.
– Смутно, – сказал он, – кажется, я был пьян.
– Все там были пьяны, – она отхлебнула из бокала, – я мало что помню из той ночи, хотя мне казалось, что я выпила не так уж много. Пару бокалов шампанского, но чувствовала себя наутро так, будто по мне проехался бульдозер. Он меня опоил, да?
Глеб молчал.
– Кроме как от тебя мне это узнать не от кого. Говори, Глеб. Почти девятнадцать лет я пытаюсь вспомнить ту проклятую ночь и пытаюсь её забыть. И я честно говорю своей дочери, что не знаю, кто её отец. Рассказывай! Почему твой брат представился Лёшей? Какая у него была оборотная сторона? – Она говорила тихо, но было ощущение, что кричит.
– Он назывался разными именами, – выдохнул он, – Лёшей – чаще, я не знаю, почему и… да, думаю, он опоил тебя. Флунитразепамом. Я потом как-то нашёл у него несколько упаковок, и он признался мне.
– Господи… – Дрожь застряла в лопатках.
Она вдруг почувствовала себя тяжёлой и неповоротливой, застывшей в камень.
Оказалось, что догадываться и убедиться – не одно и то же.
– Лена, я не знал. Ты пойми, я ничего НЕ знал. – Он шагнул к ней, но она отшатнулась.
Слёзы теснились в груди, мешая дышать.
– Прости, – он мгновенно ретировался назад, – я ничего не знал до определённого момента. Он мне многое рассказал уже почти перед смертью.
– Ты был с рыжей девушкой в тот Новый год? – Елена думала о своём, пытаясь сложить обрывки воспоминаний хоть в какое-то подобие общей картины. – Ты помнишь? Мы праздновали у Верещагиных на Петроградке в большой квартире. И компания была большая.
– Нас привёл туда чей-то брат, – он тоже старался вспомнить, – я уже был с Катей. Гм… да-да, помню, Дима, как всегда, познакомился с девушкой – такая симпатичная блондиночка…
– Это была я – симпатичная блондиночка, – Елена вздохнула, – почему ты так спокойно реагировал, когда твой брат назывался не своим именем?
– Не знаю, – Глеб пожал плечами, – мне это не казалось чем-то сверхъестественным, ну подумаешь, назывался Лёшей, что в этом плохого?
Она посмотрела на него в упор:
– Флунитразепам? Что это? Судя по названию, транквилизатор. Я ведь тоже врач, Глеб. И неплохой врач. Ты правда не знал, что твой брат подмешивает девушкам транки?
Она и предположить не могла, что когда-нибудь с той истории схлынет девятнадцатилетняя мутная вода и дно обнажится гнилыми осколками.
– Ему было под сорок? За? Сколько ему тогда было лет? На подростковую дурь никак не спишешь. И несложно догадаться, что доставал он транки на своей работе.