– Мам, – девушка подняла голову, – м-ма-а-ам, я его сегодня видела. Вии-дела сама-а.
Кира оторвалась от Глеба и подошла к матери:
– Он уже…
И снова зарыдала.
Каким-то десятым чувством Елена поняла, о ком речь:
– Серёжа твой?
– Угу, – Кира кивнула, – и не мой он совсем – он… он с какой-то мерзкой бабой. Шли в обнимку. И ржали как кони.
Глеб растерянно смотрел на Елену, разводя руками и, видимо, не очень понимая, как себя вести в такой ситуации.
Елена усадила дочь на стул:
– Этого и следовало ожидать. Давай не плачь – лучше не будет. Разве ты надеялась, что он вернётся?
– Н-е-е знаю. – Кира всхлипывала.
– Я могу выловить этого гада и надавать ему по ушам. – Глеб упёр руки в бока.
– Хорошо бы, – зло сказала Кира, – я думала, что у моего сына хотя бы будет его отчество, но – фиг ему, а не отчество.
– Так, спокойно, – Елена видела, что Глеб начал всерьёз заводиться, – никто никому ни по каким ушам давать не будет. Увы, этого следовало ожидать. Не думала же ты, что он будет хранить тебе верность до самой смерти, тем более он сам признался, что не готов быть ни мужем, ни отцом.
– Урод! – огрызнулась дочь.
– Полностью согласна! – Елена села рядом. – Но это не повод тратить на него свои и его, – она показала на живот, – нервы. Так что перестань лить слёзы по этому уроду. Давайте ужинать. Даже говорить не о чем.
Кира порывисто вздохнула, оперлась о стену.
– А морду набить было бы неплохо. – Она посмотрела на Глеба. – Слушай, Глеб Иванович, может быть, я ребёнку дам твоё отчество? А то чьё? Отца своего не знаю.
С некоторых пор они были на «ты», чему Глеб очень радовался, и Елене нравилось их сближение, но она волновалась. Что будет с Кирой, если они расстанутся? Пока предпосылок не было, но мало ли.
Глеб сделал небольшой ремонт у себя на Васильевском: перекрасил стены, отциклевал паркет, и Елена стала там бывать, но ночевать пока не оставалась. Они всё больше походили на семейство – парки и выставки по выходным, отмечали дни рождения и осторожно планировали совместный отпуск в конце сентября, когда малыш уже родится и подрастет до трёх месяцев.
И сейчас, когда Кира задала вопрос про отчество, Глеб стоял, глядя на нее сверху вниз, и не знал, что ответить.
– Ну, видимо, время пришло, – сказала Елена загадочную фразу.
– В каком смысле? – не поняла Кира.
– В общем, так, дорогой ребёнок, – она посмотрела на Глеба, – присядь, пожалуйста.
Глеб придвинул стул и сел, он понял, о чём пойдёт речь, потому что давно уже ждал этого разговора.
– Э-э, вы меня пугаете, – Кира почувствовала серьёзность момента, – надеюсь, ничего плохого не произошло, хватит с меня сегодня.
– Да ничего плохого, – Елена вдохнула и выдохнула, – вот что, ребёнок. Я выяснила, кто твой отец и…
Кира прижала руку к груди и в ужасе посмотрела на Глеба:
– Только не говори, что…
– Нет-нет, – замахала руками Елена, – не Глеб, его брат.
– Брат? – Кира тряхнула головой. – Чей брат? У тебя есть брат?
Она переглянулась с матерью.
– У меня был брат, Дмитрий, – Глеб заметно волновался, – когда мы собирались отмечать Новый год на Ваське, а потом уехали, помнишь? (Кира кивнула.) Вот тогда мы с мамой и выяснили, что мой брат – это и есть твой отец, а я, соответственно, твой дядя.
– Охренеть! – Кира уставилась на Глеба, потом посмотрела на мать: – Это не шутка?
– Нет, – Елена встала, – кому… э-э-э, воды?
– Воды, – отозвалась дочь.
– Коньяка, – сказал Глеб.
– Отлично. – Елена налила Кире воду, а себе и Глебу плеснула по чуть-чуть тёмного золота в круглые бокалы.
– Охренеть! – повторила Кира, залпом осушив стакан. – Налей ещё. Подожди – как это? А как узнали? А… почему раньше не говорили?
– Боялись, разволнуешься, – пожала плечами Елена, – а сейчас уже тридцать две недели – можно.
– Слушайте, это прям правда-правда? Глеб – ты мой… гм… дядя? Настоящая родня по крови? – Кира смотрела на него, не отрываясь. – И мы, кажется, даже с тобой похожи…
– Да, кажется, мы с тобой похожи, – он повторил её фразу, как-то неловко улыбаясь, – мы с тобой родня. Надеюсь, ты не против?
– Я? – Кира вертела пустой стакан в руках. – Я только за. У меня никогда не было дяди, и я понятия не имею, как это. Если так, как сейчас, то здорово. А мой, гм… отец, – это слово далось ей с запинкой, – он – кто? Он что… умер? А где похоронен? Он обо мне знал? И что… меня не хотел? Как Серёжа? Или как? Погоди… почему Дмитрий-то? Я же Алексеевна.
Елена чуть отпрянула назад: вопросы сыпались, будто острые камни. Почему-то она думала, что Кира будет спрашивать о существующем в наличии дяде, а не об умершем и эфемерном отце.
– Ух, – она сжала кулаки, – мы с твоим… отцом были знакомы один вечер и одну ночь. Это случилось в Новый год. Он представился другим именем: я думала, его зовут Лёша, поэтому ты и Алексеевна, но, как оказалось, Дмитрий.
– А почему так? – Кира моргала, держа перед собой стакан. – Разве вы… ты…
Ей хотелось спросить у матери, как так получилось: случайная связь в Новый год, а потом – ребёнок.
– Я не сразу поняла, что беременна, – пояснила Елена, – в женском организме бывают дисфункции, при которых… в общем, когда я узнала о беременности, уже был большой срок.
Она соврала не моргнув глазом, потому что совершенно не хотела говорить дочери, что, узнав о беременности, она просто не знала, что делать, а потом и делать стало поздно и можно было только одно – рожать. Не стала говорить и о том, что всерьёз думала отдать её на удочерение, но не сложилось.
– Понятно, – Кира озадаченно переводила взгляд с матери на Глеба, – а почему… он обо мне…
– Нет, не знал. Мы оба считали эту связь приключением. Я о нём вообще мало знала, практически ничего, кроме имени. И, когда поняла, что беременна, не стала его разыскивать.
«Тебе понравится, очень понравится», – тогда, давно, его голос был бархатным, тёплым, взвинченным, нетерпеливым… Елена приподнимала голову, чтобы рассмотреть, что он делает, но всё кружилось, плыло… Ей было отчего-то смешно, она смотрела на пальцы своей ноги с крашенными в красный цвет ногтями, на то, как они забавно подрагивали, пока он приматывал к щиколотке верёвку, а потом верёвку привязывал к кровати.
– Мам? – Кира выдернула её в реальность.
– Да? – усилием воли Елена смахнула навязчиво всплывающее воспоминание и сосредоточилась на дочери. – Так получилось. Он был хороший человек, врач, как рассказал мне Глеб, просто у нас не сложилось, но я рада, что у меня есть ты.
– Да уж… – Кира сидела, ошарашенная, – вот это новость! Я результат «счастливой новогодней случайности». – Она посмотрела на Глеба: – Что, мне теперь называть тебя «дядя Глеб»?
– Как хочешь называй, можно и «дядя», но, я думаю, по-старому, Глеб, будет в самый раз.
Неожиданно Кира засмеялась, указывая на свой живот:
– Представляешь, малыш, у тебя уже есть настоящий дед!
– Кто?! – Глеб откинулся на спинку. – Дед?!
– Ну а кто ж ещё! – Кира уже хохотала.
Елена тоже засмеялась – с этой стороны она вообще не смотрела на ситуацию. Дед! Двоюродный, правда, но всё-таки дед!
За окном сгущалась вечерняя синева, Глеб пожарил рыбу, Елена приготовила салат, Кира разогрела оставшуюся картошку. Налили сока и коньяка. Кира продолжала расспрашивать у Глеба про своего отца. Елена слушала, морщилась, натыкаясь на воспоминания, пыталась отодвинуть их в сторону и не поднимать из глубин муть и грязь.
Грязь имеет текстуру, она жирная и липкая, я трогаю металлические поручни кровати и чувствую – грязь перекатывается у меня под пальцами. Подо мной нет ни простыни, ни матраса – я лежу на толстой клеёнке, вижу свои грязные босые ноги с отросшими ногтями и вдыхаю вонь. Оказывается, к ней можно притерпеться. Ощущаю ссохшуюся грязь в промежности, на спине под собой. Волосы тоже грязные – седая выцветшая пакля. И изо рта тоже воняет – язык неповоротливый и большой, слюны почти нет.
Я так и умру тут от жажды. Голод скрежещет внутри, но жажда сильнее.
Мне хочется кричать, но кричать бесполезно.
Рядом со мной лежит, прикованное к кровати, тело девушки, которая так неосторожно влюбилась в монстра.
Почему он не приходит?
Я закрываю глаза – передо мной высвечиваются картины прошлого – такие далёкие, такие близкие. Мне кажется, что ещё чуть-чуть, и я окажусь там, со своими. Смогу выдавиться, словно паста из тюбика, из этой тесной телесной оболочки, стареющей, вонючей и грязной, и стать лёгкой и свободной.
Помнят ли они меня?
Смерть становится желанной, мне так хочется этого прохладного и чистого глотка смерти – я устала от грязи.
Никогда не была верующей. И даже сейчас… Но больше мне просить не у кого:
Отче наш, иже еси на небесах,
Да святится имя Твоё, да придёт Царствие Твоё,
Да будет воля Твоя…
И всё – дальше забыла. Что-то про «дай нам днесь». Мне становится смешно – да уж, верующая!
Сейчас утро? Или ночь? Или день? Хотя какая разница.
– Сыночек, милый, прости, я всё уже поняла, – говорю это тихо, безо всякой надежды, что он услышит, просто для того, чтобы хоть что-то делать.
И с удивлением обнаруживаю, что плачу. Слёзы стекают в ухо и на шею. Мне снова – без перехода – смешно. Смеюсь и плачу. Пока ещё могу смеяться над собой и своей несуразной жизнью.
Вглядываюсь в балки над головой и медленно сажусь – оказывается, это возможно. Зафиксированы только руки и ноги – не голова и не туловище.
Одёргиваю себя. Хватит рыдать! Если смерть неизбежна, отчего бы не попробовать выжить?
Если всё-таки попробую раскачать кровать, то что? Я упаду вместе с ней на бок? Может быть, при падении сломается бортик, и я смогу высвободиться или…
Я крепко хватаюсь за борта и попробую раскачаться. Чёрт! Кровать тяжёлая, но колёсики зафиксированы, и она не едет.