Она медленно встала и пошаркала к выходу, столкнувшись в дверях с Верочкой, за которой стоял Вадим.
– Сыночек! – В этом возгласе было и тепло, и волнение.
– Вот и прекрасно, – Елена внутренне собралась, – давайте побеседуем втроём? И вы, Вера, заходите, пожалуйста.
С тех пор как она его видела в последний раз, он заметно сдал – было ощущение, что этот человек постоянно на взводе. Он был бледен, небрит и явно расстроен происходящим, и пахло от него другим парфюмом – что-то лесное, хвойное с примесью дорогого табака.
Сели, замолчали. Каждый не смотрел друг на друга, думая о своём. И каждый не хотел начинать разговор.
Наконец Вадим снял очки, потёр глаза и посмотрел на Елену:
– Снова мастэктомия?
– Радикальная, и как можно скорее… – Доктор пустилась в долгие пространные объяснения, какой тип раковых клеток обнаружен, как быстро они пожирают организм и какой вид химии и лучевой терапии при этом показан. Наконец она выдохнула, сказав: – И отдельный вопрос: почему вы не наблюдались по месту жительства?
Елена заметила, как Вадим бросил быстрый взгляд на мать, сидящую рядом с ним.
Она вымученно улыбнулась. Ни он, ни она не дали никакого ответа, он взял маму за руку, нежно погладил по тыльной стороне ладони:
– Господи, да что же это такое…
Светлана Леонидовна прикрыла глаза, пряча слёзы.
– Мы… мы можем подумать? – задал он неожиданный вопрос.
Елена удивилась:
– Разумеется, я вам рассказала всё, как есть, пожалуйста, подумайте и примите решение, только, собственно, о чём тут думать – это единственный выход. – Она встала. – К сожалению, мне пора возвращаться к делам.
Вадим и его мать тоже встали.
Боковым зрением она заметила, как на скулах Вадима заиграли желваки, а ноздри расширились. И он безотчётно сжал руку матери так, что побелели костяшки.
Светлана Леонидовна не произнесла ни звука.
Когда они вышли из кабинета, Елена плюхнулась в кресло и вспомнила, что где-то с полгода назад она точно так же беседовала с другой парой – мамой и сыном, отправляя их в хоспис.
– Ну, хоть эту-то можно оперировать, – вслух сказала она и посмотрела на часы – было без четверти пять.
Пять или около того… Я давно отвыкла смотреть на запястье, как делала это поначалу, пытаясь привычно увидеть часы на своей руке. Но научилась различать время иначе.
Мой книжный календарь сбился, потому что я не знаю, сколько времени провела под транквилизаторами. Скорее всего, два-три дня, но, может, и больше. Мне стало всё равно.
К зиме в подвале становится сыро и промозгло. Иногда мне снится сон, что я живу в могиле, она чуть больше обычной, и вместо гроба у меня кровать, в которой я ем и сплю.
– Мамочка, я так волнуюсь, – доносится из динамиков его голос, – скажи мне, что всё будет хорошо.
– Всё будет очень хорошо, милый, это будет потрясающая церемония! – Я подхожу к стулу, на котором разложено платье, – вешалки мне не полагаются.
Я думаю о том, что сегодня мы с ней будем вместе, он наверняка будет взволнован и рассредоточен, и если она мне поможет…
Волнение поднимается снизу, я чувствую, как напрягается и багровеет шея. Мне становится страшно. Удача так мала и призрачна… Но если она толкнёт его в тот момент, когда он встанет рядом, а я сделаю вид, что споткнулась, и наклонюсь, то смогу быстро накинуть ему на шею свою цепь. Потому что на том месте, где будет устроен импровизированный алтарь, Машина цепь будет внатяжку, а моя как раз нет.
Как перебороть страх? Самое главное – перебороть этот проклятый страх, от которого ноги делаются ватными. Не за себя – за них. За тех, кто остался по ту сторону жизни, за моих близких, которых он может забрать сюда, если ничего не выйдет.
Не думай, не думай, не думай…
– Мамочка, я для тебя сегодня кое-что припас. – Его голос возвращает меня в реальность, и я тут же настораживаюсь. Я не люблю сюрпризы. Его сюрпризы.
С тихим шелестом выдвигается труба, в которой обычно лежит ключ от наручника.
– Посмотри, надеюсь, тебе понравится.
Всё можно сделать быстро, если делать слаженно, но она об этом ничего не знает. Пока не знает…
Я заглядываю в нишу – рядом с ключом лежит небольшая пластиковая коробочка, и я не сразу узнаю, что это помада.
– Спасибо! – Я говорю искренне. – Это так мило с твоей стороны!
Правда и враньё мешаются во мне, и порой мне кажется, я уже не могу их различить.
– Я хочу, чтобы сегодня мои девочки были самыми красивыми! Ты выучила речь? – Тон его голоса становится более строгим.
– Конечно, можешь не сомневаться! – Мне даже в голову не пришло не выучить.
– Ух… Ну, ладно. В первый раз всё-таки женюсь! Мам… ты уверена, что Маша будет для меня хорошей женой? Мне это так важно!
Мне хочется, чтобы никто не был его женой.
– Абсолютно. И не сомневайся, она прекрасная девушка. Вы созданы друг для друга!
– Что бы я без тебя делал! – выдыхает он. – Поторопись, пожалуйста, я скоро приеду.
Платье тёплого кораллового цвета, не слишком яркое, слишком закрытое, приходится мне впору, туфли молочного цвета на высоком и широком каблуке немного маловаты, но на пару часов сойдёт. И даже настоящие капроновые колготки, под которые можно спрятать давно не бритые ноги.
Я открываю помаду, выкручиваю – коричневатый оттенок, не очень в моём стиле, но выбирать не приходится. Подношу к лицу – вдыхаю давно забытый аромат. Глотаю подкативший к горлу комок. Не думай, не думай, не думай.
Карикатура, пародия… сумасшедшая насмешка над жизнью.
Мой сын сегодня женится! На прекрасной девушке Маше Зайцевой, которую он поведёт к игрушечному алтарю с цепью на лодыжке. И которая станет ему женой.
Но и она не жена, и он не сын, и я не мать.
Но, может быть, в день этой дурацкой свадьбы нам удастся от него избавиться? Я вдыхаю медленно, чтобы успокоиться. Ещё и ещё…
– Мамочка, какая ты у меня красивая! – восхищённо говорит он. – Повернись, покажись.
Я стянула волосы в хвост, потом свернула в кичку и перевязала белой пушистой резинкой, надеясь, что будет держаться, шпилек и заколок у меня нет, и накрасила губы на ощупь, надеясь, что будет ровно, – зеркал у меня тоже нет. Он не хочет, чтобы я видела своё отражение. Наверное, боится, что я рассмотрю в нём себя настоящую.
Я повертелась перед камерой, расправила платье.
– Скоро буду, приготовься.
Сажусь в центре и кладу ладони на пол, на каблуках это совсем неудобно.
Маша похожа на безе. В огромном белом платье с кринолином и фатой. У неё накрашены ресницы, на губах блестит розовая помада, а из-под платья выглядывают узконосые туфли. Я сдерживаюсь, чтобы не захохотать.
Она смотрит на меня, понимающе кивает, но произносит фразу, которую от неё ждут:
– Какая вы красивая, Светлана! Чудесный наряд!
Мы постепенно учимся говорить и понимать друг друга без слов – очень непростая наука.
– Машенька, ты потрясающе выглядишь! – Я развожу руками. – Володя, милый, можно я обнимусь с твоей прекрасной невестой?
Он милостиво разрешает:
– Хорошо, сегодня такой день!
– О, дорогая! – Я подхожу ближе.
Наши цепи позвякивают, стукаясь о каблуки.
– Толкни его вбок, когда он встанет рядом с тобой. – Я шепчу едва слышно, чуть касаясь её распущенных волос.
Я научилась говорить как чревовещатель – не шевеля губами.
Она отстраняется:
– Это так волнительно!
Её ресницы чуть подрагивают, она даёт мне знать, что услышала.
Свадьбу мы обсуждали несколько недель. Сейчас ему пришлось делать всё самому. Всё-таки пленницы на цепи – это обременительно.
Во дворике освещение почти стадионное, слишком ярко. Он натыкал лампочек везде, где только можно.
Мы ступаем на дорожку, которая ведёт к сконструированной или купленной металлической арке, украшенной искусственными белыми розами. Наверное, увидел в каком-нибудь голливудском фильме.
Маша кладёт свою руку мне на сгиб локтя, и я веду его невесту к алтарю.
У нас есть прекрасная, но короткая возможность, и я ею пользуюсь:
– Толкни его резко, как только он встанет рядом с тобой, моей цепи хватит, чтобы накинуть ему на шею. Если ты мне поможешь… – Я пожимаю ей руку.
– Я боюсь, – еле слышно отвечает она.
– Только толкни его, и всё. – Мне хочется кричать. Мне хочется потрясти её за плечи и заорать благим матом, что это шанс и его упускать нельзя! Одна я не справлюсь.
Мы движемся медленно, правда, идти-то всего несколько шагов. Главное, нам не запутаться цепями, он предусмотрительно установил ещё один диск во дворе и пристегнул нас на разные стороны, из-за чего моя цепь оказалась длиннее.
Он стоит и ждёт – одетый с иголочки в тёмно-синий костюм-тройку и розовый щегольской галстук. Лицо раскраснелось, глаза горят. Похоже, для него это действительно праздник.
Сбоку примостился маленький столик, накрытый на троих. Такая вот у нас свадьба.
Он смотрит на нас с неподдельным восхищением.
Я подвожу его невесту и кладу её руку ему на локоть. Ну же, давай!
Крохотный миг растягивается в мучительное ожидание… ДА-ВАЙ!
Я смотрю на неё…
На её глазах блестят слёзы, и она опускает ресницы вниз. Моё сердце гулко ухает в чёрную яму. Нет, она не станет ничего делать. Она слишком напугана. Эта чёртова Барби в кринолине!
Я стискиваю челюсти от злости.
– Мамочка? – Он смотрит на меня вопросительно, потому что я всё ещё стою рядом с ними.
Я бросаю последний взгляд на Машу в призрачной надежде, которая рассыпается в пыль, потом обхожу арку и встаю перед крошечным пюпитром. На пюпитре лежит листочек с текстом на тот случай, если я забуду слова. Но я всё помню.