– Прости. – Я искоса поглядываю на него.
– Гадость! Фу, как ты можешь тут дышать! – Он так говорит, будто бы у меня есть выбор. – Ладно, пошли.
Он не рад, он озабочен и, кажется, зол.
Мне страшно. Я боюсь сделать что-то не то – и снова оказаться прикованной на несколько дней к кровати.
Он отстёгивает меня, приобнимает, но без теплоты, просто хватает за плечо, и мы поднимаемся наверх.
Предвкушение свежего воздуха будоражит. Мне так хочется оказаться на улице, вдохнуть запах осеннего леса, жухлой травы. Я волнуюсь, будто иду на праздник!
Но мы не идём на улицу, мы доходим до гостиной и останавливаемся в дверях.
На диване лежит Маша.
Сердце падает – она бледная, глаза закрыты, голова чуть запрокинута.
– Что с ней? – спрашивает он у меня.
– Н-не знаю. – Я только вижу, что ей очень плохо.
Он подводит меня к центру комнаты и пристёгивает к длинной цепи. Эта процедура становится настолько обычной, что мы оба её почти не замечаем и говорим о другом.
– Она жаловалась, что у неё болит живот, я думал, что она просто притворяется. Может быть, она притворяется и сейчас. Посмотри.
Я сажусь на краешек дивана и смотрю на совершенно больную женщину, совсем не молодую: провалившиеся синяки под глазами, заострившиеся скулы, посеревшая кожа и сальные волосы, забранные в жиденький полураспустившийся хвост.
Я трогаю её лоб – горячий. Потрясываю её:
– Маша, Ма-а-аша, это я, Светлана, открой глаза, девочка.
Медленно и нехотя она размыкает слипшиеся веки и смотрит на меня затуманенным взглядом:
– Что? Что-что?! – начинает отмахиваться, дёргаться. – Что?! Я не хочу! Не хочу! Не трогай меня, пусти, пусти!!
– Ш-ш-ш-ш… – я кладу ей руку на лоб, – тихо-тихо, успокойся, я не сделаю ничего плохого. Скажи мне, где болит.
Владимир стоит над нами, скрестив руки, он сосредоточен и напряжён.
– Так что с ней?
– У неё жар, – я боюсь поднять на него глаза и поэтому смотрю на Машу, – но почему – не знаю, мне нужно её расспросить и осмотреть, нужно понять, что случилось. Если ты можешь сказать, скажи.
– Чёртовы бабы! – Он всплеснул руками.
Я никогда не слышала от него таких грубостей.
– Почему нужно обязательно всё усложнять? Всё же было хорошо, разве я не забочусь о вас?
– Конечно, заботишься, – я съёжилась, – прости, милый, я совсем не хочу тебя сердить, но мне правда нужно больше информации.
– Я не знаю, я ничего не знаю, четыре дня назад я пришёл к жене, чтобы выполнить супружеский долг, а она стала отнекиваться, оправдываясь тем, что у неё болит живот, представляешь? – говорит возмущённо, гневно. – Потом через день то же самое! Я думал, у неё всё прошло, но стало ещё хуже, её ещё и вырвало! Прямо перед близостью! Отвратительно! Муж должен искать удовлетворения у каких-то падших женщин только потому, что его жена не может привести себя в порядок! Что ты на это скажешь?
– Ужасно, просто ужасно! – Я киваю, как заведённая кукла. – Можно я спрошу её о болях? И осмотрю?
– Давай. – Он машет рукой, отходя на шаг назад.
Я трясу её за плечи:
– Маша… Маш, проснись, мне нужно, чтобы ты рассказала мне, где болит, – так я говорила своим пациентам в клинике. И сейчас повторяю подзабытые фразы. – Маша, открой глаза, поговори со мной.
Её веки дрожат, она открывает глаза, смотрит устало, измученно:
– Всё болит. Живот болит. Сильно.
– Где? Покажи. – Я внимательно наблюдаю за ней, как врач, как когда-то наблюдала за другими.
Она гладит рукой низ живота.
– Сначала тут, – указывает под пупком, – потом больше здесь, – смещается вправо, – сейчас мне кажется, что везде, тут, внизу. Может, я беременна?
– Н-не знаю, – я смотрю на Владимира, – вы предохранялись?
– Нет, конечно, – он возмущён, – зачем мне с женой контрацептивы!
«Да и правда!» – Я невольно пожимаю плечами, настолько абсурдными кажутся его слова.
– Не знаю пока. Когда были месячные? Есть задержка? – Постепенно я вхожу в роль, вспоминая, кем я была в прошлой жизни.
– Недавно, неделю назад, может, дней десять. – Она тоже немного оживляется и говорит со мной как с обычным человеком, как с врачом или кем-то близким. – Светлана… я… мне страшно. Я умру?
– Нет, конечно, – я дежурно улыбаюсь, – давай-ка посмотрим, – поворачиваюсь к нему. – Мне нужно оголить её живот и немного спустить юбку. Можно?
– Хорошо! – резко отвечает он.
– Ляг ровно, ноги согни в коленях, я постараюсь аккуратно. – Я вижу, как она боится, но этот страх больше не передаётся мне, я его поглощаю, трансформируя в спокойную уверенность, и вижу, как эта уверенность возвращается ей.
Она послушно ложится, сгибает ноги, ждёт.
Я дую на холодные пальцы, чтобы их немного согреть и ей было не так зябко от моих прикосновений.
Живот напряжённый, твёрдый.
– Когда был стул? С этим нет проблем?
– Всё нормально, – она кивает, – каждый день по утрам, но в последние дни меня тошнило, никакого аппетита. И озноб.
Я мягко трогаю её живот сверху вниз, подбираясь к пупку:
– Вот тут?
– Да, – снова кивает.
– А здесь? – спускаюсь ниже, в район матки.
– Болит. – Она закусывает губу.
– А тут? – перевожу руки вправо к аппендиксу.
– Да!!! – почти кричит. – Не надо, пожалуйста, здесь очень больно.
– Ч-чёрт! – невольно вырывается у меня.
– Что?! – в один голос спрашивают и она, и он.
Я перескакиваю взглядом с одного на другого:
– Похоже на аппендицит, хотя так, с ходу сказать трудно.
– Ты можешь её вылечить? – Он трясёт светлым чубом.
– Ей нужно в больницу, – осмелев, говорю я. – Володя, аппендикс – это не шутки, нужна операция, просто так не вылечишь. Если это действительно аппендицит, но может быть всё что угодно: внематочная беременность, разрыв яичника, гастроэнтерология или что-то другое. Нужна хорошая диагностика, анализы. Здесь есть лекарства? Хоть какие-то? Антибиотики? Аспирин? Анальгин? Хотя бы временно, чтобы облегчить боль, – она не притворяется.
– Чёрт вас возьми! – Он стучит кулаком в косяк двери, и я прижимаюсь, почти ложась на неё.
Поворачиваю голову, смотрю на него, сквозь паутину волос:
– Прости, прости, родной, что говорю такое, но это правда. Ей нужно в больницу. Ей нужна операция.
– Нет! – жёстко отвечает он. – Забудь об этом!
Маша поворачивается на бок, скручивается в узел, и цепь, которая тянется от лодыжки к диску в центре комнаты, натягивается. Волосы падают ей на лицо. Она то ли стонет, то ли плачет, звуки тихие, скрежещущие.
– Прекрати! – Он брезгливо морщится, повышает голос: – Я сказал, прекрати!
Маша давится всхлипами и затихает.
– Сыночек, милый… – я стекаю с дивана, встаю на колени и подползаю к нему, – пожалуйста, родной, я тебя умоляю, этой девочке нужно в больницу. Она твоя жена, она любит тебя. Она будет молчать, я тебе обещаю, правда, Маша? Она вернётся к нам сразу, как только возможно. Сжалься, прошу тебя.
Он смотрит на меня сверху вниз с недоумением и испугом, выражение его лица меняется.
– Мама… мамочка, ну… встань, встань…
Кажется, подействовало. Я не встаю, а цепляюсь за его штанину:
– Прошу тебя, заклинаю, это же твоя жена, ты давал ей клятву, ты говорил, что будешь заботиться о ней, я свидетель, Володенька, прошу…
Я начинаю умолять, как религиозные фанатики молятся своим божествам, я вхожу в раж и почти сама в это верю. И вижу, как ему нравится, как расправляются его плечи, как самодовольная улыбка появляется на лице. И сейчас это лицо кажется мне невыразимо уродливым.
Он скрежещет зубами, переминается с ноги на ногу и наконец говорит:
– Хорошо! Ладно!
Я замираю:
– Правда? Ты отвезёшь её в больницу? Правда, родной?!
– Ладно, – кивает он, – скажи мне, что нужно, я съезжу в аптеку и всё куплю. Будешь делать операцию. Ты. Тут, дома.
– Что?!
Часть 3
Глава 14
– Что? Что ты говоришь? – Глеб выглянул из ванной в прихожую. – Я не слышу, иди сюда, мы купаемся.
Кира переоделась и зашла в ванную уже в домашних штанах и тапочках.
Лялька обожала купаться и могла сидеть в ванной часами – плескаться с любимыми игрушками.
– Ну, что, рыжик, как дела? – Кира мыла руки. – Слушалась дедулю?
– Ага, – не раздумывая, кивнула дочь.
Кира посмотрела на Глеба.
– Ну почти, – он кивнул в точности так же, как Алика, – так что ты говорила?
– А, слушай, – она вспомнила и снова заговорила быстро, – я сегодня ехала в метро, и рядом две студентки болтали.
– Откуда знаешь, что студентки? – удивился Глеб.
Она отмахнулась:
– Сессионные допуски вперемешку со сплетнями. Так вот… У них в универе девушка пропала.
Глеб сразу насторожился:
– А в каком универе? И что значит пропала? Ты с ними пообщалась?
Кира на него внимательно посмотрела:
– По порядку, да?
– Давай.
– Сначала я слушала внимательно, потом сказала, что у меня в университете тоже пропала девушка, мы разговорились, ну, и дальше они выложили всё, что знали. Их пропавшая барышня внезапно сбежала с ухажёром в другую страну или что-то в этом роде, вроде не бог весть что, но дело всё равно завели. – Она повернулась к дочке: – Как лягушечка делает, а, Ляля? Ква-ква-ква! – тёплой резиновой игрушкой дотронулась до крошечного носика.
– Ква! – Девочка плеснула по воде рукой, и брызги веером разлетелись и на Глеба, и на Киру.