– Я вас слушаю.
– Здравствуйте, – голос был глухой и невнятный, – это…
– Кто? – Не понял Глеб и тут же буркнул: – Лялька, тише, я ничего не слышу. Извините, кто? У меня тут внучка…
– Это Вера, – голос стал громче, – Вера Леонтьева, мы с вами встречались несколько дней назад, вы в парк приходили…
– Да-да, да, – Глеб замер, – помню. Слушаю вас, Вера. Вы…
– Я так не могу, – слова давались ей трудно, – я просто не хочу снова в это втягиваться, у меня семья, дети, у меня… – кажется, она едва не плакала, – я не хочу в полицию.
– Ну что вы, что вы… – Он пока ничего не понимал, но почувствовал нутром – что-то серьёзное.
Лялька подпрыгнула в ванной вместе с резиновым пупсом и залила пол водой, визжа и смеясь.
– Прекрати сейчас же! – прикрикнул на неё Глеб. – Тихо!
Девочка уставилась на него как на чужого, потому что её обожаемый дед Глеб никогда так не кричал. Съёжилась и замерла с игрушкой в руках.
– Девушку я действительно не знаю, а парня я вспомнила, – в образовавшейся тишине голос из динамика прозвучал довольно громко, – это Дубовец. Сын пациентки Елены Васильевны. Имени его я не помню. Мама у него была, гм… Светлана… Леонидовна, что ли. Рак обеих молочных желёз, оперировали, потом метастазы и хоспис. Спокойный такой парень, вечно ходил в растянутых толстовках. Никаких конфликтов у него с Еленой Васильевной не было. Столько времени прошло, может, я и ошиблась, и я ни разу не видела его таким, как на фото, – в костюме с галстуком. Но всё равно мне кажется, что это он. Или очень похож.
Глеб слушал, затаив дыхание, не обращая внимания на притихшую Ляльку.
– Вера… почему вы… – Он даже не знал, как спросить.
– Не знаю, – слова звучали отрывисто, – просто поняла, что так тоже не могу. Если возможно, не втягивайте меня больше в это. Мой муж ничего не знает, тут нет никакого секрета, просто я не хочу, чтобы это отразилось на моей семье. У меня сейчас совсем другая жизнь.
– Хорошо, – Глеб взял телефон в руку, отключил спикер и поднёс к уху, – спасибо вам, Вера, спасибо, что нашли в себе силы… Я безмерно благодарен… Скажите ещё раз, как фамилия этого человека. Вы точно помните?
– Да, точно. Дубовец. Мне пора идти. До свидания.
– До свидания. И спасибо ещё раз.
Трубка дала отбой, и Глеб положил телефон на стиральную машину. Посмотрел на притихшую Ляльку:
– Ох, господи, извини меня, заяц ты мой выбегаец, извини, я… я не хотел ругаться, это был просто очень важный звонок, и… вода у тебя совсем остыла, давай-ка будем вытираться и в кроватку. Я тебе сказку на ночь почитаю. Длинную-предлинную, обещаю.
Детектив Валентин сидел на том же стуле и потирал ладони:
– Сейчас я вам фокус покажу, Глеб. Вера Леонтьева оказалась права – у Елены Васильевны действительно была пациентка Дубовец, но только Светлана Афанасьевна, а не Леонидовна, правда, была и пациентка Светлана Леонидовна с фамилией Лотова. Так вот, вернёмся к Светлане Афанасьевне Дубовец. У неё был сын – Иван Игнатьевич, вот смотрите, – и Валентин щёлкнул по клавиатуре, – появилось фото светловолосого парня в толстовке с капюшоном, с зачёсанными вперёд несвежими волосами и растерянным взглядом, – а вот… оп-па, – почти по-цирковому сказал он, и на экране появилось уже знакомое изображение того же парня, только волосы были зачёсаны назад, на губах лёгкая полуулыбка, бесстрастный взгляд и край рубашки с галстуком, – а это Левашов Владимир Эдуардович.
– Ч-что? – не понял Глеб. – Как это? Они… может, они братья? Или близнецы? Или это один человек?
– Чего только в жизни не бывает, может, конечно, и близнецы, но я сомневаюсь, – улыбаясь, ответил детектив, – сейчас выясним. Я не знаю, сколько это займёт времени, – может быть, быстро, а может, не очень. Я могу вам позвонить, как только…
– Я останусь и подожду, – Глеб встал и направился в противоположный угол мастерской, – пойду пока поработаю, чтобы вам, э-э-э…
Он был то на «ты», то на «вы» с этим парнем.
– Хорошо, – кивнул тот и застучал по клавишам.
Прошёл час, пошёл второй, потом третий… Глеб принялся было делать очередной несложный заказ, но никак не мог сосредоточиться, чуть не обжёгся, испортил украшение и отложил всё в сторону.
В его голове мысли обгоняли одна другую. Иван Дубовец, сын Елениной пациентки, которого он никогда не видел, он не был отмечен в картотеке, потому что, со слов Верочки, был тихим и спокойным и «непроблемным» родственником пациентки, и Владимир Левашов, о котором Глеб знал только то, что он был женихом некоей Маши Зайцевой, сбежавшей в загадочную Аргентину. И эти разные люди на самом деле… один? В голове не укладывалось. Зачем? Почему? Что за выгода? Какой мотив?
Валентин обернулся к Глебу, оторвавшись от компьютера:
– Интересный у вас кейс. Ну, что я вам скажу на этом этапе – персонажи эти точно не близнецы: у них разный год рождения, разные фамилии и отчества. Вот этот – Левашов Владимир Эдуардович, тридцать семь лет, а вот этот, – он кликнул мышкой, и изображение поменялось, – Дубовец Иван Игнатьевич – тридцать пять лет. Они не только не близнецы, но и не братья, так как отчества у них разные. Во всяком случае, не единокровные. Дубовец – менеджер по продажам в типографии, – он внимательно посмотрел на экран, – а место работы Левашова вообще не указано. Странно, правда?
– Наверное, – Глеб таращился в компьютер, – и что это значит?
– Пока не знаю, но, как правило, ничего хорошего, просто так люди не меняют имена и фамилии. Думаю, что Левашов – парень совсем не простой, потому что информации о нём почти нет. Я бы очень хотел привлечь одного моего приятеля к работе.
Глеб насторожился, он не хотел привлекать к этому делу кого-то ещё, и так слишком много людей знают о нём.
– Валентин…
– Вы думаете о сохранности информации и о деньгах, но сейчас непонятно, с кем или с чем именно мы имеем дело. Я, конечно, вполне сносный хакер, но мой приятель знает все сетевые ходы и выходы, моих знаний тут не хватит. Да, и он отлично знает, что такое «секретная» и «сверхсекретная» информация.
– Он дорогой? – Глеб вздохнул.
– Не дешёвый, – кивнул Валентин, – но зато самый лучший.
– Тогда, может быть, обойдёмся почти самым лучшим? – Финансовая подушка Глеба уже истончилась до наволочки.
– Почти самый лучший у вас уже есть, – он отклонился на стуле, – так что?
Глеб понимал, что положение безвыходное:
– Хорошо, зовите своего лучшего, и пусть он постарается. Кстати, а в полицию стоит идти?
– Как хотите, – пожал плечами Валентин, – единственное условие, как мы и договаривались, вы не разглашаете источники информации, говорите, что узнали всё сами.
– Да какая полиция, в самом деле! – Глеб вспомнил, как следователь отмахнулся и от Киры, и от него, когда обнаружилась Еленина переписка с неким Джоном Смитом, а потом пришло подтверждение от американского консульства в Турции о её визе. На этом и так вялотекущее расследование и вовсе закончилось.
Глебу новый детектив нравился своей дотошностью и педантичностью, он знал о пропавшей Елене всё – и ещё чуть-чуть и придавал любой детали значение. Он досконально проверил все её почтовые ящики и электронные адреса, включая IP, с которых Елена якобы могла переписываться с американским мужчиной, и выяснил не только нестыковку отправленных и полученных писем по датам, но и чехарду IP-протоколов. Да и Глеб, прочтя эти «любовные» послания, заподозрил, что писала их не она – совсем не её стиль.
«Господи, как хочется курить!» – не в первый раз подумал Глеб, не зная, что делать.
Я не знаю, что делать. Страх накатывает волной, но он совершенно другой, не тот, к которому уже привыкла.
Закрываю глаза и вижу личико маленькой девочки: рыжие волосы, веснушки, невольно улыбаюсь, летом ей исполнилось три. Щемящая боль спрутом расползается по груди.
Нет, ты обещала себе не вспоминать!
Стискиваю зубы и усилием воли отодвигаю образ Ляльки: он мельчает, тускнеет и, наконец, растворяется в мутном мраке прошлого.
Я сижу на корточках в ожидании его прихода, дрожа, с трудом понимаю, что сейчас мне предстоит в одиночку здесь делать Маше операцию.
Я даже не знаю, аппендицит ли это. Я не брала в руки скальпель эти долгие три года, и специализация моя – маммология, а не общая хирургия.
Я не знаю ничего. Как я справлюсь? Пульс стучит в висках, и мне жарко.
Замкнутый и напряжённый, наконец он приехал и, хмуро посмотрев на меня, отстегнул, дёрнул за плечо и повёл в гостиную.
Операционного стола нет, но откуда-то взялся массажный, на нём лежит полуживая девушка, привязанная за руки и за ноги. Её крупно трясёт, она в сознании, молча смотрит на меня огромными от ужаса глазами.
Рядом с массажным столом стоит обычный, накрытый белой простыней или скатертью, на нём свалены в кучу лекарства, стерильно запакованные инструменты, вата, бинты, салфетки.
Тишина тугая и звонкая, заполняет дом от подвалов до крыши. Тишина, страх и боль. И мы бьёмся в этой тишине крохотными мошками. Я кажусь себе такой маленькой – меньше пыли…
Лицо Киры вдруг возникает передо мной так явно, что я вздрагиваю, эта Маша только немного старше её тогдашней. Как же так вышло, что эта девочка оказалась тут?
– Что с тобой, мамочка? Тебе нехорошо? – заботливо спрашивает мой ублюдочный сынок.
– Нет-нет, что ты, всё хорошо, можно я подойду к Маше? Её нужно осмотреть. – Я поворачиваю к нему голову.
– Зачем? – Его взгляд холодеет. – Ты же смотрела вчера.
– Чтобы оценить… э-э-э, динамику, – я срываюсь, – Володя, ей нужно в больницу, это невозможно сделать дома, сжалься, прошу тебя… пожалуйста…
Он жестом останавливает меня:
– Я могу дать тебе лекарство, мама, чтобы ты успокоилась, – и Маше тоже. Может быть, с ней и так всё хорошо и нужно просто успокоительное, как думаешь?
Я смотрю на неё, она смотрит на меня.