Никаких реальных писем никто никуда не отправлял. Точнее, запрос из местной прокуратуры ушёл, но никуда не дошёл. И ответ в прокуратуру тоже пришёл, но, разумеется, не из реального посольства.
– Неужели всё так просто? – удивился Глеб.
– Ага, – согласился лучший, – если хватит наглости и знаний это сделать.
– Ого! – Глеб был неподдельно удивлён.
Голос лучшего потеплел.
– Искренне желаю вам удачи и от себя добавлю, я не знаю этого человека лично, но как-то косвенно я имел с ним дело… в общем, осторожнее с этим типом, кажется, берегов у него нет.
– Спасибо. – Глеб был искренне благодарен за совет.
Этот разговор был два дня назад, а сейчас он сидел в машине с пистолетом, обмотанным промасленной тряпкой, и думал о том, как вышло, что в его жизни нормой стали люди без имени. Даже в лихие девяностые ему, ювелиру, имеющему дело с драгметаллами, удалось избежать бандитских разборок и неприятностей, ну, почти.
Пиликнул мобильник, и Глеб едва заметно вздрогнул.
«Привет, ты где? Лялька скучает по деду», – писала Кира.
Он улыбнулся – эти две девчонки были для него самыми дорогими на свете. Он и не чаял хоть когда-нибудь обрести внучку – и любил их обеих. Лялька беззастенчиво этим пользовалась и тоже его обожала, а Кира… кажется, ей вообще не нужна была чья бы то ни было любовь. Будто железный занавес опустился между ней и остальным миром после исчезновения Елены. Он надеялся хоть немного её отогреть, но время шло, а теплее не становилось.
«Скоро буду, зайцы». Он завёл мотор.
По капоту машины застучали первые капли – начинался дождь. Глеб достал из папки несколько листов бумаги и прочёл то, что читал уже несколько раз:
«Левашов Владимир Эдуардович, тридцать семь лет… – потом скучные биографические данные, где же оно, где… – да, вот – дом недалеко от Выборга, координаты… потом – мать умерла тринадцать лет назад». Мать умерла… странно… ведь Елена как раз его мать и оперировала. Только не тринадцать лет назад, а три.
И ещё: «Хакер высокого уровня, мог сфальсифицировать операции с банковскими картами и счетами, сделать подложные письма из консульства или откуда угодно». Это были выдержки из отчёта лучшего, как раз о том, о чём они говорили.
«А вдруг она всё ещё жива?»
Валентин сказал, что вероятность этого меньше, чем один шанс из ста. Восемьдесят пять процентов похищенных погибают в первые сутки, десять – в следующие три дня, четыре процента умудряются продержаться неделю, ну и менее одного – уникальные случаи, которые настолько уникальны, что и говорить о них не стоит.
«Зачем она ему? За-чем?» Мысль о том, что Елену могут изнасиловать и убить, приводила его в неистовство. Куда легче было думать, что она сбежала в Америку. Но он и раньше не верил, а теперь уже знал наверняка, что это не так.
Он взял телефон и полистал фотографии – Лялька хохочет, Лялька ест мороженое, Лялька на руках у Киры… Смеющаяся рыжая девочка и неулыбающаяся худая Кира с короткой стрижкой и отсутствующим взглядом – сердце сжалось.
«Я достану этого ублюдочного хакера, чего бы мне это ни стоило! Даже если она умерла, нам нужно её похоронить, пережить это и как-то жить дальше. Так больше невозможно».
Седой прав: ему следует успокоиться, переждать пару дней и наведаться к господину Дубовцу – Левашову в загородный дом, а если там ничего не обнаружится, то в обе квартиры.
Он смотрел сквозь лобовое стекло невидящим взглядом, ему было тревожно, но в этой тревоге пробивалась хрупким ростком радость – наконец-то что-то происходит.
Что-то происходит, я чувствую, я уже слишком хорошо его знаю – он молчит с самого утра. И я извожусь неизвестностью. Что? Плохо с Машей? Она умерла? Он обещал сегодня приехать и привести меня к ней, чтобы я проверила её состояние.
– Как у тебя дела, милый? – Я смотрю в камеру. – Я по тебе соскучилась, поговори со мной. Как твоя дорогая жена? Ей лучше?
Он не любит, когда я начинаю разговоры, ему нравится моя пассивность и безоговорочное послушание.
Тишина.
Беспечно пожимаю плечами, делая вид, что мне всё равно, беру со стеллажа случайную книгу и, шаркая цепью по полу, иду к своей высокой больничной кровати, ложусь. Открываю наугад, думая о том, что сейчас прочитаю, то и будет. Эдакое детское гадание:
«Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чёртом, но я всё-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и быть». Закрываю книгу, кладу на грудь и смыкаю веки. «Братья Карамазовы» Достоевского.
Я невольно вспоминаю, какой он был больше трёх лет назад, когда заботился о своей матери в больнице, действительно ли та Светлана Афанасьевна была ему матерью? Что случилось в жизни этого парня, что он стал таким? Или он просто больной психопат и был им всегда? Натягиваю на плечи плед…
Передо мной возникает улыбающееся личико – маленькая девочка, какой я её видела в последний раз, – я чувствую её тёплый детский запах, мягкий бархат кожи, нежные волосики. Она вся соткана из смеха и света!
Тоска ложится на сердце сизым пеплом. Когда я открываю глаза, уже темно. Кажется, я задремала. Встаю, впотьмах достаю из холодильника плавленый сыр в пластиковом контейнере, отламываю хлеб и намазываю его пальцем.
Оглядываюсь, прислушиваюсь – дождь барабанит в окна, не сильный, занудно осенний, мне кажется, я слышу, как деревья царапают края далёкой крыши надо мной.
– Милый, ты тут? Где ты, мой родной сыночек? Я соскучилась по тебе, – стараюсь говорить самым сладким голосом, на который я способна.
Мне становится не по себе в этой кромешной тишине. Что-то случилось. С ним? С Машей?
– Володенька, милый, поговори со мной. Я скучаю, приходи, я жду тебя.
Я сажусь на кровать, обхватываю колени руками и закрываю глаза.
Глаза огромные… Кира смотрит на Глеба в полном недоумении:
– Ч-что? Что это такое?
Он задремал перед телевизором. Лялька уже спала, а Кира готовилась к занятиям. Глеб досадливо поморщился от того, что она его разбудила, поморгал, надевая очки:
– Что?
Кира молча положила ему на колени открытый ноутбук:
«Привет. Не нужно обо мне беспокоиться. Я живу в Нью-Йорке, и у меня всё хорошо.
То, что я пишу, очень опасно для меня, потому что я осталась в Америке нелегально, но другого выхода у меня нет.
Кира, не нужно меня искать. Я попала в трудную ситуацию. И меня могут убить, если ты будешь предпринимать какие-то действия по моему поиску. И это может затронуть тебя и твою дочь. Если тебе дорог ребёнок, немедленно прекрати!
Забудьте обо мне, я не вернусь. У меня теперь другая жизнь.
Лена».
Сонливость испарилась, Глеб перечитал письмо снова. И снова. И снова.
– Ты что-нибудь понял? Это… м-м-мама? Она правда в Америке? Не может быть! Это не она! Она не могла так написать! И что это за угрозы? Глеб, я боюсь.
– Сколько времени? – Он вспомнил, что снял наручные часы в ванной.
– Пятнадцать минут одиннадцатого. Погоди, Глеб… Я ничего не понимаю, она же Ляльку любила всегда, я же…
– Успокойся, конечно, это не она, – Глеб поставил ноут на журнальный столик, – значит, так, о письме никому ни слова, поняла?
– Да кому мне говорить? – Кира глянула на ноутбук как на нечто взрывоопасное. – Что делать?
– Пока не знаю, но… – он посмотрел на неё – бледная, перепуганная девочка, она сейчас снова стала почти подростком, – послушай, мы выясним, я выясню, я тебе обещаю. Я найду её – живую или мёртвую, хоть в Америке, хоть на Луне. Я же тебе говорил. Пойдём на кухню, попьём чайку, успокоимся. Печку растопим.
– Не нужно со мной как с маленькой, – огрызнулась она, – а вдруг это на самом деле мама?
– Твоя мама никогда бы так не написала, – мягко сказал Глеб, убирая руку с её плеча, – и ты это знаешь, щёлкни чайник. Я думаю, что это послание через тебя мне.
– Послание? Тебе?! – удивилась Кира. – Какое? И от кого?
Он подошёл к печке, присел на корточки и открыл заслонку.
– Завтра я куплю нам новые телефоны и новые симки на всякий случай. И буду разговаривать с Валентином, выясним. Она не послала сообщение ни в «Ватсап», ни в «Вайбер», она написала письмо по электронной почте.
Кира налила чай, они сели за стол, но не сделали ни глотка.
– И что это значит? Я ничего не понимаю. Ты думаешь, она жива? Она всё ещё жива? Что это за письмо, Глеб? А угрозы? Нам? Мне и Ляльке?
Ещё в самом начале расследования стало известно, что Елена якобы общалась с каким-то мужчиной из Америки. Телефона её не нашли, и по геолокации отследить её не удалось. Но, как утверждала Кира, всё это «общение с иностранцем» было липой чистой воды, хоть в полиции и утверждали обратное.
Глеб покачал головой, ему было ужасно жаль эту девочку. Она изводила себя три года, она постоянно думала только об одном – жива ли её мама, где она и почему их бросила?
– Кира, послушай, – Глеб взял её за руку, – ты слушаешь?
– Да.
– Я не знаю, жива ли она, думаю, скорее всего, нет, потому что, если бы это было так, она бы не написала это идиотское письмо, а позвонила. Нашла бы способ. Она не первый нелегал в Америке и уж тем более не последний. Я не раз был в этой стране и знаю, что к нелегалам там терпимо относятся.
– Но она пишет, – Кира высвободила его руку, – что попала в какие-то неприятности, что…
– Это не она пишет, – Глеб был серьёзен, – вряд ли она. Тот самый один процент из ста. Кира, послушай, столько времени прошло, нам… Нам нужно идти дальше. Я всё попытаюсь сделать, чтобы выяснить, что с ней случилось, но…
– Но он есть, – Кира упрямо мотнула головой, думая о своём, – этот один процент – есть! Не говори так, не говори!
По её щекам текли слёзы, стекали на подбородок, капали на выступающие ключицы.