Против них выступали агривяне, мантинейцы и союзники из числа оппозиции. Это было самое мощное в истории противостояние греков против греков.
Теперь я увидел Алкивиада. Даже на расстоянии его можно было узнать по стремительности, с которой он мчался на коне по полю будущего боя.
Наконец показался центр союзников. Алкивиад и другие офицеры спешили присоединиться к тем командирам, что ушли далеко вперёд.
И вот лес изверг всех. Нас разделяли полторы тысячи ярдов. На равнине между армиями, как всегда перед боем, показались мальчишки, пешие и на лошадках, и даже девочки. Они веселили войска. На них таращили глаза. Некоторые, захваченные моментом, ринутся на поле боя и погибнут, другие станут героями, заменив павших, но многие замешкаются, чтобы потом заняться мародёрством. Слышался вой собак. Дикие своры и домашние псы чуяли предстоящее сражение. Ничто не могло изгнать их с поля боя, разве что смерть.
Я помчался к командирам. Было видно, что они спокойно глядят на приближение противника.
— Пусть это будет сейчас! — воскликнул Алкивиад, перекрывая грохот. — Пусть это будет сейчас!
Вражеские лучники выступили вперёд. Лион медленно ехал рядом со мной. Первые камни, пущенные из пращей, выдирали дёрн у нас под ногами. Через некоторое время камни полетели в нас, как град. Я всё не мог добраться до командиров, спешащих к своим подразделениям. Мой брат прокричал, что нам сейчас стоит сражаться конными. Тут подоспели наши пращники и копьеносцы, а за ними — тяжёлая пехота, аргивяне, мантинейцы и афиняне, орнейцы, клеонийцы и наёмники из Аркадии. Равнина дрожала от их топота. Они запели пэан, гимн Кастору. Их дорические родственники, спартанцы, тотчас подхватили песнь.
С правой стороны поля пролегало сухое русло. Там были виноградники, выжженные противником ещё раньше. По другую сторону от разрушенных стен выступали спартанские sciritae, воины из лаконской области Скиритида, восемьдесят щитов в ширину и восемь в глубину. Их почётное место всегда слева. Рядом теснились ещё тысяча шестьсот алых плащей — они сражались во Фракии под предводительством Брасида. Они и «новые граждане», ещё двести щитов с буквой «лямбда» — знаком Лакедемона.
Справа шёл Корпус Равных. Строй их был безупречен, снаряжение великолепно. Всякий другой народ Греции идёт в бой под звук трубы. Только спартанцы используют волынки. Сейчас эти музыкальные инструменты издавали то ритмичное завывание, от которого леденеет кровь. Царь Агис ступал в центре, окружённый тремястами всадниками. Все семь отрядов шагали в алом, со щитами как на марше, держа копья в строго вертикальном положении.
Послышался боевой клич, призывающий к сражению. Ритм музыки ускорился, все как один запели гимн Нике — Победе. Всё войско, держа щиты сплочёнными, развернулось по равнине. Я вцепился в гриву своей кобылы и что было сил ударил её пятками.
Вперёд выдвинулась линия с «лямбдой» на щитах. Мантинейцы, которым предстояло схватиться с ними, словно обезумели. Страх заставлял их кричать и бить в щиты. Напрасно их командиры старались восстановить порядок. Четыреста ярдов разделяли теперь пехоту противников. Линия союзников оставалась справа, как всегда, поскольку каждый старается укрыться за щитом соседа, так что наше крыло перекрывало спартанцев на восьмую часть линии. По их рядам пронёсся приказ, который подхватили волынки. Скириты начали развёртываться веером, чтобы встретить наступавших мантинейцев. Между ними и соседними отрядами образовалась брешь. Что-то пошло не так. Очевидно, не было резервов, чтобы заполнить эту брешь. Командиры скиритов, сознавая свою уязвимость, приказали отойти вправо. Но слишком поздно. Оставалась всего сотня ярдов. Копья опущены для атаки. С воинственным криком мантинейцы сомкнули ряды и напали на спартанцы.
Во время той долгой и горькой войны я повидал немало мгновений концентрированной ярости, но немногие превзошли тот, когда корпус Мантинеи, сражавшийся за свой дом против захватчика, хозяйничавшего там уже несколько столетий, обрушился на своего кровного врага. В это время на изолированном левом фланге скириты и илоты сплотились плечом к плечу, словно в землю вросли, чтобы сдержать натиск.
Мой брат и я находились на самом краю справа, вместе с кавалерией и тяжёлой пехотой Мантинеи, охватившей врага с фланга. Прочие спартанцы были отрезаны с обеих сторон: справа — брешью между ними и Корпусом Равных, а слева — окружившими их мантинейцами. Это позиция, которой любая сражающаяся сторона страшится больше всего, — котёл.
Пращники и копьеносцы обеих сторон ринулись в бреши между тяжёлыми пехотинцами, атакуя друг друга и сгрудившуюся пехоту. Копьеносцы были так близки к месту сражения, что бросали копья через плечи своих товарищей прямо в лица противника. Но и сами получали в ответ то же самое. Тучи копий взлетали вверх, описывали дугу и исчезали в облаках пыли. Тяжёлая пехота Мантинеи промчалась мимо Лиона и меня, как триремы на море при выполнении манёвра под названием «прорыв». Они наносили спартанцам удар и быстро откатывали назад, чтобы охватить линию противника с фланга и сзади. Неприятель перед лицом вдвое превосходящего противника сопротивлялся с удивительной храбростью. Но масса мантинейцев, десять тысяч против пяти, подавила спартанцев, и те попятились. Стрелы дождём летели в их смешавшиеся ряды, а тяжёлая пехота Мантинеи с грохотом пробивала оборону врага глубиной в тридцать-сорок человек. Мантинейцы, так долго испытывавшие благоговейный ужас перед владыками Пелопоннеса, на миг представили себе полное поражение Спарты. Поднялся оглушительный ликующий вопль. В тот миг казалось, ничто не сможет их остановить.
Союзники погнали скиритов на другую сторону сухого русла, под защиту спартанцев, в лагерь, где находились старики и обоз. Они порубили всех и сожгли всё, что попало им под руку.
Воину следует сопротивляться тому хаосу, который в предвкушении близкой победы лишает его самообладания. Я нашёл брата и поехал рядом с ним. Наши собственные лучники обстреляли нас, а дружественная кавалерия пускала в нас стрелы просто от бурной радости при виде столь удачных мишеней.
— Мы должны пробраться туда! — крикнул Лион, имея в виду левый фланг, где сражались афиняне. Мы собрали вокруг себя всадников, сколько могли, и поспешили к своим.
Нашему движению мешали ряды укрытий. Лёгкие войска перемещались стремительно, как саранча. Поле задыхалось в дыму и пыли. Поднявшись на холм, мы ожидали увидеть битву между центральными позициями обеих армий. Но вместо этого перед нами предстало пустое место, усеянное ранеными из Мантинеи и Аргоса. Мы перевели взгляд направо, ожидая увидеть отходящих спартанцев. Никого.
Слева на расстоянии полумили можно было заметить последние ряды Корпуса Равных, Агиса и семь отборных спартанских частей. Они гнали аргивян, как собаки гонят овец. Безукоризненный порядок движения спартанцев внушал ужас. Не безумно, не стремительно, как другие армии в порыве близкой победы, но сохраняя полную дисциплину, упорно, неумолимо. Как стебли злаков покоряются косе, так наши союзники падали под натиском спартанцев. Их центр, победивший по всей длине, находился в полумиле.
Рядом я услышал крик. Один из всадников рухнул на землю. Возле самого уха просвистели камни, пущенные из пращей. Вражеские лучники — не группами, а врассыпную — напали на нас с тыла. Мы бросились бежать, но лошадь моя опять заартачилась. Лион поспешил мне на помощь. Мы видели, как к нам несётся толпа взрослых и мальчишек, их снаряды и стрелы проносились мимо нас со звуком разрываемой ткани.
Мы достигли рва. Выбираясь из него, моя лошадь скатилась обратно. Я упал лицом вниз, лошадь — на меня. Мой брат успешно преодолел эту преграду и помчался вперёд. С края рва враги обрушили на меня дротики и камни. К моему удивлению, моя лошадь вернулась. Это была боевая лошадка! Я с трудом забрался на её спину. Там было больше ссадин, чем на моей. Но отвесная насыпь погубила нас. Трое мальчишек прыгнули в ров. У них были пращи, но слишком близкое расстояние не позволяло метнуть в нас камни. Вместо этого они набросились на меня, а потом отступили, выкрикивая богохульства и стараясь перерезать у лошади сухожилия. Редко мне доводилось испытывать ужас, сопоставимый с тем, что охватил меня, когда я глядел в мальчишечьи глаза и видел в них жажду моей крови.
Вдруг, как гром среди ясного неба, возник мой брат и с ним ещё несколько всадников. Лошадь одним махом выскочила из рва.
— Это ты должен ехать верхом на лошади, а не наоборот! — громко крикнул Лион, когда мы что есть духу пустились прочь.
Афиняне и наша кавалерия с Алкивиадом находились на дальнем левом конце поля. Нам следовало добраться до них, чтобы хотя бы умереть среди своих. Но земля, словно засеянная зубами дракона, извергала из своих недр всё новых и новых стрелков. Мы были лёгкой добычей для них. Будь я проклят, если когда-нибудь снова сяду на лошадь! Внезапно спартанцы повернули назад и двинулись в обратном порядке. Произошёл один из тех невероятных случаев, что бывают на войне. Противник перестал преследовать аргивян и орнийцев и пришёл на помощь своим обращённым в бегство соотечественникам на левом фланге. Это спасло нас от пращников, которые бросились вслед за нами. Массы спартанцев пронеслись мимо нас, преграждая путь нашим преследователям. Корпус Равных — тяжёлые пехотинцы. Мы, конные, были для них недосягаемы. Они прошли достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть флаги их соединений и увидеть их глаза.
Слева афиняне были разбиты наголову. Пехота давно бежала, оставив кавалерию скакать по опустевшему полю, чтобы защитить раненых. Я увидел лошадь Алкивиада — мёртвую, в грязи, а дальше, в канаве, его шлем.
Я вдруг ясно осознал, что наш народ не переживёт его потери. Вероятно, моё отчаяние было вызвано усталостью. Конечно, я был страшно голоден. Руки обессилели оттого, что весь день я судорожно цеплялся за гриву этого дикого зверя, а ноги тряслись, утомившись сжимать бока норовистой кобылы. Меня охватило то ясное осознание происходящего, какое наступает при полной потере сил. Я отчётливо понял, что страх за нашего командира совершенно оправдан.