Это была самая мощная армада из всех когда-либо выходивших в море под флагом одного города. Так плотно были расположены паруса второй и третьей эскадр, что они заслоняли ветер первой. Открытые участки воды были так густо усеяны малыми судами, что можно было добраться от Ээтионеи до Мунихии, не замочив ног. Должно быть, тысяча лодчонок, в которых сидели неугомонные мальчики, так тесно окружили военные корабли, что при работе гребцов немалое их число было опрокинуто вёслами. Мальчишки продолжали радостно вопить, даже рискуя утонуть и хватаясь за кили своих перевёрнутых посудин.
Ты нетерпелив, внук. Ты хочешь, чтобы я рассказал о пресловутом деле о гермах. Вот как я узнал о нём.
Это случилось за двадцать один день до открытия. Всю ночь я провёл на службе, торопясь закончить работу над этим документом и закрыть контору, которая теперь должна была располагаться в помещениях конюшен на пирсе, в гавани. С двумя другими служащими, моим другом Орестидом, капитаном «Решительного», и младшим Периклом, сыном великого Перикла и куртизанки Аспазии, на рассвете я вынырнул из нашего подвала. Это было утро после того дня, когда после сбора урожая раннего ячменя вдовам и сиротам разрешается подбирать остатки зерна. С покрытых стернёй полей исчезли все колоски, после чего за городом и по другую сторону канала на острове Эвбея поля были подожжены.
Дым, наползающий со стороны канала и смешивающийся с морским туманом, заволакивал город мрачным облаком. Мы как раз двинулись в сторону рыночной площади, когда мимо нас по улице Ткачей пробежала толпа. Люди плакали, кричали; они были в отчаянии.
Мы обогнули угол и вышли на площадь. Там уже собрались большие толпы. Мимо промчались два раба. Перикл схватил одного и потребовал сказать, что происходит.
— Они поотбивали все члены, господин!
— Во имя Геракла, говори яснее!
— Гермы, господин. Весь город теперь без членов!
В эту ночь неизвестные варвары буйствовали в нескольких районах, уродуя каменные статуи Гермеса, которые были воздвигнуты со стоящими фаллосами как символы удачи перед частными домами и государственными учреждениями. Преступники дубинками отбивали выпуклости и даже уродовали лица статуй.
Кто мог осмелиться совершить подобное поругание? Возмездием за такой акт осквернения может быть только смертный приговор! Некто поднял руку на само божество, которое защищает всех путешествующих и поддерживает образ правления нашего города! Объятые ужасом толпы ожидали мести небес. Они были уверены в том, что нечестие непременно навлечёт на них страшную кару — не говоря уж о горестной судьбе, ожидающей афинский флот. Люди осуждали пресловутых злодеев, называли имена. Кое-кто уже готовился учинить над богохульниками расправу прямо на месте. Были приведены в готовность колесо и дыба. Площадь в ярости бурлила.
Помню выражение ужаса на лице моего товарища, младшего Перикла. После чумы и войны он один остался в живых из всей семьи. Только он был живой связью между Алкивиадом и великим Периклом. И по этой причине, и в знак признания богатых природных дарований молодого человека Алкивиад относился к нему скорее как старший брат, чем как дальний родственник. Перикл высоко ценил его.
— Это работа Андрокла, — сразу сказал молодой Перикл. — Это он или филады вместе с Анитом и ему подобными.
Он обратил наше внимание на то, что толпу подстрекают определённые люди. Вероятнее всего, эти люди были провокаторами, специально нанятыми разжигать волнение.
— Они обвинят Алкивиада. Я должен найти его и предупредить.
В то утро против Алкивиада действительно были выдвинуты обвинения. Суду предстали свидетели, рабы и освобождённые. Рабы были подвергнуты пыткам, прочих не тронули. На колесе почти все назвали имя, которое желали услышать мучители. Пифоник, Андрокл, Фессад и Анит в Народном собрании потребовали смертного приговора.
В ответ выступил Алкивиад. Он отрицал все обвинения и называл их попыткой своих недругов ложно обвинить его в преступлении, которое мог совершить только сумасшедший. Каким же безмозглым представляют себе его противники, если предполагают, будто он вздумает саботировать собственное дело столь нелепым образом? И когда? Накануне своего так страстно ожидаемого триумфа!
Алкивиад требовал немедленного суда. С этой истерией надлежит покончить до отплытия флота. Но враги Алкивиада, которых теперь поддерживали Прокл, Эвфидем, Агном и Миртил, выдвинули свежее обвинение. Припомнили профанацию мистерий. Обвинители привели новых рабов и слуг, которые — после того, как им гарантировали неприкосновенность, — описали пирушки в частных домах, когда Алкивиад и другие из его круга одевались в псевдоритуальные одежды и расхаживали с важным видом, изображая жрецов и мистов. Они забавлялись имитацией инициаций и демонстрировали полное неуважение к Деметре. Эти преступления квалифицировались не только как поругание богов — одно это уже заслуживает смерти! — ной как демонстрация презрения обвиняемого к самой демократии. То было поведение потенциального тирана, который поставил себя выше законов.
Алкивиад был не единственным, кого обвинили в этих преступлениях. Десятки, даже сотни имён попали в список. Масштаб преступления был настолько велик, что стало возможным говорить о тайном сговоре с намерением совершить переворот.
Начались аресты. Выходил информатор от одной партии и называл пятьдесят, семьдесят, сто имён. Сразу же возникал другой информатор, представитель партии обвиняемых, и обвинял обвинителей.
Народ в ужасе побросал в тюрьму всех. Аресты продолжались четыре дня. Их производили не официальные лица, а вооружённая толпа, которая хватала жертвы прямо на улицах и даже в их собственных домах. Рыночная площадь опустела. Никто не смел ступить туда из страха быть арестованным. Апелляции к суду оставались без внимания. Магистраты опасались, что их самих вытащат из домов. В Народном собрании царил хаос, заседания были отложены. С течением времени власть ужаса не только не ослабла, но даже усилилась, подпитываясь различными эксцессами. Наконец Афины подошли к порогу полной анархии.
Что же довело город до сумасшествия?
С моей точки зрения — Сицилия. Страх народа перед столь эпохальным предприятием и ужас перед его автором с его монументальной гордыней. Помни, внук, что у Алкивиада не было недостатка во врагах. Словно громоотвод, он притягивал недоверие и ненависть как демократов, так и олигархов. Аристократы опасались его как предателя. Они считали, что он продал собственных родственников, чтобы удовлетворить свои амбиции в качестве народного героя. С точки зрения аристократии, экспедиция на Сицилию знаменовала ни много ни мало как их собственное исчезновение. Если Алкивиад вернётся с победой — а это обязательно случится, учитывая наличие столь непревзойдённого флота, — то каким будет его первое действие, едва только он ступит на сушу? Правильно: с благословения толпы, он станет тираном. Мелкие землевладельцы считали, что он не замедлит сделать и второй шаг — лишит их власти или казнит. Таковы были враги Алкивиада из числа знати.
Недруги Алкивиад а из среды простого люда тоже были опасны. Это были те грошовые жулики, которые достигли известности на спине толпы. Он вырвал у них эту толпу. Гипербол, архидемагог, высылки которого Алкивиад успешно добился. Андрокл, его последователь, который вынашивал планы мести. Клеоним, отъявленный негодяй. Тидит, Клеофон и головорез Архидем. Им всем были свойственны звериная хитрость и бесстыдство. Они были способны на любое насилие. Они знали, как воздействовать на самые низменные инстинкты людей, и при достижении своих целей не останавливались ни перед чем.
Однако вернёмся к безумной выходке — к надругательству над статуями Гермеса. Кто мог проделать такое? Оба лагеря обладали равным побудительным мотивом и одинаковым отсутствием совести. Почему же народ отреагировал столь истерично?
В своём рассказе о сицилийском поражении Полемид говорил о тактике, которую применил неприятель, когда при отступлении нашей армии он изводил её. Атакам подвергалась не вся колонна, но только последние ряды арьергарда. Цель — вызвать панику на одном участке колонны. А дальше паника распространится сама собой по всей армии, как это часто случается при большом скоплении людей.
Город был в панике, государство грозило разлететься на мелкие кусочки.
Зло паники заключается в следующем: даже самый смелый человек становится бессильным и не может противиться ей. Если он будет стоять на месте, его растопчут или увлекут за собой, как любого труса.
В те годы у меня был приятель по имени Биант, старший помощник командира корабля, трижды награждённый. Всем была известна его репутация человека, не способно го на дурной поступок. И тем не менее его арестовали и приговорили к смерти. В отчаянии он признался в преступлениях, которых не совершал. Выговорив себе прощение, он обещал назвать имена своих сообщников. Затем перечислил тех, на кого уже показали другие, или тех, кто покинул город и находился в безопасности. Это сработало — его отпустили. Но один из тех, кого он назвал, Эпикл, сын Автомедонта, не успел исчезнуть из Афин. Он был арестован и казнён. Убитый горем брат Эпикла, Полит, явился к дому Бианта и, выманив его на улицу, убил у всех на виду.
И такие вещи происходили теперь в городе на каждом шагу. Твой друг отводит тебя в сторону и приятельски спрашивает: «Скажи правду, у тебя есть информация о виновных?» Если ты что-то знаешь и проговариваешься об этом, твой друг может дать против тебя показания. А ты заявляешь, что это была ложь или что ложь была правдой, и он утверждает то же самое. Таким образом, друг сторонится друга, брат избегает брата. В атмосфере страха и недоверия нельзя откровенничать даже с близкими родственниками.
В конце концов, когда все провокаторы иссякли и все информаторы были сняты с дыбы, сделалось ясно, что виновником всех несчастий был один политический клуб, который насчитывал приблизительно сто членов. Они громили статуи, как малые дети, назло, не имея даже понятия, какого адского демона выпускают на волю своими необдуманными действиями.