Хоть не второй он Ахилл, но мужчина
И совершенного мужа притом воплощенье живое.
Моряки ответили на это стуком костяшек пальцев по скамейкам. Позднее Лион и я отвели этого тирренца в сторону и расспросили поподробнее. Что сообщил его друг-коринфянин касательно намерений Алкивиада? Ясно ведь, что наш прежний командир обосновался в Спарте не для того, чтобы играть там в мяч или тренироваться в беге.
— То, что я сказал, — это я выдумал, ребята. Я знал, что вы не обрадуетесь.
— Говори сейчас правду, друг.
— Он действует против вас, братья, действует всеми силами. С каким рвением он в прошлом заигрывал с Афинами, с таким же, если не усерднее, готовит их падение. Вы знаете, какие лакедемоняне домоседы и как они медлительны. Алкивиад прожужжал им все уши об афинской угрозе. Его воркотни оказалось достаточно для того, чтобы даже эти тупицы проснулись. Спартанцы считали, что судьба Сицилии не имеет никакого отношения к их интересам. Но Алкивиад убедил их в обратном. Кто, спрашивает он, знает цель экспедиции лучше, чем он сам, её спланировавший? А целью экспедиции — так он говорит — является вовсе не Сицилия, не Италия и не Карфаген. Они, завоёванные, послужат лишь трамплином для нападения на Пелопоннес. А конечная цель — захватить Спарту. Алкивиад горячо призывает своих хозяев направить на Сицилию все силы, какие они только могут собрать. Он даёт им различные советы, как получше навлечь беду на Афины.
Весной мы вернулись в Катану. Место оказалось ещё более мрачным, чем запомнилось мне. Был введён комендантский час. Жалованье задерживали, и выдавали его не монетами, а расписками. В дни выдачи платы разгорались скандалы.
Симон писал о репутации Алкивиада, которая сложилась в Афинах:
«Народное собрание зашло так далеко, что постановило предать его проклятию. Жрецы, потомки Эвмолпа, прокляли его. Как по-гомеровски! Собралось так много народу, что начался мятеж. Это не шутка, Поммо. Несомненно, Алкивиад попытается поднять спартанскую армию против вас. По крайней мере, он добьётся, чтобы они прислали первоклассного стратега. Лучше быстрее побеждай там, брат. А ещё лучше — возвращайся домой».
Во второй день месяца мунихион армия двинулась на Сиракузы. Лион привёл новую женщину — Беренику. У нас было общее хозяйство, и письма мы тоже получали вместе. Когда я закончил читать вслух послание Симона, Береника попросила отдать письмо ей. «Это для истории Лиона». Мой брат вёл хронику этой войны.
— А почему бы и нет? Я ведь грамотен не хуже любого другого. Кроме того, эта история стоит того, чтобы рассказать о ней, — говорил мой брат. — Публикация непременно принесёт нам кучу денег, прославит автора и внесёт какое-то разнообразие в его жизнь после бесполезно потраченных дней наедине с таким человеком, как ты.
Я сказал, что его снедает честолюбие.
— Послушай меня, Поммо. Помнишь у Гомера:
Бойню устроил Ахилл несравненный,
Пелён сын богоподобный...
Или вот это:
...распростёр их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам; совершалася Зевсова воля...
А теперь я спрошу тебя, брат. Кем были бы мы с тобой тогда, тысячу лет назад, на том поле боя? Уж всяко не Ахиллами! Мы были бы злополучными ублюдками, павшими под ударом его меча. А наш некролог? Вшивая строчечка, где мы упоминаемся наряду с пятьюдесятью другими безымянными ничтожествами. И всё же это люди, разве ты не понимаешь? Это люди, чью историю необходимо рассказать. Нашу историю! Клянусь богами, мы тоже герои. И разве доброжелательная публика не состоит из таких же, как мы? Они проглотят мою повесть, которую я буду читать в домах и на собраниях нашего города. Я могу даже переложить её на музыку и исполнять, аккомпанируя себе на лире.
Несколько человек слушали его. С ними были и их женщины.
— И кто же, — поинтересовался Похлёбка, — будет Ахиллом твоего Гомера?
— Конечно, Алкивиад! Ведь Илиада, — обратился Лион к своим товарищам, — повествует о гневе Ахилла:
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал...
Только представьте себе, друзья. Оклеветанный своим царём и командиром, Ахилл вкладывает меч в ножны и удаляется в свою палатку. Он молит богов: пусть его соотечественники поймут — после всех страданий, которые теперь придётся им переносить, — насколько он, Ахилл, лучше их. Пусть они горько оплачут свой поступок, пусть раскаются в том, что позволили обойтись с героем так подло. Разве положение Алкивиада — не такое же? За исключением того лишь, что современный Ахилл превзошёл оригинального. Он не только отказался сражаться на нашей стороне, лишив нас своих талантов и советов; он посвятил себя делу нашего врага, направив свою изобретательность против нас!
Слушатели Лиона стали смущённо поёживаться.
— Но хуже того, братья. Ибо у этого врага, Спарты, никогда не было недостатка ни в доблести, ни в умении воевать. Единственное, чего ей не хватает, — предвидения и отваги, и это обеспечит современный Ахилл. Алкивиад подвигнет Спарту на такие инициативы, на какие та никогда бы сама не отважилась без его понуканий, и обеспечит её мастерской стратегией, на которую наш враг совершенно не способен.
— Хватит, Лион! — Похлёбка воздел руки к небесам.
— Ах, друзья мои, вы всё же не можете понять ход моих мыслей. Моя эпическая поэма — в отличие от гомеровской — будет популярна не среди героев, которые и так слишком расплодились, а здесь, в грязи, у сыновей смертных, которым приходится выносить на себе все тяготы войны. На вас, чумазых героев моей поэмы, падает вся ответственность за значимость моего творения. Это Алкивиад будет служить нам и нашей истории, а не мы ему. Вот чем современная война отличается от мифологической.
В то лето я писал моему двоюродному брату:
«...Наконец мы воюем, если можно назвать войной строительство стены. Армия взяла высоты, называемые Эпиполы. Оттуда открывается вид на город. Убитых — несколько сотен, но большей частью со стороны неприятеля. Вот как это выглядит. Мы начинаем строить нашу стену. Сиракузцы в ответ принимаются за контрстену под прямым углом к нашей, чтобы отрезать нас от города. Они выходят из ворот и воздвигают частокол. За частоколом отводят контрстену в тыл, потом ставят новый частокол — и так далее. Они работают лихорадочно — им даже некогда отойти отлить...»
Через несколько дней:
«...Отборные части атаковали их стену в полдень, когда жара доводит всех до бесчувствия. Теперь эту стену сносят. Сиракузцы построили вторую, через болото — его называют просто Лихорадка. Болото находится по соседству с гаванью. Наши моряки были призваны на помощь тяжёлой пехоте — пехотинцев почти две тысячи. Мы вошли в болото, взяв с собой доски и даже двери, чтобы пройти по ним. В одном месте на болото легли наши парни, и мы пробрались по их спинам. На пике этой мерзости флот, который мы держали на севере, вошёл в гавань. Это решило всё. Сиракузцы побежали в укрытие. Ламах убит. Теперь командует один Никий. Но сиракузцев мы побили. Нужно лишь достроить нашу стену, выйти в море и завершить осаду города. После этого Сиракузам конец».
Главным архитектором был Каллимах, сын Калликрата — того, кто возвёл третью из Длинных стен для Перикла. У него было шесть фабрик по производству кирпича и двадцать кузниц, изготавливающих арматуру. Никий занял мыс Племмирий, отделённый от города горловиной гавани. Мы называли этот мыс просто Скала — из-за отсутствия там воды. Сиракузы были теперь заблокированы с моря. Неприятель больше не осмеливался выступать.
«Разорённая земля к западу от города до нашего появления была очень приятным загородным местом, с храмами и рощами. Там имелась школа для мальчиков, стояли жилые дома, были разбиты площадки для игры в мяч. Теперь остались одни булыжники. Дома, дороги — разрушено всё. Камни пошли на строительство стены. Все деревья срублены — для опалубки, скатов, частоколов. На целые мили ни стебелька травы. Единственное здание, оставшееся нетронутым, — мельница. Армия — сто тысяч. Палаточный город — не меньше самих Сиракуз. Улиц нет, есть бульвары. Отхожие места пронумерованы, иначе можно заблудиться.
Через всю равнину тянется линия, выложенная грудой камней. Там будет проложена стена. Перед нами уже выросли траншеи, защищённые частоколами. Ночью полторы мили от моря до гавани освещаются кострами и факела ми. Флот стоит на якоре в гавани или занимается манёврами в открытом море. Один город осаждает другой — вот как это выглядит».
Мы с Лионом пришли к Теламону. Он и его ребята из Аркадии располагались у южного края стены. Некогда это был красивый участок парка под названием Олимпий. Один из наёмников похвалил литературные потуги моего брата, однако высказывался он с кривой улыбочкой, которая пришлась не по вкусу честолюбивому историку. Лион желал знать мнение Теламона. Наш наставник отнёсся к Лиону так, словно тот спятил.
Лион попытался объяснить свой замысел. Тема — героизм. Разве массовый героизм менее достоин того, чтобы о нём писали, чем героизм одного человека?
— У меня на родине есть пословица, — сказал Теламон. — «Из героизма можно сварить хорошую песню, но плохой суп». Это значит — избегайте героев. Предмет их страсти — деньги. Лион хорошо поступил, сделав своим героем Алкивиада, ибо это существо само полно страсти и вызывает её в людях. Он плохо кончит.
Лион попросил пояснить.
— Мы в Аркадии не строим городов. И нам это нравится. Города — рассадники страстей и героев. Кто более совершенное воплощение городского человека, нежели Алкивиад?
— Ты хочешь сказать, Теламон, что ты, профессиональный солдат, не признаешь героизма?
— Героев узнают по их могилам!