— как у хирурга. Я узнал большие ножи и костоломы; назначение других инструментов я даже предположить не мог. Далее стояли столбы для экзекуций, сейчас они пустовали. Они были черны, и вокруг вились мухи. И известняк у их подножия весь был чёрен от крови. Позади белели палатки и каменный круг, на котором обедали охранники, а сбоку имелась небольшая площадка, где людей забивали, как скот, и где куры и голуби находили себе пищу. Страшное соседство людей и птиц показалось мне поразительной нелепостью, и я громко рассмеялся.
Охранник сильно ударил меня по почкам и толкнул вперёд. Другие потребовали назвать моё имя. Приходилось повторить его несколько раз, пока они искали в списке.
— Полемид, сын Николая из Ахарн, да?
— Да.
— Сын Николая?
— Да.
— Из Ахарн?
— Да.
— Это тот самый человек. Я его забираю.
Последние слова произнёс кто-то незнакомый. Я повернулся на голос и увидел юношу крепкого сложения со шрамом земляничного цвета, следом копья на спине и лакедемонским серпом у бедра. Он был оруженосцем у спартанцев. Он протянул мне деревянную чашу, на дне которой плескалось немного вина, и ячменную корку.
— Не пей сразу, не то умрёшь. Макай в вино хлеб.
Мне развязали руки, с ног сняли кандалы.
— Кто ты? — спросил я юношу.
— Ешь, — приказал он.
Я всмотрелся в его лицо. Я был уверен, что видел его раньше, но вспомнить не мог. Юноша безучастно осматривал меня, оценивая, сколько сил во мне ещё осталось и что от меня можно потребовать.
— Я служу полемарху Лисандру, — произнёс он наконец. — Милосердием богов ты освобождаешься и будешь сопровождать меня в Спарту.
Книга пятаяАЛКИВИАД В СПАРТЕ
Глава XXVСОЛДАТ ЗИМОЙ
Только через полгода я попал в Лакедемон. Дважды моё здоровье ухудшалось — на подходе к Регию и на пути из Киллены. Я должен был поселиться в усадьбе Эндия на севере долины реки Эврот.
Всю зиму я провалялся в постели с жалованьем в кулаке, как говорят лакедемоняне. Кожа на груди стала тонкой, как папирус, из зеркала на меня смотрел скелет. С острова Сицилия ноги мои привезли двадцать семь незаживающих ран — уколы, подсечки, содранная кожа. Рёбра были переломаны в десяти местах. Когда мне сбрили волосы, чтобы обмыть щёлоком рану на голове, показалось багровое пятно. Кожа отслаивалась с головы, как луковичная кожура. Мне было велено есть и спать, есть и спать. Мои благодетели, пожилые люди — владельцы этой земли, поселили меня в бывшей комнате своего сына.
Днём я лежал на солнце, во дворе, выходящем на южную сторону, а вечерами — у огня, закутанный в необъятный плащ сельского жителя. Там была собака по кличке Кикер. Когда силы немного вернулись ко мне, я гулял по зимним холмам с этим псом. Я привязывал его к посоху, и он тянул меня, помогая идти.
Ночи были длинными. Мне часто снились сны. Я чувствовал себя старым — древним, как Крон. Перед моим взором проходили тени, и одной такой тенью был я сам. Я видел отца и сестру, Лиона и Симона, мою жену и ребёнка. С ними я разговаривал всю ночь. Эти разговоры были настолько содержательными, что должны были бы навсегда изменить мою душу. И всё же стоило проснуться, как они рассеивались, словно призрачный дым. Я ничего не мог удержать в памяти. Ночная тьма и солнечный свет были для меня равноценны. Видения вторгались в мой разум самочинно, и даже самый ясный день не мог их развеять. Я снова видел раненых в Большой гавани и умирающих, которых мы бросили, когда войско уходило. Я устало тащился в колонне к Ассинару. Сотни ночей я просыпался в ужасе и снова сталкивался с одним и тем же обвинением: я остался жить, когда другие погибли. По чьей милости я задержался на этой земле, когда столько людей — и большинство их лучше меня — навсегда укрыты могилой?
Однажды в полночь передо мной возник Алкивиад. Его явление было таким реальным! Я видел даже фибулу в виде волчьего клыка, которой он был награждён за Потидею. Я был уверен, что он пришёл ко мне во плоти. Мне уже сказали, что это он, а не Лисандр способствовал моему освобождению. Я не поблагодарил его, наоборот, осыпал бранью:
— Почему ты спас меня? Почему меня, а не моего брата?
— Твой брат не приехал бы в Спарту.
Истина этих слов резанула меня, словно бритвой по животу. Я хотел наброситься на моего мучителя, задушить его, чтобы он больше не мог произнести ни звука. Но мои руки не слушались меня. Сердце моё пронзила такая боль, что я не мог пошевелиться.
— Мне нужен кто-то, — произнёс Алкивиад, — кто прошёл через те же ворота, что и я.
При дневном свете я мог оправдать мою трусость и даже смягчить её. Но ночью меня покрыл холодный пот, словно я был в суде. Я видел себя во Фреаттоне в Пирее, где тот, кого обвиняют в убийстве, совершенном за морем, должен защищать себя, стоя в лодке, поскольку законы запрещают ногам, запятнанным чужой кровью, ступать на землю Аттики. Во сне я хотел принести жертву, но жрецы всегда отвергали моё приношение. Всю ночь напролёт я сам убивал жертвенных животных и читал в их сердцах проклятия. Я не растерял страха перед небесами — напротив, я стал одержим ими. Я как будто оказался на пустынной земле, через которую проходят одинаково и смертные и боги, где они смешиваются и где, как утверждает Кратер, обитают живые и мёртвые, не рождённые и те, кто скоро должен умереть.
Горькую там разделяют они меж собою трапезу,
Песни печальные вместе поют за общим столом.
Одна только память о детях, казалось, могла быть якорем моего спасения. Я вызывал в памяти их лица и цеплялся за эти образы, как потерпевший крушение на море хватается за обломок мачты. Но я не имел на это никакого права. Какое наследство я им оставлю? Я не смогу оставить им даже имя. Меня позвала война, и я пошёл. А теперь меня тошнит от войны.
Усадьба, где я набирался сил, была тем, что они называют «пожизненная аренда». Вольноотпущенник и его жена выращивали груши. Я следил за привоями, теплицами. С какой мучительной остротой отзывались в моём сердце эти мирные домашние хлопоты! Я больше не хотел, чтобы меня будил звук трубы. Я хотел просыпаться от пения жаворонка, мне нужно было слышать звон детского смеха. Пусть кто-нибудь другой займёт моё место в строю и прокричит во время переклички «Здесь!». Из моих тридцати восьми лет девятнадцать прошли на войне. Хватит.
Каждый день увеличивал мой долг Спарте и Лисандру. Мог ли я бежать? Но куда? Дыхания моего едва хватало, чтобы задуть свечу. Чтобы повернуться на постели, мне приходилось помогать себе обеими руками. Лисандр всё равно найдёт меня. Меня выследят его агенты, которые за плату отыщут свою жертву даже у ворот ада.
Той весной я увидел Алкивиада. Он выступал на открытом собрании перед царями, эфорами, Корпусом Равных. Гилипп со славой возвратился из Сиракуз. Подсчитали потери, понесённые Афинами. Моя родина и её союзники лишились двадцати девяти тысяч воинов, двухсот отличных боевых кораблей, бесчисленного множества торговых и транспортных судов. Дань в талантах золотом была определена в четыре тысячи. Это должно было опустошить казну государства. Но более губительным для духа афинского народа было то, что грандиозная экспедиция потерпела полное поражение. Все корабли, всё войско, всё вооружение.
Алкивиад начал:
— Граждане Спарты, вы потребовали, чтобы сегодня я рассказал вам о состоянии дел и дал совет на дальнейшее. Вы желали, чтобы я выступил перед этими высокими людьми. Подчиняюсь, хотя повод для выступления не доставляет мне радости. Мои соотечественники потерпели злополучное поражение. Люди, которых я знал и любил, погибли. Большая часть вины за их испытания лежит на мне. Совет, который я вам дал, способствовал их разгрому.
Спартанский Акрополь назывался Высокий город. Он был таким невысоким, что дети называли его «Город по колено». Но там невероятная акустика. При своей скромности он имеет довольно величественный вид. Корпус Равных, почти восемь тысяч человек, собрался в полном составе. Были делегации от нескольких иностранных государств, в том числе и от Афин. Ещё десять-пятнадцать тысяч спартанцев более низкого статуса гражданства и даже мальчишки и женщины расположились на склоне, обращённом к полям для игр и храму Артемиды. Каждую фразу говорящего глашатаи передавали по цепочке.
Прошло две зимы с тех пор, как я в последний раз видел Алкивиада. Как и раньше, красота этого человека меня поразила. Он уже приближался к сорока годам. В его медных кудрях появились серебряные нити. Но это не уменьшило его привлекательности — наоборот, придало ему ещё больше внушительности. Подобающая случаю скромность была достигнута с помощью простого спартанского платья. Он смотрел на воинов и атлетов, которые окружали его, сохраняя пристойную сдержанность. Ни один народ не может по красоте сравниться со спартанцами. Простое питание, строгая система управления, самый воздух, и вода их страны неиспорченных нравов — всё это сделало их прекрасными образцами гармонического физического развития. Всегда можно найти в толпе дюжину несравненных атлетов с идеальными чертами лица и великолепным сложением. И всё же если перевести взгляд с них на Алкивиада — всё равно что сначала посмотреть на луну, а потом на солнце. Он превосходил их всех.
— Я благодарен вам, спартанцы. Когда вы предоставили убежище мне, беглецу из своей страны, приговорённому к смерти, я обещал себе и вам: я буду говорить правду, и пусть небеса решают, станете ли вы меня слушать. Я не питал иллюзий насчёт того, что нравлюсь вам или что вы будете терпеть моё присутствие, если оно повредит вашим интересам. Что касается вреда, который мой совет нанёс Афинам, то я оправдываю себя тем, что это больше не моя родина. Афины, которые я некогда любил, теперь изменились. Это не тот город, которому я клялся в верности. Против этих новых Афин я, не колеблясь, направлю свои усилия. Но я не упомянул об одном. Тот полис, напасть на который я подстрекал вас и ваших союзников, — это не абстракция, это живые люди, которые проливали реальную кровь и умирали реальной смертью. Вы, люди Спарты, предъявили мне суровое требование. Я должен опять дать вам совет, как уничтожить моих соотечественников. Однако я связал свою судьбу с вашей. Поэтому — да будет так. То, что я сейчас вам скажу, это лучшее, что способен изобрести мой ум. Прежде всего, не слишком радуйтесь той катастрофе, в которую вы ввергли ваших противников. Медведица становится особенно опасной, когда заперта в клетку. Афины потеряли флот. Два, если угодно. Но Афины всё равно остаются самой могущественной морской державой в Греции. Характер же Афин таков, что они непременно воскресят былую мощь, причём быстро и любыми средствами. Сейчас, по вашей просьбе, я буду говорить о том, что вы должны делать, чтобы победить вашего соперника. Но сначала — зная ваше пристрастие к спорам — я прошу прощения за отступление. Ибо способ, который я предлагаю, беспрецедентен. Ваша первая реакция на него будет отрицательной. Вы сразу же захотите отвергнуть его. Но по