— Спартанцы сейчас в Афинах? — крикнул Алкивиад курьерам.
— Да!
— Кто возглавляет посольство?
— Эндий!
Снова возгласы одобрения.
— Лакедемоняне оказали тебе честь, Алкивиад. Иначе зачем было посылать Эндия, твоего друга? — Это сказал Антиох, навигатор Алкивиада, один из тех, кто делил с ним ссылку и был в Спарте. — Это свидетельствует о том, что хоть они и считают тебя изгнанником, но всё же чтут в тебе выдающегося афинянина.
Корабль Фрасибула «Стремление» подошёл с подветренной стороны и теперь находился в пределах слышимости. Его рулевой крикнул:
— Что, мы вправду можем идти домой?
Алкивиад не ответил. Он стоял неподвижно, спрятавшись от лунного света в тени ахтерштевня.
— Это не предложение мира, — спокойно сказал он офицерам на юте и кормовым гребцам, — а уловка, чтобы отрезать вас и меня от народа и уничтожить нас всех.
Он повернулся к своему навигатору:
— Просигналь всем: плывём к Самосу. Фрасибулу: следовать за нами по одному.
Потом — к Антиоху, стоявшему у руля:
— Плыви-ка теперь вон туда, к могиле Ахилла.
Глава XXXУ МОГИЛЫ АХИЛЛА
Долина реки Скамандр сегодня такая же иссушенная ветрами, как и тысячу лет назад, когда Троя пала под тяжестью Ахиллова копья. На береговой полосе, куда гомеровские ахейцы вытащили свои пятьдесят беспалубных кораблей, сегодня афиняне и самосцы ставят свои двести, украшенных бронзой. Тот пресноводный ручей, возле которого Диомед преследовал Сарпедона, всё ещё течёт, и вода в нём холодная и приятная на вкус. Десятки раз мы проводили здесь ночи, плавая по Геллеспонту туда-сюда, но никогда прежде наш командир не приводил нас к этим курганам.
Их всего восемнадцать. Семь высоких — для ахейцев, микенцев, фессалийцев, аргивян, лакедемонян, аркадийцев и фокийцев; одиннадцать поменьше — для отдельных героев; и наконец пара соединённых курганов — Патрокла и Ахилла.
Сегодня ночью холодно. Ветер клонит траву на неухоженных склонах могил. Овцы протоптали на них ступени. Мы спросили у нескольких мальчишек, под каким курганом спит Ахилл. Мы предложили им пару монет за эту услугу. Они непонимающе посмотрели в ответ:
— Кто?
На этой равнине, заметил Алкивиад, люди Запада принесли войну людям Востока и победили их. Наш командир мечтал повторить это. Заключить союз со Спартой и напасть на Персию.
— Пока я был на флоте, — заговорил он, — мы считали, что должны привлечь Персию на свою сторону и с её помощью победить спартанцев. Призрак ли это? Верю, что призрак. Персия никогда не станет союзником Афин. Наши амбиции на море находятся в непримиримом конфликте с её амбициями. Она никогда не позволит нам победить в этой войне. И хотя мы разбили армии её сатрапов по всему берегу, богатства империи снова пополнились. Персидское золото делает спартанцев непобедимыми. Мы уничтожаем один их флот, они строят другой. Мы не в состоянии патрулировать каждую бухту Европы и Азии.
Фрасибул выразил протест. Ему надоела война, он очень хотел бы принять предложенное перемирие.
— Враг оказывает тебе честь, Алкивиад. Единственное, что требуется, — это пожать его руку, и мир наш.
— Друг мой, намерение спартанцев — не оказать мне честь, а с помощью этой уловки заставить наших соотечественников бояться моих амбиций. Они благосклонны ко мне потому, что желают вызвать у афинян страх передо мной. Я вернусь с победами, которые одерживал этот флот, и назначу себя тираном. Вот чего должны опасаться люди Афин. Если сейчас спартанцы победят — то есть подстрекут народ сместить меня, — это и будет настоящей победой Спарты. Вот их цель, а вовсе не мир. Мы должны одержать ещё больше побед, — сказал Алкивиад. — Ещё и ещё, пока наш флот не станет абсолютным властелином Эгейского моря, всех проливов, каждого приморского города. Мы должны установить полный контроль над путями транспортировки зерна. До тех пор мы не можем вернуться домой.
Люди, сидевшие вокруг костра, легко могли представить себе бастионы Селимбрии, Византия и Халкедона — каждый из них взять не проще, чем Сиракузы. Какие испытания мы должны пройти, чтобы завладеть ими? Фрасибул бросал недовольные взгляды на тлеющие угли.
— Ты хочешь сказать, что ты не возвращаешься домой, Алкивиад. Но я-то вполне могу вернуться.
Он поднялся, пошатываясь, — ноги моряка, не привыкшие носить его по суше, плохо повиновались.
— Сядь, Кирпич.
— Не сяду. И не приказывай мне.
Он был пьян, но говорил отчётливо и отдавал себе отчёт в своих словах.
— Ты можешь не возвращаться домой, дружище, до тех пор, пока не покроешь себя такой славой, что никто не посмеет даже срать на расстоянии двухсот метров от тебя. Но я могу уйти. Мы все можем. Все, кому опротивела эта война, кто больше не хочет сражаться.
— Нельзя уходить никому. И тебе — в первую очередь, Кирпич.
Люди смотрели на них, не зная, чью сторону принять. Алкивиад видел это.
— Друзья мои, если ваши глаза не могут разглядеть веления Необходимости, прошу вас довериться моим. Разве я не вёл вас только к победе? Спартанцы размахивают перед вашим носом мирным договором, а вы хватаете его, как голодные лисы зимой. Мир для них означает передышку, чтобы подготовиться к новой войне. А мы? С каких это пор победитель покидает поле боя, имея меньше, чем вначале? Как можно уйти, если мы в силах взять ещё больше? Посмотрите вокруг, друзья! Боги привели нас в эту долину, где греки покорили троянцев, чтобы направить нас своей волей туда, где нам предназначено сыграть роль судьбы!
Неужели мы умрём в тёплых постелях, восхваляя мир, этот призрак, которым обманывают нас наши враги, которые не в состоянии победить нас на море? Я презираю мир, если он означает наше поражение, и я призываю в свидетели кровь, пролитую этими героями.
Он встал, обращаясь к Фрасибулу.
— Ты обвиняешь меня, друг мой, в том, что я жажду славы ценою преданности нашему народу. Но здесь нет противоречия. Слава — это судьба Афин. Афины были рождены для славы, а мы — сыновья их. Не обесценивайте себя, братья, считая себя хуже этих героев, чьи тени слушают нас сейчас. Они, как и мы, были людьми — не больше. Мы одержали такие же победы, если не большие, и будем побеждать и впредь.
— Те, с кем ты призываешь нас состязаться, мертвы, Алкивиад, — промолвил молодой Перикл.
— Никогда!
— Мы ведь расположились лагерем возле их могил.
— Нет, они никогда не умрут! Они живее нас, они не на полях Элизия, куда, как говорит Гомер, «не могут последовать ни боль, ни горе», но здесь, в этой ночи и в нас самих. Мы не можем вздохнуть без их дозволения или закрыть глаза и не увидеть перед собою их наследие. Они — это мы, они больше, чем кости и кровь. Они делают нас теми, кем мы являемся. Да, я встал бы в их ряды и взял бы вас с собой. Не в смерти и загробной жизни, но во плоти и с триумфом. Ты требуешь, Кирпич, чтобы я посмотрел на сидящих вокруг костра. Я смотрю. Но я не вижу смиренных и кротких. Я вижу храбрых и живых, людей, которым можно доверить войска, людей, которые с этими войсками будут непобедимы. Я вижу почти сроднившихся собратьев, которые скажут — когда придёт смерть, как приходит она ко всем, — что они выпили свою чашу до дна, не оставив ни капли. Сегодня мы сплочены, как братья. Что может быть лучше? Оказаться в таком месте среди храбрых, великолепных друзей! Найдутся ли более великие, чем те, кто жил давным-давно? Стоять среди них — большая честь! Но нельзя влиться в их ряды ценой лишь смертельного ранения железом. Пошлина при входе — вечная слава, завоёванная ради того, что любишь, ценою риска всем, что любишь. Я заплачу такую пошлину с радостью. Давайте разделим трапезу, братья, с теми, кто принёс пламя войны на Восток и объявил его своим.
Фрасибул стоял, глядя на уголья, которые разворотил его товарищ так, что они вспыхнули.
— Ты поражаешь меня, Алкивиад.
Глава XXXIБОЖЕСТВЕННОЕ БЕССТРАШИЕ
Я находился в Афинах, — продолжал дед, — когда Алкивиад захватил Халкедон, Селимбрию и Византии. Он говорил, что должен сделать это, — и сделал.
Халкедон он окружил стеной от моря до моря, а когда Фарнабаз напал на него со своими войсками и кавалерией и одновременно с тем Гиппократ, командир спартанского гарнизона, обрушился на него из города, Алкивиад разделил свои силы и разгромил обоих. Гиппократ был убит. В Селимбрии Алкивиад сам поднялся на стены вместе с ударной группой. Тайные сторонники афинян внутри города сговорились сдать город. Но когда одному из них не хватило мужества, другие подали сигнал преждевременно. И Алкивиад оказался отрезанным от остальных войск. С ним была лишь горсть людей. Защитники Селимбрии обрушились на него. Он приказал трубить в трубы, а потом, в полной тишине, велел населению сдать оружие в обмен на милосердие. Это было сказано достаточно повелительно, чтобы, заставить врага поверить в уже свершившееся падение города. Фракийцы требовали разграбить город до основания. И население согласилось сдаться, если Алкивиад отзовёт своих псов. И он сдержал слово. Ни с кем не обошлись плохо, только потребовали, чтобы Селимбрия снова стала союзником Афин и от имени Афин открыла проливы.
Византии он окружил осадными сооружениями и заблокировал его с моря. Затем дал знать, что его отзывают неотложные дела, и, явно напоказ, посадил всех осаждающих на корабли и отплыл. В ту же ночь он возвратился под покровом темноты, чтобы обрушиться на охрану, которая ничего не подозревала.
Теперь Алкивиад выполнил всё, что обещал. Он обезопасил Геллеспонт и разбил все силы, что были направлены против него. Он покрыл себя такой славой, что мог наконец вернуться домой.
Я уже говорил, что в то время я находился в Афинах. Дважды костоправы кроили мои ноги, и каждый раз происходило нагноение неиссечённой ткани. Моя жена едва не умерла от страха за меня. Мне-то было легче. Я был герой. Те, кто обеспечил Алкивиаду изгнание, и те, кто своим молчаливым согласием содействовали этому, теперь искали союза со мной и другими