Хотя… ты все-таки ужасен. Так нельзя поступать. С девушками нельзя.
Интересно, зачем ты это сделал?
Глава 08 — Даша
14 апреля
В тринадцать лет меня впервые приглашают на свидание. И это не мальчишка с улицы, а один из одноклассников Гордеева. Он высокий, выше меня на две головы, но худощавый. У него очаровательные ямочки на щеках во время улыбки и прикольная майка с эмблемой группы Линкин Парк.
Он пожимает мою руку, называя свое имя. Максим. Звучит классно. И ладонь у него теплая, приятная, словно он пользуется специальным кремом, чтобы не было грубоватости на коже. Вообще я не планировала до восемнадцати общаться с мальчиками, но этот так мил, и у него смешные шутки. Поэтому я решаю после тренировки пойти не отдыхать как обычно, а идти с ним гулять.
Но мое решение не нравится тебе.
Ты подлавливаешь меня в коридоре, перегораживаешь дорогу и строго смотришь. Мы все-таки на линии войны, наверное, не будь мамы на моей стороне, ты мог бы учудить что-то ужасное.
— Не смей лезть к моим друзьям, — грубо приказываешь, смотря прямо мне в глаза.
— Твой друг сам меня пригласил, не ты, — бурчу я. — Поэтому, отойди.
— Дашка, — раньше ты никогда не обращался ко мне по имени, обычно “тыкал” или говорил “эй”. Для меня это что-то новенькое. — Предупреждаю. Иначе будешь жалеть о последствиях.
Я ничего не отвечаю, лишь задираю носик и обхожу тебя дугой. Мне наплевать на твои слова, как и тебе на мои. Я искренне не понимаю, почему ты так эгоистично себя ведешь: хватаешь меня за запястье, и наши взгляды в этот момент пересекаются. Твой глубокий и мрачный, словно ночь перед бурей. В твоих глазах такая решимость, нескрываемая сила и уверенность, что я интуитивно вся сжимаюсь.
— Глеб, — только и могу выдать, стараясь отвести взгляд первой. А ты лишь сильнее сжимаешь мое запястье так, будто вот-вот сломаешь мне руку.
— Когда ты уже перестанешь быть такой дурой?
— Сам такой! — взрываюсь я и дергаю руку.
Ухожу, нет, убегаю. И наплевать, что со стороны мой побег, вероятно, выглядит трусливо. Лучше держаться от тебя на расстоянии, нежели пытаться подружиться. Ты уже дал понять — семьей нам не стать. Я навсегда чужачка в твоем сердце. Рядом со мной тень твоей ненависти.
Но несмотря на этот разговор, я все равно принимаю решение идти на свидание с Максимом в следующую субботу в семь часов вечера. Впервые вру маме, иначе она бы не отпустила. Для нее наличие друзей, когда есть балет — табу. Мне неприятно ее обманывать, и при разговоре я слишком открыто тереблю края плиссированной юбки.
— Ты не заболела случаем? — уточняет она. — Сейчас не время. Отлежаться не выйдет, не под конец полугодия.
— Нет, просто хочу сходить в книжный.
— Ладно, — мама машет рукой, жестом намекая, чтобы я уходила. И я ухожу, еще не представляя, чем закончится мое первое в жизни свидание.
Поход в кино отменяется — Максим заболел. Правда, он просит приехать к нему в гости на дачу, где его бабуля пытается лечить всякими народными способами. И я соглашаюсь, без всякой задней мысли. Надеваю кораллового цвета сарафан, он тонкий и легкий, самое то для мая. Материал струится по телу, создавая ощущение свободы. Я кружусь в нем перед зеркалом, улыбаюсь сама себе и даже грущу, что у меня нет косметики. Золотистого цвета волосы, которые в ту пору у меня по плечи, распускаю, и они каскадом струятся по спине.
Я слишком худая. Это бросается в глаза, если носить джинсы. Поэтому мама не разрешает их добавлять в мой гардероб. Платья, юбки — это для меня идеально, по ее словам. И я верю маме, ведь она — мой свет. Моя гордость.
Лодочки белого цвета с маленьким каблучком идеально вписываются в образ. Несмотря на возраст, у меня всегда обувь с подъемом, опять же это выбор мамы, не мой. Но я нравлюсь себе, кажусь настоящим лебедем, и мне думается, Максим тоже это заметит.
До его дачи меня довозит личный водитель. Там встречает молодая девушка в одежде горничной и странно поглядывает, хотя вслух ничего не говорит. Она ведет меня по широкому коридору в комнату, где ждет Максим. В томительном ожидании я крепче сжимаю сумочку, лямка от которой перекинута через плечо. А на пороге и вовсе топчусь, отчего-то волнуясь. Затем все же стучу и вхожу в спальню.
Вот только... такого гостепреимства я не ожидала.
8.2
— О! Это же Дарья! — восклицает Максим, следом за ним поддакивают мальчишки. Незнакомые пять лиц смотрят на меня с нескрываемым смехом в глазах. Они перестают играть, откладывая джойстики приставки и чего-то ждут.
— Я думала… — почти шепотом обращаюсь к Максиму. — Ты болеешь.
— Болел, — отмахивается он, поднявшись на ноги. — Теперь вон, здоров и прекрасен. Давай, заходи скорее.
Один из его друзей, мальчик лет пятнадцати с огненно-рыжими волосами, толкает другого в бок и многозначительно подмигивает. Я не понимаю, что происходит, и уже жалею о своем приезде.
— Заходи, чего ты? — кивает Максим на пуфик у входа.
И я сажусь, больше по дурости, конечно. В мои годы девчонки уже какой-то опыт в общении с мальчиками имеют, мой же опыт заключается в бесконечных тренировках. Каждый день я выжата, словно лимон. Мой язык деревенеет, а взгляд фокусируется привычно на одной точке. Я не умею поддерживать беседы, шутить и пытаться влиться в компанию. Хотя раньше часто смеялась, болтала без остановки и много читала. Порой ловлю себя на мысли, что жизнь в детском доме не самая плохая, по крайней мере, там не нужно переживать о своем весе и о том, как выглядит твое отражение в зеркале.
— Газировку хочешь? — Максим протягивает мне банку, а я не знаю, должна ли сказать ему, что не пью сладкое.
— Как ты девушкам напитки предлагаешь? — подскакивает с дивана его друг. Он выхватывает банку, сильно взбалтывает ее и начинает открывать. Я не успеваю подскочить, как содержимое газировки оказывается на моем сарафане.
Парни свистят, ошалевшими взглядами бегая по моей груди. Максим берет бутылку с водой, которая стоит на полу, и как-то уж так у него получается, скорее всего, намеренно, что и ее содержимое выливается на меня.
Я мокрая. Мой лифчик прилипает к тонкой ткани сарафана. Кажется, теперь он просвечивается.
— Да там даже смотреть не на что, — смеется кто-то.
Сердце у меня заходится лихорадочным ритмом, губы дрожат. Я поджимаю их, чтобы не разреветься, и скрещиваю руки. Делаю шаг, но Максим вдруг ловит меня за запястье и тянет на себя.
— Все нормально, тут все свои, — спокойно говорит он, облизнувшись. И снова его взгляд опускается, я ощущаю его как прикосновения, правда, они неприятные. Меня будто трогают, вернее, нагло лапают.
— Ты просто придурок, — вырывается у меня, а затем рука сама взмахивает в воздухе и заряжает звонкую пощечину мальчишке.
Он в шоке, его друзья тоже. И это идеальный шанс, которым я пользуюсь, чтобы позорно убежать. Да, они там за моей спиной смеются, называют разными не красивыми словами, и это жутко унизительно. Вот только выбора особо у меня нет. Я глотаю горькие слезы и мчусь по коридору, желая провалиться сквозь землю. Стать невидимкой. А лучше исчезнуть.
Но вместо спасения, судьба подкидывает мне очередную бомбу.
Я врезаюсь в коридоре в тебя. Наши взгляды встречаются, твой как обычно покрыт ореолом тьмы и загадок, хотя есть в нем что-то другое сегодня. Будто ты не шибко удивлен нашей встрече. И тут до меня доходит! Наверное, происходящее твоих рук дело.
— Рад? — шепчу я, дрожа от переполняющих эмоций.
Ты склоняешь голову на бок, и говоришь с каким-то снисхождением.
— Наверное. Должна же ты чему-то учиться.
— За что ты меня так ненавидишь? — повышаю я голос. В ответ ты наклоняешься настолько близко, что я могу, уловит нотки твоего геля для душа — апельсиновая цедра.
Ты хватаешь меня двумя пальцами за щеки и больно сжимаешь их. В твоих глазах столько отвращения, будто перед тобой террорист, а не обычная девчонка.
— А за что я тебя должен любить?
Мне нечего ответить. Потому что я и сама не знаю. Но твое поведение все равно бесит. Отталкиваю тебя и бросаю в сердцах фразу, которую не хотела говорить.
— Такого как ты никто не полюбит. Никогда! Понял?
— А мне не нужна любовь, — с твоих губ слетает усмешка.
— Ну и подавись долбанным одиночеством!
На этом наш разговор заканчивается. Я ухожу, специально задев тебя плечом. Мне хочется сделать тебе так же больно. Обидеть. Унизить. Растоптать. Как ты меня перед своими друзьями.
По факту же, двойную порцию порицания получаю я. Только теперь уже от мамы. Вечером она зовет меня к себе в спальню. Садится в свое кресло, изящно скрестив ноги. Мне стыдно смотреть ей в глаза. Ее строгий взгляд направлен, словно сквозь меня, я чувствую, как внутренне сжимаюсь от непонятного страха.
Она уже знает, что я ей соврала. Наверное, ты нажаловался.
— Вот это благодарность, — холодным тоном цедит она. И если раньше мне казалось, что мама просто меня сторонится, то теперь ощущение, будто она возвела стену. Я ее никогда не разрушу. Больше не смогу.
— Мам, пожалуйста, выслушай меня…
— Почему я должна тебе такие вещи вообще говорить? — она вздыхает, протирая пальцами переносицу.
— Он обманул меня, я больше…
— У балерины нет мальчиков, с которыми они бегает по свиданиям и жмется по углам, — мама меня, будто не слышит. И аргументы ей мои неинтересны. — У балерины есть только сцена и ее зрители. Ты должна упорно пахать, а не жить розовыми пони.