В Фуксове словно сработала мощная пружина. Его буквально выбросило из кресла. Он сделал два стремительных шага и влепил звонкую пощечину доктору Айболиту. Докторские очки взлетели у того над головой, а сам ученый повалился на пол. Фуксов тут же оседлал его и стал душить.
- Тоже мне, Господь Бог нашелся! - вопил художник. - Всемирный потоп нам решил устроить!…
Альшиц сидела, спокойно наблюдая, как после некоторого замешательства операторы и осветители бросились оттаскивать Фуксова от поверженного ученого. Между тем четыре камеры в разных ракурсах показывали происходящее.
Зрители «Разговора начистоту», должно быть, замерли у своих телевизоров.
На режиссерском пульте с полминуты царило полное оцепенение. Толко после этого ассистент сообразил дать в эфир заставку с видом ночной Москвы, а звукорежиссер включил песню «Московские окна», к счастью, оказавшуюся на магнитофоне. А когда песня закончилась, на экране вновь возникло лицо Евгении Альшиц.
- Сейчас вы могли убедиться, что наша программа действительно идет «живьем», - сказала она как ни в чем не бывало. - Мы продолжаем наш разговор начистоту, и прежде всего мне хочется спросить у Якова Фуксова, что вызвало у него такую бурную реакцию.
Камера крупно показала всклокоченного художника.
- Мне бабушку стало жалко, - сказал он.
- Какую бабушку?
- Которая хотела картошку на даче посадить.
- Хорошо, оставим это на суд зрителям. Поговорим о вас как о художнике. Какой была ваша последняя работа?
- Вы ее только что видели.
- Вы имеете в виду свалку, которую устроили?
- Да. У каждого художника свой способ самовыражения. Мне не нужны ни холст, ни краски. Я творю в самой жизни.
- Но то, что вы творите, скорее всего, интересно милиции.
- Ну и что? У каждого художника свой зритель.
После этого разговор с Фуксовым потерял для Евгении всякий интерес. Большего эффекта, чем тот, который произвела драка в студии, добиться было невозможно. К тому же до конца эфира оставалось всего двадцать минут, а у Евгении был еще один гость. Вернее, гостья. Она тихонечко сидела в стороне с неопределенной улыбкой на пухлых губах.
- Сегодня для разговора начистоту, - сказала Евгения, поворачиваясь к ней, - я пригласила не просто очаровательную молодую женщину, а еще, как раньше любили выражаться журналисты, человека интересной судьбы.
Ее судьба и уникальна, и типична. Впрочем, сейчас вы в этом убедитесь сами, став свидетелями разговора с этой женщиной, которую друзья до сих пор зовут ее школьным прозвищем - Миледи…
Год 1994-й. Тимур
На улице у выхода Жанну окружила стайка юных поклонниц с цветами.
Цветы Жанна передала Боре Адскому, а сама, несмотря на усталость, одарила всех желающих автографами. Потом они с Борей двинулись к машине. Вот тут-то и произошла встреча, перевернувшая всю ее жизнь. Но тогда она об этом не догадывалась. Просто на ее пути откуда ни возьмись появился стройный молодой человек с буйной гривой иссиня-черных волос и тонким лицом принца из восточных сказок.
- Извините, - сказал он, - я без цветов, но зато с интересным предложением.
«Знаем мы эти интересные предложения, - подумала Жанна. - Машина, ресторан, приглашение в загородный дом, попытка затащить в постель. Ведь все артистки - бляди. Знаем, все это мы уже проходили».
- Отпадает, - сказала Жанна. - Я на ногах не стою.
- Мое предложение можно обсудить сидя.
- Дорогой, - вмешался Боря Адский, - вам же ясно сказано: артистка устала.
- Вы ведь не ее папа? Она сама может решить, - вежливо ответил незнакомец и вновь обернулся к Жанне. - У меня к вам деловое предложение. Я Тимур Арсенов. Это вам что-нибудь говорит?
Господи, кто же из эстрадников не слышал про Тимура! Лучшие видеоклипы Лаймы Вайкуле, Валерия Леонтьева, Софии Ротару были сделаны этим молодым режиссером, недавним выпускником Института кинематографии. К нему стояла живая очередь из звезд, и далеко не со всеми он соглашался работать. То, что клипмейкер мирового уровня сам обращался к артисту с деловым предложением, было уже само по себе неслыханной удачей. Жанна и Боря Адский сообразили это в одну секунду и обменялись понимающими взглядами.
- Вообще-то у нас столик в «Праге» заказан, - сказал Боря. - Может, присоединитесь?
Тимур даже ухом не повел, выжидательно глядя на Жанну.
- А что? Неплохая идея, - сказала она. - Вы как?
- Чего хочет женщина, того хочет Бог, - ответил Тимур без улыбки.
Швейцар в «Праге» с сомнением посмотрел на стоптанные кроссовки и джинсы Тимура. Но того это ничуть не смутило. Будучи свободным художником, он плевать хотел на все условности и мог явиться на официальный прием одетым так, как обычно одеваются, когда едут за грибами.
Арсенов родился в Дербенте. Отец его был лезгином, мать - кумычкой. Среди его родни попадались и лакцы, и даргинцы, и аварцы, и чтобы не путаться в долгих объяснениях, Тимур называл себя просто горцем. Еще сопливым пацаном он замечательно танцевал на свадьбах, что и определило его дальнейший путь в искусство. Тимура еще школьником звали в Ансамбль народного танца Дагестана, но он с седьмого класса всерьез заболел кино. Когда родители переехали в Махачкалу, Тимур вступил в клуб любителей кино при Дворце профсоюзов, где успел к окончанию школы пересмотреть множество фильмов и перелистать горы специальной литературы.
Однако когда он приехал в Москву и подал документы во ВГИК, произошла легкая заминка, виной чему была его картинная внешность. Он был просто готовым романтическим героем. Тимура попытались убедить, что ему прямая дорога на актерский факультет. Но он ни в грош не ставил мужскую красоту. Упоминание о ней его даже раздражало. И он упрямо пробивался на режиссуру. От провинциального горца из Махачкалы ничего особенного не ждали, хотя готовы были его взять как национальный кадр.
Вот тут-то Тимур и сразил всех своими знаниями о кино и оригинальным взглядом на профессию режиссера. Он не разочаровал преподавателей и в дальнейшем. О его курсовых работах говорили как о произведениях зрелого мастера. Вот только дипломный фильм ему снять не удалось. Вся система отечественного кинематографа к тому времени окончательно развалилась.
Тимур долго мыкался со своим сценарием по многочисленным мелким студиям, возникшим на развалинах прежнего производства, но проект его был слишком эстетским, не сулившим немедленной коммерческой выгоды. «Это картина для Каннского фестиваля, - говорили ему. - Мы такую не потянем». И Тимур, спрятав сценарий до лучших времен, занялся рекламой. Режиссерским ремеслом он владел получше многих конкурентов. Плюс к этому у него в голове постоянно рождались неожиданные идеи и образы.
Когда три его рекламных ролика получили призы за рубежом, Тимур стал на этом поприще номером первым. Он тут же забросил рекламу и взялся снимать вошедшие в моду видеоклипы. Овладеть западной стилистикой для него было задачей элементарной. Но он старался, чтобы каждый клип был крохотной новеллой, носящей личное клеймо режиссера. Такую работу нельзя было спутать с прочими. И если Тимур не чувствовал вдохновения, он не брался снимать.
Увидев Жанну Арбатову, Тимур загорелся и впервые не стал дожидаться, когда певица придет к нему на поклон, а сам решил предложить свои услуги.
Ничего этого могло и не случиться, не загляни Тимур тем майским вечером к приятелю, жившему в знаменитом Доме на набережной, где находился Театр эстрады. Выйдя от приятеля около семи вечера, Тимур увидал толпу у входа в театр, подошел поближе - и как раз успел к монологу, с которым Зернов обратился к толпе. Тимур простоял полтора часа, слушая Жанну. И с каждой новой песней она нравилась ему все больше.
В ней была отчаянная решимость и подкупающая бесхитростность. В ней было настоящее. И никакой искусственной игры на публику. Полная открытость. Это ощущение не пропало и в зале, куда Тимур вошел вместе с толпой, несмотря на отсутствие билета.
К финалу концерта Тимур был влюблен в Жанну. И как режиссер, и как мужчина. Впрочем, это почти всегда связано неразрывно. Он увидел, как классно можно сделать с Арбатовой хотя бы несколько ее песен на кинопленке. В таком состоянии Тимур просто не мог откладывать разговор с Жанной на завтра.
И вот теперь они сидели друг напротив друга в ресторане «Прага». Сидели вдвоем, потому что присутствия Бори Адского ни он, ни она не замечали. Боря попытался было ввязаться в разговор, но его сомнительные шутки и неуместные замечания только оскорбляли слух. Он и сам это быстро понял, а потому переключился на выпивку и закуску, тем более что Жанна и Тимур не чувствовали ни голода, ни жажды.
При ярком свете Жанна наконец увидела, что ее собеседник просто дьявольски красив. Небрежность в одежде только подчеркивала это. Жанна вдруг испытала неведомое ей ранее волнение. Ее неудержимо потянуло к Тимуру. И это чувство было таким сильным, что она даже боялась выдать себя неосторожным словом или взглядом.
Наверное, при таких внешних данных мужчина мог себе позволить быть, мягко говоря, не слишком умным.
Но Тимур был далеко не глуп, к тому же в нем угадывалась тонкая и впечатлительная натура настоящего художника. Он говорил просто, ничуть не рисуясь, и был озабочен только тем, чтобы увлечь Жанну своими идеями.
Когда речь заходила о деле, которому посвятила себя Жанна, она заводилась с полоборота. Она тут же сама начала фантазировать, иногда восхищаясь выдумкой Тимура, а иногда вступая с ним в жаркий спор.
Боря Адский, уже набравшийся до бровей, совершенно утратил нить разговора. Он понимал только одно: эти двое подозрительно быстро спелись, и, похоже, всерьез. Возможно, на всю оставшуюся жизнь. Ему, Боре Адскому, в этой жизни никакого места не отводилось. Он и за столом-то оказался третьим лишним. Его просто не замечали.
- Ничего, если я уйду не прощаясь? По-английски? - спросил Боря заплетающимся языком.
Тимур и Жанна его даже не услышали.