Она встретилась с ним взглядом, ее черты оставались непроницаемыми.
– Люди по-разному переносят горе. Иногда они делают вещи, которые другим кажутся бессмысленными. А теперь прошу меня извинить, я заставляю пациента ждать.
Она встала и направилась к двери.
– Я боюсь за благополучие его дочери. – Мэк не тронулся с места. – Он взял свой трейлер и куда-то увез ее, никто не знает, куда именно.
Доктор Беллман посмотрела на него, ее рука лежала на ручке двери.
– Прошу вас, – попросил сержант, – нам нельзя терять время. Я всего лишь хочу узнать, может ли, гипотетически, у пациента с такой опухолью, как у Бертона, развиться психоз? Может ли он потерять связь с реальностью? Мог ли стресс, вызванный горем, привести к ускоренному росту раковой опухоли, которая проявляет себя подобным образом?
Что-то изменилось в глазах врача, и Мэк подумал, что ему удалось до нее достучаться. Но она ответила:
– Сожалею, но вам придется найти другого специалиста, чтобы он ответил на ваш вопрос.
Сержант встал.
– Доктор Беллман, у меня есть основания думать, что Гейдж Бертон не только подвергает опасности свою дочь, но и совершил серьезное преступление.
– Какое?
– Убийство.
Врач побледнела, оставила ручку двери и провела рукой по белокурым волосам, собранным в гладкий пучок у основания шеи.
– Думаю, – продолжал сержант, – Гейдж уверен в том, что охотится за серийным убийцей. Тем самым, которому, по его мнению, удалось уйти от правосудия двенадцать лет назад. Также у меня есть основания думать, что Бертон может сам совершать убийства, используя те же приемы, что и убийца двенадцать лет назад, и что он уже совершил первое убийство.
Доктор Беллман вернулась за стол, села, ее глаза сузились.
– Продолжайте.
– Он знает о последнем убийстве то, что не может знать никто, кроме убийцы.
Доктор глубоко вздохнула, ее губы сжались.
– Мне действительно жаль, но я не могу поделиться информацией о пациенте. Вы должны задать этот вопрос другому профессионалу.
Она помедлила немного, потом открыла ящик стола, вытащила визитную карточку и подвинула ее к Якиме.
– Доктор Гринспен. Это мой коллега. Он даст вам то, что нужно.
– Чего хотела эта женщина? – спросила Тори у отца, когда тот вошел в домик.
– У этой женщины есть имя. Ее зовут Оливия.
– Так чего хотела Оливия? – Девочка свирепо посмотрела на отца.
– Она будет нашим инструктором на рыбалке. Сегодня во второй половине дня.
– Я не хочу идти.
У Гейджа был усталый вид, когда он швырнул на стол газету и наживку и сбросил куртку. Тори подумала о том, что говорила по телефону тетя Луиза, и ей снова стало страшно.
Но она предпочла дать волю гневу.
– С чего это она упала в обморок?
– Ее шокировали ужасные новости по телевизору. Ты же их тоже видела. – Разговаривая с дочерью, Гейдж налил воды в чайник.
– Как ты думаешь, почему убийца подвесил жертву за шею и выпотрошил ее?
Гейдж застыл, стоя спиной к ней, потом вздохнул, как будто набираясь терпения. Тори понимала, что провоцирует его, но не могла с собой справиться.
– Иногда плохой парень хочет оставить своего рода послание или реализовать свою фантазию. Он нездоровый человек.
Гейдж включил чайник и взял две кружки из шкафчика над мойкой.
Тори встала и подошла посмотреть, что в пакете, лежавшем на газете. Через окно она видела, как Оливия отдала эти вещи ее отцу.
Статья об убийстве была на первой странице измятой газеты. Заголовок поменьше задавал вопрос, не связано ли убийство у реки Биркенхед с убийствами в Уотт-Лейк.
Темнота, сгущавшаяся на периферии ее сознания, окружила Тори плотнее. Она нахмурилась, коснулась маленького пластикового пакетика. Внутри лежала наживка для рыбы.
Пугающего вида мушка цвета лайма с тремя блестящими красными глазами.
Сердце Тори гулко забилось в груди. Она подняла глаза на отца.
– Папа, а ты ведь служил в Уотт-Лейк?
Он резко повернулся к ней:
– Почему ты спрашиваешь?
От напряжения, появившегося у него на лице, ей стало не по себе.
– Так служил? – чуть осторожнее повторила она.
– Да, разумеется. Ты же знаешь, что я там служил. В Уотт-Лейк я познакомился с твоей матерью. Почему ты теперь об этом спрашиваешь?
– Просто так.
Ее взгляд вернулся к приманке.
«…Только следующей весной сержант узнал, что Сара Бейкер связала эту трехглазую мушку. И что она подарила ее чудовищу…»
Внутри ее начало формироваться что-то страшное.
– Почему она дала тебе эту мушку? – спросила Тори.
– Это был подарок в честь моего ухода на пенсию. Я оставил ее в офисе. Оливия мне ее вернула.
Тори подняла голову. Глаза отца впились в нее.
И девочка испугалась. Это был настоящий, жуткий, сбивающий с толку страх.
– Какого черта? – Ярость исказила лицо Коула, когда он потянулся за своей рубашкой. – И давно ты здесь стоишь?
Такая агрессивная реакция заставила Оливию отпрянуть. Она помнила об открытой двери за спиной. О возможности побега. Потом в луче света она заметила влагу на его щеках, мрачный блеск глаз. У Оливии защемило сердце от такой искренней эмоции. Коулу явно было не по себе от того, что его застали в такой момент. Он определенно не привык плакать на людях.
– Какого черта ты так подкрадываешься ко мне?
Коул убрал фотографию в бумажник, бумажник отправился в карман. Он сунул руки в рукава рубашки. Оливия не могла отвести глаз: красиво очерченные грудные мышцы, твердый живот, на груди курчавятся темные волосы, спускающиеся вниз, под пояс его джинсов. Возможно, Коул Макдона и топил свои печали в барах Кубы и Флориды, но это явно никак не сказалось на его физической форме.
– Я не подкрадывалась. Я каталась верхом и увидела, что в амбаре кто-то есть. – Оливия посмотрела на старый грузовик. – Сюда никто никогда не заходит, – негромко добавила она.
– Погода портится, – коротко ответил Коул, застегивая рубашку. – Мне нужно было поставить самолет в укрытие, пока не начался снегопад. Прости, что я не спросил у тебя разрешения.
– Я не…
– Нет, ты управляешь этим местом, – резко сказал он и сделал широкий жест рукой. – И все это станет твоим, когда отец умрет.
Голос Коула был низким, хриплым, полным досады от того, что его застали наполовину раздетым во многих отношениях.
– Мне это не нужно, черт тебя дери, – сквозь зубы прошипела Оливия. – Я уже говорила тебе об этом. Его решение было для меня не меньшим шоком, чем для тебя.
– В самом деле?
– Ради всего святого! Как только Майрон умрет, я уберусь отсюда. Ты и твоя сестра можете делать с ранчо все, что захотите. Продадите землю. Разделите ее на крошечные участки для будущего строительства.
Она развернулась и широким шагом вышла из амбара, в ее груди бушевало странное чувство.
– Оливия!
Она даже не замедлила шаг. Она не доверяла себе. Не доверяла ему.
– Постой. Подожди. Пожалуйста.
Она замерла, что-то в голосе Коула остановило ее. Оливия обернулась.
Он вышел на солнечный свет.
– Прости.
Ее взгляд рефлекторно упал на его джинсы. Оливия покраснела от неожиданного жара в животе, от того, как участился ее пульс.
– Этот амбар… полон смешанных воспоминаний. Печальных призраков. Они пробуждают во мне самое плохое.
Коул попытался улыбнуться, но в ярком солнечном свете его лицо под загаром покрыла смертельная бледность, морщины вокруг глаз и рта прорезались глубже. Он явно устал, и это была глубокая душевная усталость, которую порождает горе. В душе Оливии появилось сострадание.
Он прочесал пальцами густые волосы, которые от пота и пыли стояли дыбом. Его лицо приобрело выражение человека, потерпевшего крах. Коул подошел ближе.
Оливия напряглась, в ее груди росло желание убежать, веля ей отступить, развернуться и немедленно уйти, пока не стало слишком поздно. Но это желание смешивалось с другим, более коварным, темным, потаенным физическим желанием, с возбуждением, от которого у нее пересохло во рту. Оливия едва не поддалась порыву поднять руку и погладить Коула по щеке, чтобы успокоить его, утишить его боль.
Она сунула руки в передние карманы джинсов.
– Я знаю о несчастном случае, – негромко сказала Оливия.
– Кто рассказал тебе? Мой отец? – спросил он, глядя на свои руки.
– Адель по большей части. Все в городе знают эту историю. Ты ехал в грузовике с Грейс и Джимми, не справился с управлением на скользком спуске, и машина вылетела на речной лед. Мне говорили, что отказали тормоза.
Коул коротко фыркнул и отвернулся. Когда он снова посмотрел ей в лицо, от боли в его глазах у Оливии перехватило дыхание.
– Тормоза действительно отказали. Но ведь никто не сказал тебе, Оливия, что я был пьян, верно? – Он громко выдохнул. – Только отец и я знали об этом.
Она в шоке посмотрела на него.
– Так вот почему он обвиняет тебя?
Коул сел на камень с подветренной стороны амбара, где было тепло. Слова хлынули потоком.
– Я в то время прятал выпивку в амбаре. Я пил, слушал музыку и возился с тормозами. Я поставил новые колодки, цилиндры, тормозные роторы. С тормозной жидкостью все было в порядке. Как выяснилось, я что-то сделал неправильно. Может быть, если бы я не пил… если бы не был так доволен своей работой и не предложил маме и Джимми прокатить их вдоль реки. Может быть, если бы я был трезвее, я бы заметил, что лед не настолько крепкий…
Коул надолго замолчал.
– Ты сказал отцу, что выпил?
– Он сам заподозрил. Пришел в амбар, нашел бутылки. – Он облизал губы. – Копам он ничего не сказал. К тому времени, когда спасательные службы добрались сюда по снегу, к тому времени, когда они вытащили грузовик, было ясно, что маме и Джимми уже ничем не поможешь… Они в конце концов проверили грузовик и нашли неисправность в тормозах. Поэтому причиной сочли это и плохую дорогу.