лес, который в то время занимался расследованием убийств в Уотт-Лейк.
– То есть это дело может быть для Бертона личным на совершенно другом уровне, – подвела итог Джен Мартинелло. – А как добиться того, чтобы игра продолжалась, чтобы все снова вышли на охоту? Доказать, что много лет назад Гонсалес ошибся. Ты думаешь, это сейчас и происходит? Что у Бертона проблемы с выходом на пенсию, горе, болезнь, поэтому он превратился в психа и способен на убийство?
– Нам известно только одно: Бертона можно подозревать в убийстве у реки Биркенхед. И пока он наш единственный подозреваемый. Нам нужно найти его хотя бы для того, чтобы снять подозрения.
Глава 13
Через прицел своего «ремингтона» калибра 308 со скользящим затвором он изучал трио в лодке. Вечерний воздух холодил ему уши. Снег начнется раньше, чем обещал прогноз. В этом он не сомневался.
Он перевел взгляд на свою добычу. На красивую, своенравную, раненую олениху. Его по-настоящему интриговало одно обстоятельство: почему даже раненный в брюхо олень не уходит далеко от своей территории, хотя и знает, что охотник поблизости. Знакомая домашняя обстановка всегда перевешивала опасность. Смертельная ошибка, кстати.
Солнце садилось за хребтом, поросшим деревьями. Оно заиграло на волосах женщины. Женщина рассмеялась. Юджина как будто ударили под дых. Лодка повернула в тенистую часть озера и оказалась ближе к берегу, на котором он прятался. Он мог ясно видеть ее лицо. В венах пульсировал жар.
Он согнул палец на спусковом крючке, осторожно поглаживая его. На выдохе слегка нажал. Пуф. Всё в его власти. Он мог с легкостью нажать на спусковой крючок и влепить ей в череп пулю калибра 308. И она бы умерла. Юджин опустил прицел чуть ниже. Или выстрелить вот сюда, прямо ей в сердце. Все у него под контролем. И только ему выбирать. Он снова начинал владеть ею.
На него нахлынули воспоминания. Вкус ее рта. Ее запах. Ощущение ее обнаженной кожи, когда его член скользил вверх и вглубь между ее ногами. Как он держал ее скованной, с веревкой вокруг шеи, как заставлял встать на четвереньки, словно животное. Как он бил ее все сильнее и сильнее, пока она не начинала кричать от боли. От этого он становился еще яростнее. При мысли об этом его член затвердел.
Но однажды она перестала кричать.
Хотя он знал, что по-прежнему причиняет ей боль, она молчала. Он расценил это как неподчинение, как борьбу воль. Видимо, она поняла, что ее крики только сильнее распаляют его. Ему пришло в голову, что таким образом она пытается вернуть себе контроль.
Но потом он догадался, что дело не в этом. Его губы изогнула улыбка. Он направил прицел на мужчину в лодке.
Крупный мужик. Сильное тело, крепкая шея. Лысеет. Короткая стрижка. В голове Юджина промелькнуло какое-то воспоминание, но он не сумел его ухватить.
Он посмотрел на ребенка.
Длинные, угольно-черные волосы прикрывали плечи, кончиками играл ветер. Девочка была уже не ребенком, а созданием, достигшим особенного периода между детством и юностью. Воспоминание мелькнуло снова, на этот раз настойчивее, холодное и неприятное, словно нарастающий иней. Но он все-таки не смог распознать его.
Он услышал голос.
«Юджин… иди сюда. Не мешай отцу… Иди и посиди у меня на коленях, почитай мне, мой любимый мальчик…»
Настроение резко изменилось. От радости не осталось и следа. Заболела голова. Очень медленно Юджин опустил ружье.
Тори была одета в пуховик, поверх него – спасательный жилет. Она чувствовала себя как фигура с рекламы шин «Мишлен», глупо и некомфортно. К тому же ей все равно было холодно в лодке, особенно в тени леса, в более спокойной части озера. У лодки было плоское дно с мокрым ковриком на нем. Две скамейки для сидения и еще одно место на корме, там, где находились мотор и румпель. Оливия стояла ближе к корме и забрасывала удочку. Эйс спал на полотенце у ее ног. На нем тоже был спасательный жилет, собачий, и девочке это показалось забавным. Отец сидел на носу, забросив удочку и глядя на оранжевый поплавок. Тори дрожала от холода в середине.
Ее взгляд вернулся к профилю Оливии. Когда та едва не потеряла сознание и мужчина снял с нее шейный платок, Тори заметила ужасный шрам на шее Оливии. Впечатляющий шрам, Тори гадала, что могло оставить такой след.
Оливия изящно забросила удочку, и приманка оказалась далеко от лодки, почти у самой отмели. Оливия держала удилище правой рукой и медленно вытаскивала леску левой. Леска ложилась большими кругами возле ее ног. Тори заметила шрамы на запястьях Оливии. Неужели она пыталась покончить с собой? Тори читала в романах, что эффективнее резать вены вдоль, а не поперек, если ты действительно хочешь совершить самоубийство. Она тоже порой думала о самоубийстве. Если бы она была по-настоящему религиозной или верила в то, что после смерти встретится со своей матерью, тогда, возможно, ей бы хватило смелости сделать это.
Оливия забросила удочку дальше от лодки. В лучах заходящего солнца засверкали капли воды.
В голове Тори всплыли слова из рукописи матери…
«Сержант завороженно смотрел, как мужчина забрасывает удочку. Идеальные продолговатые петли разворачивались над водой одна за другой, на солнце сверкали мелкие капли…»
Невысказанные вопросы, маячившие на периферии ее сознания, подобрались ближе, когда она думала о сержанте из Уотт-Лейк. О трехглазой приманке из рукописи матери. Тори украдкой посмотрела на отца. Тот с каким-то непонятным выражением лица внимательно смотрел на Оливию.
У Тори сдавило грудь. Заболел желудок. Она отвернулась, испытывая острое желание расплакаться. Потом сосредоточилась на гагаре неподалеку. Птица смотрела на них красным глазом, ее клюв напоминал бритву.
Отец Тори снял с бедра фляжку и предложил ее Оливии. Она отказалась, но он возразил:
– Да ладно вам. Холодно ведь. Это вас согреет.
Оливия замялась, потом протянула руку, взяла у него фляжку, сделала глоток и вернула ее. Тори казалось, что вокруг нее бурлит чернота. Она подумала о своей красавице-матери. Ее мама взяла бы с собой термос с какао. И еще печенье или домашние банановые маффины с шоколадной крошкой. Темнота поднялась выше, вымывая боль и горе, заполняя гневом пустоту в груди Тори.
Она злилась на Джулию Борсос, которая сказала, что Тори набирает вес и именно поэтому не нравится мальчикам. Тори действительно поправилась. После смерти матери она кидала в рот все, что попадалось на глаза, как будто пыталась заполнить пустоту в своей жизни. На коже появились прыщи. Ее больше никто не любил. Она чувствовала себя потерянной, одинокой и к тому же опасно рассерженной.
– Куда ты ходил? – пробормотала Тори, не глядя на отца.
– Что?
– Сегодня, когда вышел погулять?
Отец сделал еще глоток из фляжки и закрутил крышку.
– Я прошелся до кемпинга, чтобы осмотреть окрестности.
– Зачем?
– Просто чтобы представлять, где что находится.
– Зачем ты взял два револьвера?
Глаза отца вспыхнули. Тори осталась довольна собой.
– Я не…
– Взял. Один сейчас у тебя в сапоге, а другой – в кобуре под рубашкой, верно?
Отец медленно сглотнул, в его глазах загорелся огонек. Оливия смотрела на него во все глаза.
Тори снова поставила себе плюс. Она выставила папу в плохом свете. Теперь он не понравится этой несостоявшейся самоубийце.
– Не так легко получить разрешение на легкое огнестрельное оружие, – заметила Оливия, снова забрасывая удочку и повторяя изящные удлиненные дуги над водой.
– Вы правы, это нелегко.
Оливия бросила на него еще один взгляд, но промолчала.
– Почему ты снова звонил Мэку? – Тори продолжала гнуть свою линию. Она уже не могла остановиться.
Отец, не говоря ни слова, встретился с ней взглядом, потом нагнулся к дочери.
– Почему бы тебе не подержать удилище? Следи за поплавком. Если он неожиданно уйдет под воду, подними конец удилища и осторожно потяни леску. – Его голос был суровым и низким, глаза сузились.
Тори сглотнула.
– Я не хочу ловить рыбу.
– Давай, возьми удилище.
– Нет.
Молчание. Их взгляды боролись.
– Я вообще не понимаю рыбалку. – Тори крепко обхватила себя руками.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Оливия, сматывая леску.
– Вы же выбрасываете рыбу в воду, так зачем вообще ее ловить? Я не вижу в этом смысла. Я бы лучше убила эту рыбу. И я не понимаю, зачем вообще мы отправились в это дурацкое путешествие.
Переливающееся насекомое приземлилось к ней на колени. У него было тонкое, прямое тельце с черными и голубыми полосками. Голубой цвет был таким насыщенным и ярким, что казался ненатуральным. Крылья были почти прозрачными, глаза напоминали большие шары. Маленькое тельце пульсировало, крылышки дрожали.
– Вот это да, – удивился отец. – Стрекоза в это время года – это необычно.
«Иногда это взаимодействие очень легкое, подобное прикосновению переливающейся стрекозы, присевшей на тыльную сторону ладони. Но оно может оказаться и землетрясением, покачнет ваш мир, врежется в самые основы и направит вас по новому пути…»
Тори схватила стрекозу, раздавила ее и стряхнула останки с пальцев в воду.
Девочка почувствовала, какой шок испытал ее отец.
– Черт подери, Тори! Что с тобой творится?
Оливия наблюдала за ними обоими.
– Твой отец был прав, – сказала она, снова забрасывая удочку и сажая приманку, словно живое насекомое на поверхность темной воды. – Очень необычно видеть стрекозу в преддверии зимы.
Налетел ветер, вода покрылась рябью, затянувшей озеро спиральными узорами. Солнце опускалось к дальнему хребту, расцвечивая небо пурпурно-розовыми и оранжевыми полосами.
– Как правило, стрекозы исчезают еще до первых заморозков. Должно быть, эта стрекоза особенная. Меня удивляет то, что она пережила холодные ночи и прожила столько дней, чтобы вот так навестить тебя.
Тори сглотнула.