– Она сама должна об этом рассказать, – объяснил Коул. – Это не моя тайна.
– Но ты же ей поможешь, так? Ты проследишь за тем, чтобы с ней ничего не случилось, чтобы она сама управляла ранчо?
Какая-то эмоция – что-то близкое к любви – захватила Коула, когда он заглянул в слезящиеся глаза отца и увидел невероятную серьезность в осунувшемся лице старика. И ему стало отчаянно стыдно, когда он подумал о Форбсе, о Джейн, о том документе, который он подписал. Память вернула Коула к крупной ссоре с отцом тринадцать лет назад, когда Майрон снова обвинил его в том, что он убил мать и брата, разрушил семью и ранчо.
Все это вдруг показалось далеким. Глупым. Коулу следовало тогда понять, что отец попал в ловушку собственного горя. Что он не способен простить сыну грехи, не способен хотя бы попытаться двигаться вперед. Теперь-то Коул понимал, что мог бы подойти к этому иначе.
И у него мгновенно появилась новая цель. К черту поврежденный телефонный кабель. Завтра же утром он поедет в город, найдет Клейтона Форбса и проведет на песке свою линию сражения.
– Ранчо будет в безопасности, – спокойно ответил Коул. – Я сделаю для нее все, что смогу.
Отец долго и пристально смотрел на него, потом резко развернул свое кресло и покатил по направлению к холлу.
– Я иду спать, – бросил он через плечо.
Коул вскочил.
– Подожди, давай я помогу.
– Только через мой труп. Зак! – рявкнул старик. – Зак, увези меня отсюда к чертовой матери.
Коул смотрел, как Зак выкатывает отцовское кресло в холл и подъезжает к лифту. И словно волны во время прилива, в сердце бились боль, сострадание, любовь – весь этот незнакомый коктейль чувств.
– Из-за чего сыр-бор?
Коул развернулся и увидел Оливию. Она снова застала его врасплох. Он постарался придать лицу нормальное выражение.
– Он просто вел себя как дурак.
– Будь с ним помягче. Это все лекарства.
– Перестань за него извиняться.
Она посмотрела ему в глаза.
– Нальешь мне выпить? – попросила Оливия. – Я бы не отказалась от стаканчика, и мне необходимо тебя кое о чем спросить.
Тори быстро шагала в темноте под порывами ветра, она не хотела, чтобы отец догнал ее, сердце гулко стучало в груди. Кожа горела.
В кустах рядом громко треснула ветка. Что-то большое шевельнулось там. Тори в ужасе застыла на месте. На небе переливалось северное сияние. Ветер шевелил листья. И тут на лужайку выбежал отец.
Треск раздался снова, как будто крупный зверь продирался сквозь сухие кусты и листья. Медведь или олень.
Отец положил руку на плечо Тори.
– Кто здесь? – повелительно спросил он, поднимая другую руку к кобуре.
Налетел ветер. В воздухе закружились листья. Больше в кустах никто не шевелился.
– Идем, – прошептал Гейдж, не сводя глаз с темных зарослей.
– Зачем ты солгал? – спросила Тори, когда они направились к домику. – Ты сказал, что занимался системами безопасности. Ты не сказал, что был полицейским.
Они дошли до крыльца. Гейдж нагнулся, обнял дочь за плечи, но его внимание все еще занимала темнота за ее спиной. Он всматривался, пытаясь понять, кто шумел.
– Иногда легче не говорить, что ты коп. Стоит только сказать людям, что ты работаешь в полиции, все меняется. Я не хотел говорить о своей работе. Я не хотел говорить о твоей маме. О том… что причиняет боль.
Он глубоко, прерывисто вздохнул. В темноте его глаза влажно поблескивали.
– Иногда легче ничего не говорить посторонним людям, не повторять это снова и снова. Просто держать все при себе.
Тори внимательно смотрела на него, у нее щипало глаза, губа дрожала.
– Почему ты с ней такой милый? С Оливией? А как же мама?
Вода зашлепала о причал под бельведером.
– Ох, Тори… Это не то, о чем ты подумала. Совсем не то. – Отец убрал волосы со лба дочери. – Когда-нибудь ты поймешь. И это будет скоро. Я обещаю.
– Ты не сказал мне, почему я должна уехать к тете Луизе, если тебя можно прооперировать и все исправить.
– Знаю. Я собирался сказать. Я никогда не хотел ничего утаивать от тебя или заставлять тебя волноваться. Я думал, что лучше будет отпраздновать День благодарения, а потом уже все объяснить. Потому что я хотел сначала все уладить между нами. Насчет тети Лу… – Отец замялся. – После операции мне потребуется пара месяцев на полное восстановление мозга и двигательных функций. Мне потребуется физиотерапия… У таких операций бывают разные последствия. Поэтому во время восстановительного периода тебе будет лучше уехать на восток и пожить с Лу и ее семьей, походить там немножко в школу.
– Я не хочу.
– Ты действительно хочешь вернуться в свою старую школу в Ванкувере? Я не уверен, что это будет легко после того случая с поджогом. Или драки с Джулией Борсос. Ты уверена, что хочешь этого?
Тори посмотрела на свои сапоги.
– Наверное, нет.
Гейдж откашлялся.
– А потом, когда я полностью восстановлюсь, я смогу приехать на восток и остаться там. У Лу и Бена огромный дом на озере. Там есть маленький домик, в котором мы с тобой могли бы жить. И школу ты могла бы окончить там.
– Ты тоже переедешь?
Отец улыбнулся, его зубы сверкнули в темноте.
– Да. Для тебя, Тори, я на все готов. Однажды ты это увидишь.
Начать сначала. Как стрекоза. Получить второй шанс. В этом было слабое и далекое обещание. Тори и в самом деле не хотела возвращаться в старую школу. И даже в их старый дом. Они причиняли ей боль.
Гейдж обнял дочь за плечи. Его объятие было теплым, успокаивающим. Рядом с ней снова был ее надежный, непобедимый папа.
– Посмотри! Ты только посмотри туда. – Он указал рукой вверх.
Звезд на темном своде неба было бесчисленное количество. Бесшумно мерцали неяркие зеленые и голубые всполохи с персиковым отливом по краям. Как будто шевелились шторы богов.
– Думаю, она смотрит на нас оттуда.
По щекам Тори потекли слезы. И в это мгновение она осознала, что оттуда, сверху, все должно выглядеть так, как будто существует план. Замысел. Узор. Ей просто не видно этого с того места, на котором она стоит.
Усаживаясь у камина в ожидании Коула, который должен был принести ей выпить, Оливия потерла колено. Это был нервный тик.
Коул поставил бутылку скотча и два стакана с кубиками льда на низкий стол перед огнем, налил виски и передал один стакан Оливии.
Она взяла стакан, и их пальцы соприкоснулись. По ее руке пробежал ток, и Оливия почувствовала прилив желания, которое перекрыло даже нервное напряжение. Коул так на нее действовал…
– Приятно видеть, что ты все еще разговариваешь со мной. – Он сел на диван рядом с ней. Близко. Коул улыбался, но глаза смотрели устало. Пламя камина отбрасывало резкие тени на его лицо. Казалось, Коул нервничал или, возможно, просто был немного пьян. Но в нем было что-то крепкое и надежное.
– Мне нужно дождаться, пока уйдут все гости, – сказала Оливия. – И у меня есть несколько вопросов.
Он смотрел на огонь, грея стакан крупными ладонями.
– Спрашивай.
Она собиралась расспросить Коула о том, почему ему не нравится Гейдж Бертон, но при этом ей не хотелось объяснять, почему ее так испугали газета и приманка.
– Что случилось с Майроном? – Оливия не решилась спросить напрямую и задала совершенно другой вопрос. – Ты снова вызвал его раздражение?
Великолепные губы Коула изогнула кривая улыбка, он помолчал какое-то время, как будто что-то взвешивал. Выпил весь свой виски, потянулся вперед и налил себе еще.
– Я сказал отцу, что меня беспокоит Бертон и его интерес к тебе.
Она почувствовала, как от щек отлила кровь. Пульс участился.
– И это его так огорчило?
Коул фыркнул.
– Отец не был огорчен. Он просто спросил, может ли рассчитывать на то, что я верну тебя обратно.
Оливия глотнула виски.
– А ты что сказал?
Он посмотрел на нее и ответил после паузы:
– Я сказал «да».
Оливия поперхнулась под его пристальным взглядом. Он как будто поглощал ее, владел ею. Она подавила желание слегка отодвинуться.
– Он тебе нравится? Бертон?
– Я думаю, что он… добрый. Уверена, он пытается сделать для Тори все, что в его силах, даже если при этом совершает ошибки. Но я чувствую, что он настоящий.
«Я не чувствую к нему того, что чувствую к тебе».
– Но теперь ты кажешься обеспокоенной, – нажал Коул. – Ты задаешь вопросы.
Она отвернулась. В ее памяти всплыли слова Тори, сказанные в лодке.
«Зачем ты взял два револьвера? Один сейчас у тебя в сапоге…»
У Оливии тоже было оружие. Но она владела им незаконно. В этой части света на ношение легкого огнестрельного оружия существовали ограничения. Для него требовалось специальное «разрешение на ношение».
– Случилось что-то… необычное, Лив? Кроме эпизода с газетой и приманкой, который так тебя напугал?
Ее сердце забилось быстрее. Она почувствовала себя в ловушке. Проклятье. Оливии одинаково сильно хотелось рассказать все и не говорить ничего. Она уже решила встать и уйти, но Коул положил тяжелую руку ей на колено, не давая этого сделать.
– Послушай, мы оба знаем, что в твоем прошлом произошло нечто ужасное. Я не собираюсь давить на тебя. Только если ты сама захочешь рассказать. Мне не понравился Бертон, и я задумался о том, есть ли связь между ним и твоим прошлым.
В животе Оливии затрепыхались мотыльки паники. Мысли вернулись к ягодам, шарфу, ощущению, что за ней наблюдают, ее преследуют. Совпадения между этим безумным убийством у реки Биркенхед и убийствами в Уотт-Лейк. Да, Оливия видела в них совпадения. В ней нарастало желание обо всем рассказать Коулу. Но она не могла.
Какой бы соблазнительной ни была потребность в утешении или желании иметь того, кто по-настоящему защитит ее, она не могла снова стать Сарой Бейкер.
Оливия сделала большой глоток виски, крепко сжимая стакан, чтобы Коул не заметил, как дрожат у нее рук