— Да, так будет лучше. Тебе надо самой провести этот бой, радость моя. Это часть процесса.
— Какого процесса? — спросил Дэн, когда Элизабет выскользнула из кабинета, прикрыв за собой дверь.
— Взросления, — промямлила Эми, разглядывая свои ногти, аккуратно покрытые ярко-розовым лаком. Сейчас она отдала бы что угодно, лишь бы избежать этого разговора. С отцом после ссоры по вопросу о свиданиях она не сказала и двух десятков слов, и то только по делу. Она упрямо молчала, воодушевленная твердой уверенностью в своей правоте и в том, что ее унизили и обидели. И вот теперь решилась не просто поговорить с ним, а начать разговор с того, что он точно не желает слышать. С того, что заставит ее чувствовать себя скорее виноватой, чем несправедливо угнетаемой.
Дэн занял место Элизабет, присев на край массивного дубового стола.
— Так в чем проблема?
— Трейс был со мной, — выпалила Эми, не поднимая взгляда от ногтей и отчаянно надеясь, что папа отреагирует спокойно, разумно и все поймет, как надо.
Дэн ничего не говорил, и за эти две минуты молчания в голове Эми промелькнуло с полдесятка различных сценариев. Затем она услышала его голос — низкий, напряженный, обманчиво тихий, как отдаленные раскаты грома перед бурей.
Что?
Она подняла голову и повернулась лицом к нему, думая, что теперь знает, что чувствовали агенты французского Сопротивления на допросе в гестапо. Отец смотрел на нее с каменным лицом. В его глазах разгорался гнев.
— Трейс не мог убить того человека, потому что, когда это произошло, он был со мной.
Дэн отлично держал себя в руках, хотя каждая жилка каждый мускул трепетали от напряжения, а нервные окончания болезненно ныли.
— Как он мог быть с тобой? Ты же была дома. Ты спала.
Об этом ему доложила миссис Крэнстон, как только он вошел домой. Он даже поднялся проверить, но обнаружил, что дверь ее спальни, как и вчера, заперта.
Эми сделала глубокий вдох и поведала все с начала до конца. Как познакомилась с Трейсом. Как ждала его во время бейсбольного матча, когда стало известно о драке возле бара. Как встретила Трейса на их обычном месте в лесу и привела к себе, чтобы пообщаться. Как уговорила залезть к ней в окно спальни по стволу дуба.
— Мы только разговаривали, — продолжала она, отчаянно теребя и выкручивая пальцы. — Трейс хороший, он мне очень нравится. Когда я увидела, как ему плохо…
Дэн остановил ее, рубанув ладонью воздух.
— И это после того, как я категорически запретил тебе свидания…
Эми подалась вперед, к нему.
— Но ведь это не было свидание. Мы только…
— Черт возьми, Эми, нечего заговаривать мне зубы! — загремел Дэн. — Ты знаешь, что я хотел сказать.
— Да, знаю! — крикнула она в ответ. — Ты хотел сказать, что я еще маленькая. Но, папа, это не так! — Она вскочила с кресла, дрожа от страха и гнева. Длинные волосы разметались по плечам, как фата. — Мне уже пятнадцать. Я уже не ребенок. Мама это понимает, и Майк тоже, только ты…
При упоминании человека, занявшего его место в жизни его дочери, Дэн сорвался.
— Мне плевать, что там понимает Майк Манетти, — процедил он. — Я твой родной отец.
— Отец, а не надзиратель! — выкрикнула Эми, решив идти до конца и не отступать. — Ты не можешь заставить меня остаться ребенком. Это единственное, чем ты, папочка, не способен распоряжаться по своему усмотрению. Я стану взрослой, нравится это тебе или нет.
— То есть, когда ты просишь парня залезть к тебе в спальню, то становишься взрослой? — иронически подняв бровь, осведомился Дэн. — По-моему, это и значит, что
Ты еще маленькая.
— Нет, это значит, что я пытаюсь жить моей собственной жизнью, хотя отец и не разрешает.
— А Майк Великолепный, выходит, разрешает? — осклабился Дэн. Старые обиды проснулись все враз, и старые раны будто жгло огнем. — Что, интересно, он еще разрешает делать моей дочери? Устраивать дома групповуху, пока он в отъезде?
Эми закатила глаза.
— Господи, это я-то ребенок? — укоризненно качая головой, спросила она, поставила руки на узкие бедра, бессознательно принимая ту же позу, что и отец, набрала полную грудь воздуха, чтобы справиться с бурлящими эмоциями и проглотить распирающий горло ком слез. — Майк видит, какая я, и доверяет мне. А ты вообще меня не знаешь. Видишь только то, что хочешь видеть. Хочешь, чтобы я до конца жизни была твоим приятелем, твоим «котенком», потому что такое место ты отвел мне в своей жизни, и боже сохрани что-то поменять, о чем-то договориться или чтобы получилось не по-твоему.
Дэн прищурился:
— Что все это значит?
— То, что, например, ты не хотел жить в Лос-Анджелесе и потому уехал. Неважно, чего хотела мама, о чем пыталась договориться с тобой. Неважно, что я оставалась одна…
— Эми, ты была совсем крохотная! — воскликнул он, удивляясь, как разговор свернул на эту тему, и не зная, как прекратить его, пока не полезли на свет божий воспоминания и эмоции, которые он столько лет держал взаперти. — Ты же ничего не знаешь о том, как мы с твоей мамой жили.
Эми смотрела на него обиженными, полными слез глазами.
— Я знаю, что ты уехал.
— Твоя мама могла поехать со мной. Я не хотел тебя терять. Я боролся, чтобы тебя оставили со мной!
— Боролся, — повторила Эми. На нее нахлынула та же беспомощность, те же отчаяние и боль, что и тогда, во время развода родителей. Она помнила минуту, когда поняла, что папа и мама перестали друг друга любить, и свой детский страх: а не перестанут ли они теперь любить и ее? Из глаз закапали слезы, и она вытерла их тыльной стороной кисти. — Боролся, как будто я твоя игрушка, — горько пробормотала она. — Твоя награда. Так вот, я не награда и не игрушка, я — человек, я расту, меняюсь и общаюсь с другими людьми, и если ты, папа, отказываешься с этим мириться, то, может быть, лучше мне уехать домой сегодня же!
Всхлипнув, она схватила со стула сумку и, хлопнув дверью, пулей вылетела из кабинета.
Дэн стоял не шевелясь, как изваяние. Весь его гнев прошел, и он чувствовал себя старым и слабым. Он тяжело вздохнул, обеими руками провел по волосам от лба к затылку. И почему жизнь такая сложная штука, почему все в ней должно быть переплетено и перепутано, общий результат неясен, перспективы темны? Чем хорош футбол — там все просто, потому что есть порядок. Вот поле с абсолютно четкими границами, вот правила без единого исключения, вот противник — он в форме другого цвета. Знай забивай голы и защищай свои ворота. Почему в жизни так нельзя?
Это желание вовсе не казалось Дэну неразумным. Он ведь не хотел ничего особенного только чтобы дочь была рядом, работа шла как положено и чтобы во всем был порядок.
Он взял со стола фотографию в рамке. Его малышка, его дочка, остановившиеся одиннадцать лет, счастливая улыбка, плакатик с корявой надписью: Папочка, я тебя
Люблю.
Пальцы стиснули рамку. В общем, именно этого он и хотел — чтобы дочка любила его. У него украли детство Эми, украли ее ежедневное присутствие; ему только и осталось, что фотографии и краткие редкие встречи. Разве так уж нелепо его желание растянуть время?
Эми, конечно, кажется, что она растет медленно.Онарвется все попробовать, все испытать, стать взрослой.Нодля него этот отрезок времени пройдет почти незаметно. Несколько встреч с дочкой. Короткая вереница дней. Затем она вернется в свою постоянную жизнь, к своей новой семье, а он останется рыться в прошлом, перебирать воспоминания… плюс мир, покой, дом, работа…
Работа. Дэн с благодарностью уцепился за это слово, торопясь прочь из пучины эмоций. Ему надо работать. Он сделал глубокий вдох, поморгал, чтобы прояснилось в глазах, поставил фотографию на место и вышел из кабинета.
— Вы были вместе, — отчетливо, почти по слогам произнес Дэн. — До которого часа?
Трейс беспокойно заерзал на стуле, с трудом сглотнул, отчего кадык прыгнул вверх-вниз.
— Примерно до половины третьего.
У шерифа Янсена заиграли желваки на скулах и окаменел подбородок. Все, подумал Трейс, жизнь кончена. Вот тебе расплата за то, что путался с дочерью шерифа. Вид у Янсена был такой, будто он сейчас достанет свой верный «кольт» и влепит ему девять грамм прямо промеж глаз. Он предупреждал Эми, что у них будут неприятности, но она так просила его остаться хоть ненадолго, — а как может мужчина смотреть в эти большие голубые глаза и хоть в чем-то отказать? Он не хотел отказывать ей. Он влюбился по уши. Это было и чудесно, и ужасно, только вот теперь ему за это отдуваться.
— Мы ничего не делали, шериф, — начал он, торопясь развеять худшие отцовские опасения. — Честное слово, ничего. То есть… ну, да, я ее поцеловал… — У Янсена раздувались ноздри. Трейс проглотил еще один ком страха. — Но больше ничего не было. Богом клянусь, — заверил он,
Поднимая правую руку, будто приносил присягу. — Вообще мы просто разговаривали.
Он говорил правду. Дэн устало откинулся на спинку кресла, потер лоб, чтобы ослабить давящий его обруч напряжения. В одном с Трейсом легко: можно точно знать врет он или нет. Сейчас Трейс буквально лучился честностью, глазами умоляя Дэна поверить ему. Дэн побарабанил пальцами по столу, взглянул на Элизабет, стоявшую чуть поодаль со скрещенными на груди руками. За все время допроса она не сказала почти ни слова. Ему — ни слова. Для него у нее не осталось ни гнева, ни жалости — ничего.
— Трейс, почему ты раньше молчал?
Тот качнулся на стуле, поправил разбитые очки.
— Не хотел подводить Эми. Она говорила, что вы просто тиран… — Тут он прикусил язык, мысленно проклиная себя за глупость, покраснел, как рак, и поспешил оговориться:
— То есть что вы считаете ее еще слишком маленькой и все такое.
— Трейс, тебе грозило обвинение в убийстве!
— Но я же не убивал! — воскликнул он. — Я думал: все равно вы ведь поймаете того, кто виноват, и дело с концом. Тогда меня выпустят, и Эми от вас не влетит. А мы просто разговаривали… почти все время.
Дэн поднял руку, пресекая дальнейшие излияния. По его шкале плохих дней, сегодняшний шел в сравнение разве что с решающим матчем рейдеров против сборной Сиэтла в 1979 году, матчем, который мог обеспечить им выход в финальную часть. Тогда-то, не взяв простейший мяч, он и повредил колено. Они про