Страсть к банку! Ни дары свободы,
Ни Феб, ни слава, ни пиры
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры.
Задумчивый, всю ночь до света
Бывал готов я в эти лета
Допрашивать судьбы завет:
Налево ляжет ли валет?
Уж раздавался звон обеден,
В кругу разорванных колод
Дремал усталый банкомет,
А я нахмурен, бодр и бледен,
Надежды полн, закрыв глаза,
Метал на третьего туза. [1]
Как-то заигравшись, Фёдор остался в Английском клубе с Гагариным один на один, а уже утром, подводя итог, сказал, что граф должен ему 2000 рублей.
– Это ложь, – возразил тот, – вы их записали, но я их не проигрывал.
– А я привык руководствоваться своей записью и сейчас докажу вам это.
Он встал, запер дверь и, положив на стол пистолет, сказал:
– Между прочим, эта штука заряжена, так что заплатить вам все равно придется. Даю на размышления 10 минут.
Гагарин откинулся на спинку кресла, смерил Толстого презрительным взглядом, вынул из кармана часы и бумажник, положил их на стол и сказал:
– Вот все мое имущество. Часы могут стоить 500 рублей, в бумажнике 25. Только это тебе и достанется, если ты меня убьешь, а чтобы скрыть преступление ты должен будешь заплатить не одну тысячу. Будешь ты в меня стрелять после этого? Даю на размышления 10 минут.
– Молодец! – воскликнул Федор восхищенно, – ты – Человек!
С тех пор они стали неразлучны, а вскоре Гагарин даже попросил Толстого быть секундантом. Его дуэль была назначена на 11 часов утра. Но когда Гагарин заехал к Федору в условленное время, тот еще спал. Разбудив Американца, он недовольно сказал: Разве ты забыл, ведь сегодня…
– Да, этого уж не нужно, – перебил его Федор, зевая, – я твоего приятеля убил.
Оказалось, что накануне он специально поехал к противнику Гагарина, поссорился с ним, вызвал его на дуэль, назначил дуэль на 6 часов утра, застрелил своего противника, вернулся домой и лег спать.
Прототип Свой дом в Петербурге Федор превратил в Монте-Карло и приглашал туда самых разных людей. Бывали у него Жуковский и Вяземский, Грибоедов и Пушкин. Во время обеда с обильными возлияниями Федор рассказывал о своих необычных приключениях. Артист и талантливый импровизатор, он придумывал такие невероятные истории, что его современники использовали их в своих произведениях. Под впечатлением этих рассказов Грибоедов в своей комедии «Горе уму» писал:Но голова у нас, какой в России нету
Не надо говорить, узнаешь по портрету.
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом
И крепко на руку нечист,
Да разве умный человек и может быть не плутом.
Когда ж о честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем.
Глаза в крови, лицо горит,
Сам плачет и мы все рыдаем.
Толстой сразу же узнал себя, но желая уточнить портрет, густо зачеркнул четвертую строчку и рядом написал: В Камчатке черт носил, а в скобках добавил: ибо сослан никогда не был. Не удовольствовавшись этим, он, встретив Грибоедова, спросил:
– Ты что это написал, будто я на руку нечист?
– Так ведь все знают, что ты передергиваешь, играя в карты.
– И только-то? – искренне удивился Федор, – так бы и писал, а то подумают, что я взятки беру.
Грибоедов пожал плечами, а когда уже после его смерти комедия была напечатана, после процитированных строк стояла звездочка, а сноска внизу гласила: «Ф.Т. передергивает, играя в карты, взяток он не берёт»
Пушкин слышал о нечистой игре Федора, но отказывался верить в это. Только воочию убедившись, что Американец передергивает, молодой поэт расстался с иллюзиями. Когда в конце игры Толстой потребовал деньги, Пушкин, смеясь, сказал: Ну что вы, граф, нельзя же платить такие долги.
– Почему? – спросил Американец.
– Вы же играете наверняка.
После такого замечания Толстой должен был вызвать Пушкина на дуэль, но вокруг сидели люди, которые считали Александра Сергеевича восходящей звездой русской поэзии. Их мнением Федор дорожил и ссориться с ними из-за безусого юнца не хотел. Решив обратить все в шутку, Толстой изысканно поклонился и сказал:
– Только дураки играют на счастье, а я не хочу зависеть от случайностей и поэтому исправляю ошибки фортуны.
Все окончилось мирно, но в глубине души Фёдор затаил злобу на Пушкина и когда поэта выслали из Петербурга, Толстой стал под большим секретом рассказывать, что Александра Сергеевича вызвали в тайную канцелярию Его Величества и там высекли. Сплетня быстро распространилась по столице, но Пушкин узнал о ней несколько месяцев спустя, уже в Екатеринославле. Он был взбешен и, несмотря на предписание царя, хотел вернуться в Петербург, чтобы драться с Толстым на дуэли. С большим трудом друзья удержали поэта и он излил свою желчь в стихах.В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен.
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он,
Но исправясь понемногу,
Он загладил свой позор
И теперь он, слава богу,
Только что картежный вор.
Федор воспринял эпиграмму как публичную пощечину и, не желая оставаться в долгу, состряпал ответ:
Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует нимало.
В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл,
Презренным чту тебя, ничтожным сколько чтил.
Примером ты рази, а не стихом пороки
И вспомни, милый друг, что у тебя есть щеки.
Его рифмованные строчки резали слух, печатать их никто не хотел, но Пушкину они наносили страшное оскорбление, а именно этого Толстой и добивался.
Во время ссылки, долгих шесть лет Александр Сергеевич готовился к дуэли. В Одессе он ходил гулять с толстой железной палкой. Подбрасывал ее высоко в воздух и ловил, а когда кто-то из друзей спросил, зачем он это делает, поэт ответил: «Чтобы рука была тверже, если придется стреляться, чтобы не дрогнула». В Михайловском, вместе со своим соседом, Алексеем Вульфом, он по несколько часов в день стрелял в звезду, нарисованную на воротах баньки.
В 1826 году Николай I вернул Пушкина в Москву. Сразу же после аудиенции с царем Александр Сергеевич послал секунданта к Ф.Толстому. К счастью, Американца в Москве не оказалось, а впоследствии дуэль удалось предотвратить. Очень скоро отношения врагов резко изменились: Федор познакомил поэта с семьей Гончаровых, а затем был сватом на его свадьбе.
ЦыганЗа карточным столом Американец редко встречал еще более искусных шулеров, чем он сам, но Огонь-Догановский оказался именно таким соперником. Проигрыш наличных денег Федор посчитал случайностью и стал увеличивать ставки. Догановский, подливая масла в огонь, несколько раз проиграл Толстому, а потом обчистил его так, что из-за стола Фёдор встал совершенным банкротом. Несколько дней он пытался раздобыть деньги, но все было безуспешно и Американец решил покончить собой.
В то время он жил с цыганкой Авдотьей Тугаевой. Своей безропотностью она смягчала буйный характер Федора и когда Толстой впал в депрессию, Авдотья, почувствовав неладное, не отходила от него ни на шаг. Он хотел отделаться от нее и, придравшись к какому-то пустяку, обругал ее последними словами.
– Что с тобой, Федя? – спросила она и такое искреннее участие было в ее словах, что против воли он ответил:
– Жить не хочется, Авдотья.
– Почему?
– Мою фамилию должны вывесить на черной доске в Английском клубе за неплатеж долга, а я такого позора не вынесу.
Авдотья прекрасно знала, что карточный долг для любого дворянина был «долгом чести», а черная доска и исключение из Английского клуба унижением гораздо более страшным, чем разжалование в рядовые.
– Много ты должен? – спросила она.
– Какая разница, – махнул рукой Федор.
– Скажи, может я смогу тебе помочь. Ведь у меня есть друзья, у меня и свои деньги имеются.
Федор назвал сумму.
– Обещай мне ничего не предпринимать до моего возвращения, – горячо воскликнула Тугаева, – я тебе обязательно помогу.
– Обещаю, – устало сказал Федор.
Следующие двое суток он провел как в забытьи и когда Авдотья вернувшись, дала ему пачку денег, он решил, что бредит. Она попросила его пересчитать банкноты, а он, не веря происходящему, молча смотрел на нее.
– Где ты их взяла? – спросил он, наконец.
– У тебя. Ведь мы с тобой живем 5 лет. За это время ты подарил мне много подарков. Я их очень бережно хранила, а теперь все продала, так что эти деньги твои.
От избытка чувств Федор не мог говорить. Он лишь обнял Авдотью и стал нежно целовать ей руки. А после того как расплатился с долгом, они обвенчались.
Некоторые знакомые не признавали его жену. Для чванливых представителей высшего света его брак был непростительным мезальянсом и вокруг Федора образовалась непривычная пустота. Семейная жизнь его тоже складывалась трагично: дети его умирали в младенчестве. Толстой твердо уверовал, что Бог наказывает его за грехи молодости. После смерти первенца он даже наложил на себя епитимью: не пить полгода. Держался он стоически и только раз, когда после холостой пирушки к нему приехал один из приятелей, Федор попросил:
– Дыхни на меня, хоть винца понюхаю.
Но епитимья не помогла. Дети продолжали рождаться и умирать. Тогда Федор Иванович завел синодик, в котором выписал имена убитых им на дуэлях. После смерти каждого своего ребенка он вычеркивал имя очередного убитого и сбоку писал «квит». Так у него умерло 11 детей, в том числе и любимая дочь Сара. Полностью заплатив дань Всевышнему, он тяжело вздохнул и сказал:
– Слава Богу, хоть мой цыганенок будет жить. И действительно двенадцатый его ребенок – Наташа дожила до глубокой старости. Ф.Толстой стал глубоко верующим, часто ходил в церковь, а когда почувствовал приближение смерти, позвал священника. Исповедь продолжалась несколько часов. Батюшка был поражен искренним раскаянием и верой в милосердие Божие.
Похоронили Федора Ивановича Толстого на Ваганьковском кладбище.