Марта поторопилась развернуться, чтобы поскорее уехать от этого проклятого места, и вдруг с большим изумлением заметила Бруну. Он выходил из ворот. Марта не удержалась и окликнула его. Ей было приятно повидать его, они очень давно не виделись.
— Ты тоже навещаешь Сандру? — спросила она, сразу поняв, к кому он сюда ходит. Как-никак, Сандра жила у него, он о ней заботился. Порывы прекраснодушия свойственны не одной только ей.
— Больше к ней ходить некому, — ответил Бруну. — Бедняжка так всем насолила, что никто не хочет иметь с ней дело, а я... Чёрт его знает, почему я? Может, в память об умершей дочери?
— Лучше расскажи мне, как твои успехи, — попросила Марта. — Ты сделал что-то новое?
— Поедем ко мне в мастерскую, — воодушевился Бруну, — я тебе покажу!
Марта подумала, что в такой трудный день она может себе позволить немного положительных эмоций. Она верила в талант Бруну, и ей было интересно узнать, над чем он сейчас работает.
— Поехали! — неожиданно для Бруну согласилась она.
И оба они подумали, что, как ни странно, но встречаются они снова благодаря Сандре.
Марте было приятно вновь оказаться в захламленной мастерской, где так по-особенному пахло, где в углу лежала укрытая мокрыми тряпками глина, на полу лежали грубые индейские циновки, а стены украшали страшные маски.
В последнее время Бруну обратился к народному искусству, поразившему его точностью обобщения.
Он с жаром принялся показывать Марте свои последние приобретения — глиняные игрушки.
— Ты только посмотри, — восклицал он, — до чего лаконичны, выразительны!
Марта оценила пёстро раскрашенных птиц и зверей.
— А ты? — снова спросила она. — Что делаешь ты?
— Занялся мелкой пластикой, — отозвался Бруну.
Он подвёл Марту к столу, на котором стояло несколько стилизованных человеческих фигурок.
— Я тоже в периоде обобщения, — невесело усмехнулся он, — или, лучше сказать, подведения итогов.
— А мне кажется, ты в начале пути, — неожиданно для самой себя сказала Марта, с восхищением глядя на полные жизни, страстные женские тела, которые с необыкновенным искусством вылепил Бруну. — Я и сама невольно молодею, глядя на них.
— Лучшего комплимента ты не могла мне сделать, девочка Марта, — благодарно произнёс Бруну. – Твоё семейство переваливает на тебя все свои заботы, и ты сгибаешься под их тяжестью, потому что ты очень тоненькое и юное деревце. Сбрось их и наслаждайся грузом поющих птиц.
— Как ты красиво говоришь, Бруну! Если бы я не знала, что ты скульптор, я бы решила, что ты поэт, — сказала Марта, и её похвала прозвучала как ирония.
Бруну сразу сник, да и Марта, припомнив свои беды и заботы, снова стала сдержанной и деловитой.
— Мне было приятно повидать тебя, — сказала она.
И почувствовала, что тоненькая ниточка, привязывавшая её к Бруну, куда прочнее, чем ей казалось.
Сезар уже волновался, соображая, где могла задержаться Марта, когда внизу, наконец, хлопнула дверь. В противоположность последним дням вошедшая Марта выглядела похорошевшей и оживлённой. Разумеется, она не стала рассказывать Сезару о своих волнениях из-за Сандры и о свидании с Лусией.
— Я встретила Бруну, — небрежно обронила она. — Была у него в мастерской. Он делает чудесные вещи.
«Та-ак, опять этот Бруну, — тут же рассердился Сезар, — как она сразу оживилась и похорошела!»
И гнусный червячок ревности шевельнулся у него в сердце.
Глава 12
Бина сидела в гостиной и рассматривала свои свадебные фотографии. Ничего не скажешь, выглядела она великолепно. Одних кружев на юбку пошло метров двадцать. А атлас какой! А стразы! И главное — длинная белоснежная фата и венок из флердоранжа. И рядом с ней — Принц, самый красивый мужчина в мире, поджарый, нервный, точь-в-точь породистый конь перед скачками.
А свадьба? Да такой свадьбы она в жизни своей не видела! Гостей тьма-тьмущая, это уж дона Диолинда постаралась, надо отдать ей должное. И кушаний таких Бина тоже никогда не пробовала. Правда, у неё тогда аппетита не было. Ей было не до еды. Но уж повеселились все от души. До утра отплясывали. Словом, было всё так, как она хотела, ничего тут не скажешь.
Она-то хотела, а Иисус Христос, видно, всё-таки на неё рассердился из-за того, что не сберегла она своей невинности и фата была одной только видимостью.
Чем больше Бина думала, тем больше убеждалась в правильности своей мысли. А почему? Да потому, что чувствовала себя несчастной. Не совсем, разумеется. Но, во всяком случае, не такой счастливой, какой надеялась быть.
— Бина! — донёсся до неё сверху громовой голос Эдмунду. — Куда запропастилась моя запонка? И почему жабо на рубашке помялось?
Бина вскочила с дивана и помчалась наверх, в спальню. Она понятия не имела, куда запропастилась запонка, но готова была искать её вместе с Принцем, который теперь так редко бывал дома.
Он и сейчас собирался уходить, и поэтому весь дом был на ногах, торопясь найти, подать, принести, угодить, только бы не вызвать на себя грозу с потоком проклятий и швырянием фарфоровых ваз. Иногда с цветами.
Бина не боялась проклятий и разбитые вазы убирала с полным душевным спокойствием. Зря она, что ли, жизнь прожила? И не такого навидалась. Но сказать, что это ей нравилось, она не могла.
Ей-то всегда казалось, что богатые люди живут по-другому: обращаются друг с другом ласково, придумывают всяческие приятности, ищут, чем бы кого порадовать. А иначе для чего деньги? Ей было понятно, отчего ссорятся, орут и грубиянят бедняки — они озлобились от вечных нехваток, они обижены на жизнь и вымещают свою злобу и обиды друг на друге. А богатые? Им-то чего психовать?
Но когда она пыталась урезонить Эдмунду, то всегда получала один и тот же ответ:
— Что ты понимаешь в мужских делах, женщина?! — грозно спрашивал он. — Не твоим куриным мозгам знать, что меня огорчает!
А Эдмунду, видно, что-то и впрямь огорчало, потому, что домой он возвращался под утро, всегда злой как чёрт и тут же заваливался спать, а проснувшись, орал на весь дом:
— Бина! Где моя запонка?
Или рубашка. Или трусы. И горе было Бине, если нужная вещь не находилась в то же мгновение.
Следом за хриплым окликом Эдмунду раздавался визгливый доны Диолинды:
— Бина! Ну-ка принеси мне две золотеньких и полосатенькую! Сердце никуда, а мне сегодня в клуб к одиннадцати.
С тех пор как Клаудиу нашёл своё счастье с Саритой, которой Бина дала солидное приданое, чтобы тётушка не знала никаких бед на склоне дней, и «молодые» старички зажили себе припеваючи, купив небольшую удобную квартирку, Диолинда никак не могла успокоиться и найти Клаудиу замену. Служанки вылетали от неё с треском одна за другой, не успевая даже запомнить, от чего помогает синенькая, а от чего полосатенькая. А в отсутствие всяких служанок за счастье тётушки расплачивалась Бина, бегая по лестнице с розовыми и коричневыми, облатками и горошками. Счастье ещё, что дона Диолинда пристрастилась к карточной игре и уезжала каждый день в клуб играть в бридж.
— Старинная почтенная игра для почтенных людей, — с удовольствием повторяла она, садясь рядом с шофёром в недавно купленную машину, которая только своим подчёркнуто скромным видом выдавала, какие бешеные деньги были за неё заплачены.
Разбогатев, дона Диолинда охотно подчёркивала свою респектабельность. Впрочем, как и её сын, который увлёкся теперь игрой в поло. В Бразилии эта игра была редкостью, играть в неё считалось признаком высшего снобизма, и позволить себе эту роскошь могли только самые богатые. Удивительно ли, что сеньор Фалкао увлёкся этой игрой.
Великосветские замашки новоиспечённых аристократов Фалкао не мешали им бешено ругаться, как только они оставались наедине. Однако ругались они при плотно закрытых дверях, полушёпотом, потому что речь шла о вещах интимных. Зато потом по всем комнатам раздавались громовые раскаты и летели вазы и статуэтки.
— Как ты смеешь держать в нашем доме этого негодяя? — шипел Эдмунду, имея в виду Аженора, который мрачно слонялся по дому, портя весь его аристократический вид.
— Благодаря ему ты был сыт и не вернулся в Пари, — тем же змеиным шёпотом отвечала Диолинда.
— Я тебе никогда не прощу, имей в виду, — продолжал шипеть сын.
Мать не уточняла, чего он ей не простит. Она слишком хорошо знала все свои ошибки и не хотела, чтобы их перечисляли вслух.
— Ты не смеешь так разговаривать с матерью! Подай мне сейчас же две фиолетовые, а то я умру на месте от твоей непростительной грубости! — возвышала она голос. — Я сделала всё для твоего счастья. Подарила тебе...
— Братца-идиота, — грозно пророкотал Эдмунду.
— Богатую жену, — не дала себя сбить Диолинда. — Белую и коричневую немедленно! Умираю...
Диолинда картинно раскинулась в кресле, ловя ртом воздух и маня рукой Эдмунду себе на помощь.
Она не собиралась обсуждать с сыном свои прошлые грехи и их последствия, хотя прекрасно понимала, что самой ей придётся с ними разобраться.
Но Эдмунду не спешил к умирающей, он знал свою матушку лучше всех. Вместо того чтобы подать ей коричневую и беленькую, он гаркнул во весь голос:
— Если эта гадина задержится у нас в доме, я за себя не ручаюсь! Выкину вон обоих! Живите где хотите старые греховодники!
Диолинда хлопнулась в обморок.
Эдмунду, сверкая глазами, вылетел из комнаты.
Диолинда ещё минут пять полежала неподвижно, потом осторожно приоткрыла глаза и, убедившись, что она одна, уселась в кресле.
На неё было страшно смотреть: сухое жёлтое лицо напоминало лицо мумии, и жили на нём только глаза — узкие, чёрные, полные ненависти.
В эту минуту она ненавидела своего старшего сына — он ударил её по самому больному месту. Мало того, он вполне мог выкинуть её из дома, и самым обидным было то, что на его месте она и сама могла бы поступить точно так же.