Свершения, достигнутые вами и нашими союзниками, обязывают нас всех к глубочайшей благодарности. В предстоящие последние тяжёлые дни вместе с вами будет вся наша родина, которая, затаив дыхание, будет следить за вашими деяниями, благословляя на подвиги. С Божьей помощью вы добьётесь не только победы, но и создадите важнейшие предпосылки для установления мира!
Адольф Гитлер.
Фюрер и Верховный главнокомандующий вермахта.
Ставка фюрера.
2 октября 1941.
Из дневника командующего группой армий «Центр» мельдмаршала Феодора фон Бока: «10/10/41. Ездил в 87-ю дивизию (Штуднитц), которая наступала на восток через Днепр – с тем чтобы ускорить ликвидацию “котла” к западу от Вязьмы. Дивизия потеряла контакт с противником, и её командование отказывается верить, что в “котле” всё ещё находятся крупные силы противника, не считая тех 200 000 человек, которые уже взяты в плен нашими войсками. Противник прилагает отчаянные усилия, чтобы вырваться из “котла” в восточном и юго-восточном направлениях…
Восточный фронт 4-й армии с боями движется через угру и Исверию в северо-восточном направлении. Дивизия СС “Рейх” натолкнулась в своём секторе на ожесточённое сопротивление противника…
Погода начинает портиться; идут попеременно то дождь, то снег, температура падает».
Глава девятаяВ боевом охранении
Воронцов помог снять с полуторки раненых. Их тут же перевязывали и грузили на другую машину. Перевязкой и погрузкой раненых руководил молоденький лейтенант. Он тихим голосом, будто в больничной палате на утреннем осмотре, отдавал распоряжения, и их тут же беспрекословно выполняли. Вскоре грузовик, битком набитый искромсанными людьми, ушёл на Медынь.
– А у тебя что с рукой? – спросил Воронцова военфельдшер, когда машина ушла по шоссе в ночную темень.
В эти дни они не раз оказывались рядом и успели познакомиться и даже подружиться.
– Да так, задело немного.
Военфельдшер Петров стоял, прислонившись спиной к расщеплённому взрывом дереву, усталый, потерянный, и курил. Пальцы его, залитые йодом и кровью, дрожали. Когда он затягивался, кончик папиросы высвечивал из темноты эту дрожь. Воронцов не выдержал и спросил:
– Чего ты дрожишь? Ты тут – как на бойне. Уже должен привыкнуть.
– Привык. Но руки всё равно… Устал. Работы было много. Ну, говори, что у тебя?
– В мякоть. Сквозное. Если что, завтра посмотришь.
– Кто перевязывал?
– Гаврилов.
– Это хорошо. Но всё равно надо посмотреть. Пойдём в землянку.
В землянке Петрова пахло санчастью. Он усадил Воронцова на ящик, снял с него шинель, бросил у входа и принялся разрезать и разматывать проеденный кровью бинт.
– У-ух, как тебя!.. Хоть палец просовывай. Хочешь посмотреть?
Воронцов покосился на свою рану. Он не хотел смотреть на неё, боясь, что его снова станет мутить. Но побоялся, что Петров начнёт посмеиваться над ним. Ничего особенного он не увидел. Мышца была рассечена треугольным рваным надрезом. С другой стороны надрез был немного шире. Петров обрабатывал рану каким-то раствором.
– Учти, сейчас будет больно. Надо прочистить рану. Там могут быть кусочки материи и всякая другая дрянь.
– Значит, насчёт пальца ты не пошутил?
Петров засмеялся.
– Терпи.
Боль, гнездившаяся в предплечье, пронзила всё тело.
– Стой-стой, не шевелись. – Петров навалился на него и держал крепкими руками до тех пор, пока не сделал своё дело. – Вот, теперь всё будет нормально. Сейчас забинтую, а завтра подойдёшь. Надо будет сменить повязку. Рана ещё сильно кровоточит. С такими ранениями мне приказано отправлять в тыл.
– Бинтуй покрепче, – сквозь слёзы сказал Воронцов.
Петров ловко наматывал ослепительно-белый бинт, поглядывал на Воронцова и думал, что, видимо, тот не расслышал его последних слов. Ну и ладно. И ещё подумал, что завтра, после смены бинта, отправит Воронцова в Подольск на первой же машине.
– Ротного контузило, – сказал Петров.
Воронцов рассеянно кивнул. И сказал:
– Пойду во взвод. Спасибо, Вань, тебе.
– Будь здоров, Саня.
Во взвод он пришёл уже перед рассветом. Первым делом разыскал в траншее Алёхина. Увидев товарища живым и невредимым, Воронцов едва удержал себя от желания тут же растормошить его. Он не знал, как выходил взвод, какие потери, кто ранен, а кто убит. Алёхин спал на корточках, держа на коленях немецкий автомат, тот самый, который Воронцов подарил ему после бомбёжки взамен потерянной винтовки. За изгибом траншеи в пулемётном окопе тоже кто-то храпел. Воронцов перешагнул через спящего Алёхина и заглянул в сумерки глубокого, наполовину обрушенного ровика, застланного снизу соломой. Селиванов! И Селиванов жив! Дальше, прямо на дне траншеи, на затоптанной соломе лежали ещё двое, скорчившись и прижавшись друг к другу. Живы! Мы – живы!
Воронцов расстегнул хлястик шинели, сел рядом с Алёхиным, осторожно, чтобы не потревожить товарища, приткнулся к тёплому его плечу и тут же уснул, ещё не донеся отяжелевшей головы до коленей, плотно укутанных сырыми от росы полами шинели.
И ничего-то ему не снилось. Как в чёрную топь провалился. Рядом, подперев его, посапывал Алёхин, выпустив на рукоятку трофейного автомата прозрачную ниточку слюны. В ячейке за земляной перемычкой, свернувшись калачиком, спал пулемётчик Селиванов. Чуть поодаль – ещё двое. А за ними спал сержант Смирнов. Он растянулся на дне траншеи во весь свой немалый рост и основательно драл тишину предрассветья густым мужицким храпом. Всё отделение его накануне было перебито под Крюковом на речке Вережке, попав под миномётный огонь. Двоих своих курсантов Смирнов успел вытащить. Но в тыл, в госпиталь, отправили только одного. Другой умер от потери крови, не приходя в сознание ещё по дороге на Изверь. Спали курсанты второго взвода, выкошенного за эти дни на две трети. Спал взводный, привалившись спиной к трофейному карабину с примкнутым плоским штыком, с которого забыл или не успел, не до того было, счистить присохшую кровь. Только одинокий часовой маячил в светлеющем сером тумане: как призрак, появлялся вдруг то на одном фланге взвода, то на другом. Взвод спал и не ведал, что на рассвете, когда сон человека особенно глубок, со стороны деревень Гришино и Воронки подошло пополнение: две роты пехоты с четырьмя станковыми и шестью ручными пулемётами. Сформированы они были в Медыни из окруженцев.
В последние дни и ночи именно в этот район мелкими, до взвода, группами и в одиночку выходили бойцы и командиры частей, разбитых под Рославлем и Вязьмой. Подавленные ужасом разгрома, голодные, до смерти напуганные немецкими танками и постоянно висевшими над головами самолётами, смертью товарищей и пулемётами заградотрядов, чудом выжившие там, где, казалось, невозможно было выжить, они выходили на шоссе и брели до ближайшего сборного пункта. Одиночки по пути старались прибиться к какой-нибудь группе. И счастье бойца, если он не бросил винтовку и если за него мог поручиться кто-нибудь из младших командиров или товарищей, потому что вышедших без оружия тут же отбирали в другую команду и, по слухам, судьбу их решали «особняки». Счастье, если группы выходили на неоккупированную территорию. Потому что зачастую точно такие же сборные пункты, с полевой кухней и составлением списков вышедших, организовывали и немцы. Голод, катастрофа разгрома, неопределённость положения, особенно младших командиров, с которых при выходе спросится не только за себя, толкали людей в плен. Плен казался избавлением. Но многие из окружённых всё же не теряли мужества и шли. Обходили немецкие заставы и гарнизоны, ночью переходили дороги, форсировали реки. И шли, шли, шли…
Утром пополненный передовой отряд должен был снова атаковать в том же направлении, на котором вчера потерпели такое сокрушительное поражение. Курсантские взводы и наполовину выбитый артдивизион, зенитные расчёты, остатки роты 108-го стрелкового полка, сведённые в два взвода, и наспех сформированные из окруженцев пехотные роты, по замыслу командования, должны были смять передовые колонны немцев и хотя бы на сутки остановить продвижение авангарда 57-го моторизованного корпуса к Малоярославецкому укрепрайону Можайской линии обороны. Их бросали на убой, чтобы там, у Малоярославца и Можайска, Волоколамска и Серпухова, заняли окопы направленные на этот рубеж Ставкой одиннадцать стрелковых дивизий, шестнадцать танковых бригад и более сорока артиллерийских полков, в том числе истребительно-противотанковых. В эти дни был упразднён Резервный фронт и в должность командующего объединённым Западным фронтом вступил генерал армии Георгий Константинович Жуков. Энергичными действиями он собирал в кулак армии, корпуса, дивизии и отдельные бригады, чтобы заставить ими важнейшие магистрали и направления, ведущие на Москву, и остановить стремительное продвижение к столице танковых групп и моторизованных корпусов Гудериана, Клюге, Гота и Гёпнера. И это движение, которое казалось неумолимым, через несколько дней будет остановлено. Хорошо отлаженная немецкая машина сделает первые сбои здесь, под Юхновом, Детчином и Медынью. Потом её основательно застопорят под Можайском, Волоколамском, Тулой, на Оке и Протве, на Наре и десятках маленьких речек, которые к тому времени покроются льдом и снегом зимы сорок первого года. С этих речек вскоре, в первых числах декабря, и начнётся наступление на запад. Но до декабря надо было ещё продержаться, дожить.
А пока начальник Малоярославецкого боевого участка командир 312-й стрелковой дивизии полковник Наумов усиливал как мог и кем мог Ильинский рубеж и передовой отряд. Чтобы курсанты и бойцы стрелковых маршевых рот продержались на Извери ещё день. Ещё ночь. Ещё сутки.
Но дравшиеся на Варшавском шоссе ни о чём этом не знали. Им отдавали приказы капитаны и лейтенанты, а иногда и сержанты. И они шли исполнять их.
Разбудил Воронцова гул моторов. Он открыл глаза и совсем рядом увидел небо. Ясное и умытое, оно распахнулось перед ним, и невозможно было оторвать взгляда и думать о чём-нибудь ином, кроме этого неба. С одной стороны оно сияло розов