— Но я даже не знаю, где начинается этот путь! — исступленно шептала я, порываясь немедленно куда-то бежать и что-то делать.
— Завтра, — усталым голосом посоветовала Ларра. — Мы все узнаем завтра. А пока… — она призывно потерлась головой о шею совершенно одуревшего от счастья Эткина, — спать пора, ночь на дворе…
— Утро вечера мудренее, — лукаво усмехнулся дракон, обнимая белую драконицу своим мощным крылом и увлекая за собой. — Спокойной ночи, Мелеана!
— И вам, — от души пожелала я, провожая их глазами. — Если, конечно, она станет для вас таковой…
Бессонные ночи всегда кажутся нам бесконечно длинными и одновременно с тем — неуловимо короткими. Я лежала на расстеленном в траве плаще, вперив в небо отрешенно-задумчивый взгляд и не решаясь пошевелить даже пальцем. Я боялась разбудить волшебницу-ночь или же отвлечься и проморгать момент наступления нового дня, по тревожному, необъяснимому предчувствию просто обязанного принести с собой нечто значимое и особенное. Наш новый день — интересно, каким он станет? Думаю, ему суждено до основания разрушить старый, давно укоренившийся жизненный уклад, расчистив место для построения иного фундамента нашего мироздания. Но знала ли я досконально, что именно собираюсь строить? Стоило ли столь напористо крушить прогнившее, но такое привычное для всех бытие, еще не определившись детально с запутанным переплетением обновленных созидательных путей? Да и куда вели эти пути? А ведь человек, не осведомленный точно, куда он идет, вполне способен прибыть не туда. Попутный ветер никогда не направит к берегу плывущий неправильным курсом корабль. Забывшая маршрут перелета птица обречена на гибель. Сейчас я одновременно напоминала себе и заплутавшую птицу, и корабль без парусов, попавшие в затягивающий водоворот неопределенности… И признаюсь честно, я вовсе не горела желанием брать на себя неблагодарный труд по созданию этой новой жизни, якобы несущей нам счастье и спокойствие. Все мои комплексы и привычки, все столь милые моему сердцу недостатки и эгоистичные отговорки властно цеплялись за старый жизненный уклад — пусть несовершенный и опасный, но зато такой обыденный и знакомый. Нелегко сознательно нарушать законы мирового равновесия, сдвигая с места заржавевший маятник фатума и вновь запуская его ритмичные раскачивания, но уже совершенно в другом направлении. Поэтому любые изменения в нашей жизни протекают медленно и лениво, причиняя боль, что происходит по причине инерции в мыслях и поведении, из-за внутреннего сопротивления нас самих и противодействия окружающих. Нелегко бороться за свое собственное счастье…
— Нелегко, — неожиданно вклинился в мои размышления голос Эткина, — это ты точно подметила. Впрочем, ты всегда отличалась завидной наблюдательностью…
— А если я откажусь? — Я приподнялась на локте, обращаясь к глыбой нависшему надо мной другу, выглядевшему еще более серым и массивным в мутном сумраке подкрадывающегося рассвета. — Просто плюну на все, заберу Люция — и уйду домой, к генералу Рахсагору и его демонам. Разве не обрету я там счастье и покой? Разве я их не заслужила?
— Возможно, и обретешь, — насмешливо фыркнул дракон, — но лишь ты одна. И не надолго, а лишь до тех пор, пока демиурги нас всех не прихлопнут, будто сонных мух. Хотя, — тут он многозначительно чиркнул когтем себя по горлу, — ты до того дня точно не дотянешь: тебя совесть раньше заест, ибо совестливая ты у нас и обязательная — аж до жути…
— Ну да, — согласно усмехнулась я, — совесть всегда напоминает мне толстого хомяка.
— Почему? — не понял Эткин.
— А она постоянно или спит, — я зевнула и сладко потянулась, — или грызет…
Гигант одобрительно фыркнул:
— Угу, она такая!
— И врагов, значит, спасать до кучи придется? — немного растерянно справилась я у дракона, не осмелившись в открытую упомянуть о Ринецее. Но мудрый друг и так отлично меня понял.
— Всех без исключения! — ехидно прогудел он, сворачиваясь в комок возле моего скромного ложа и язвительно цыкая зубом. — А ты как намеревалась поступить, разборчивая моя? Поздно спохватилась, некогда уже тебе нас на врагов — не врагов сортировать, всех оптом спасать придется! — И Эткин саркастично заржал, безмерно довольный собственным остроумием.
Я натянуто улыбнулась:
— Если враг не сдается, то нужно найти себе другого врага?
— Нет. Нужно пересмотреть классификацию врагов в корне, — наставительно буркнул Эткин. — Ибо наши враги — тупые. Они думают, будто это мы — их враги, хотя на самом деле враги — они…
Я кусала губы от едва сдерживаемого смеха, глядя на разгорающийся в небесах рассвет. Пытаться переспорить дракона — занятие совершенно бесполезное, изначально обреченное на провал. Вот я и не пыталась, а просто подмигнула ему с самым поощрительным видом. Эткин горделиво дернул нижней челюстью — дескать, уж какой есть!
Я через силу, превозмогая все нарастающее ощущение неумолимо приближающейся опасности, поднялась с земли и начала собираться в путь. В конце концов, если тебе трудно, значит, ты идешь в правильном направлении. И посему сейчас меня беспокоило лишь одно — никогда доселе не виданное мною выражение морды Эткина, исполненное какого-то величавого, немного неземного умиротворения…
То, что мы ранее принимали за горы, оказалось отнюдь не горами. Огромные и чудовищно бесформенные известняковые наросты, напоминающие выросшие посреди дороги сталагмиты, перекрывали посыпанную песком путеводную полосу, упирающуюся прямо в эту неожиданную преграду.
— Обойдем? — то ли предложил, то ли констатировал Генрих, вынимая из ножен кинжал и небрежно ковыряя бурую, мягкую, легко поддающуюся стали породу.
— Слишком далеко, — на глаз прикинула я, оценивающе рассматривая простирающуюся вправо и влево гряду. — Может, попробуем прорыть туннель?
— Осторожно! — испуганно вскрикнула Ларра, тревожно наблюдавшая за небрежными манипуляциями сильфского клинка. — Это не камни!
— Серый мел? — предположил Марвин, ногтем отколупывая крохотный обломочек слоистого покрытия.
— Нет, — печально опустила драконица длинные ресницы, — это мой народ!
— Пропавшие драконы? — Я отшатнулась, пытаясь осмыслить услышанное и поверить в сию неправдоподобную версию. — Но как… — Хотя да, мои глаза уже цепко отслеживали едва различимые линии, почти затертые временем и скрытые под толстым слоем осадочного налета. Вот мощный хвост, неловко замершая лапа, угловатый гребень, кольцом изогнутая шея, расширившиеся в последнем вздохе ноздри… Горы состояли из плотно переплетенных десятков и сотен драконьих тел, слившихся в последнем предсмертном объятии, тесно прижавшихся друг к другу и словно бы пытающихся укрыть что-то хрупкое, ценное, нуждающееся в опеке и защите. Да это же…
— Ты угадала, — торжественно расправила крылья драконья царица, подчеркивая значимость моего страшного открытия. — Логрус собрал их здесь и повелел ждать прихода освободительницы, призванной повести драконов за собой — к свету и свободе. Но он сказал, что даже наше знаменитое долголетие не позволит моему народу выжить. И тогда мы решили уснуть, погрузившись в глубочайший летаргический сон, многократно замедляющий все функции наших организмов. Но перед этим они переплелись между собой, образовав непроходимый барьер, скрывающий от чужих глаз Храм Розы…
— Время шло, — подхватила я, — занося спящих драконов песком и пылью, превратившимися в многослойный панцирь…
— Да, — закончила Ларра. — Именно так все и случилось. Но теперь ты пришла во владения Пустоты, а в руках у тебя — Данриэль Алатора, способная пробудить всех драконов и вернуть в наш мир магию.
— Так за чем же дело стало, — радостно рассмеялась я, выхватывая нужную из даг и начиная скоблить ею поверхность ближайшего куска известняка. Но, увы, ничего не произошло. Порода просто послушно крошилась под лезвием Иглы, не торопясь становиться живой плотью и упрямо отказываясь обретать форму тела. Что-то было не так…
«Она не активирована! — вдруг всплыло в моем мозгу предупреждение Оружейницы. — Тебе предстоит принести великую жертву — забрать жизнь одного, дабы воскресить многих…»
— Чьей жизнью мне придется пожертвовать? — потерянно шептала я, обводя потухшим взглядом моих поникших друзей. — Кому предначертано стать этим героем?
И тут до меня дошло…
— Нет, — надрывно закричала я, с отвращением отшвыривая страшное оружие, срубленным деревом валясь на песок и бессильно колотя по нему стиснутыми кулаками. — Нет, что угодно, но только не он…
— Ульрика, — спокойно произнес Эткин, легко поднимая меня одной лапой и растроганно прижимая к своей необъятной груди, в глубине которой ровно стучало благородное, любящее сердце, — не плачь, родная моя. Ничего уже не изменишь, все предрешено судьбой. Существует лишь одна-единственная сила в этом мире, способная пробудить ото сна всех моих братьев и сестер. Вспомни свою чудесную балладу о мудрейшем из нас, ставшую пророческой. Потому что эта нужная нам сила — кровь последнего выжившего дракона… Моя кровь!
Жить хотят все — старые и молодые, глупые и умные, богатые и бедные, счастливые и несчастные. Подчас случается так, что мы терпим совершенно не поддающуюся описанию боль, переносим немыслимые унижения, пускаемся на подлость и предательство ради самой желанной цели, называемой выживанием. Мы готовы платить за жизнь любую цену. Жизнь покупают и продают, дарят и одалживают взаймы, забирают и отдают. Жизнь частенько измеряется, а иногда — не измеряется деньгами и властью, благами и удовольствиями. Жизнь — это все и ничего, слишком мало и неизмеримо много. Ее называют даром богов и наказанием судьбы, долей и испытанием, тяжкой участью и улыбкой фортуны. За жизнь цепляются все и каждый, и наверняка лишь очень немногие из нас способны отказаться от жизни добровольно, безвозмездно передав ее другому. А ведь именно таких бескорыстных смельчаков мы и называем героями.
Эткин осторожно поставил меня на ноги, поднял и подал мне несправедливо обиженную, ни в чем не повинную дагу — и теперь смотрел на меня сожалеющим взглядом, терпеливо склонив набок свою тяжелую голову.